Глава 7. В каждой школе можно воспитывать престижно! Если...

Если мы, родители и педагоги, захотим такую школу сделать. Впрочем, можно и не делать. Можно взять уже сделанное и запустить его на конвейер. Например, систему Макаренко. Вас это предложение удивляет? А, собственно, почему? Потому, что поверили “научным психологам” и согласились с тем, что у Макаренко были  совсем другие дети, не такие “развитые”, как нынешние? Полноте. Как можно верить таким бредням, будучи в здравом рассудке? “Научным психологам” и таким же “научным философам” просто хотелось самоутвердиться. Уж если Сократа, Платона, Аристотеля, Гиппократа, Плутарха, Гомера, Птолемея, Архимеда, Эвклида, которые жили чёрт-те когда, и Бог его знает, в какой “окружающей среде” (даже электричества не было, а Диоген так тот вообще был ненормальный: кружил вокруг Погодинки, 8 днём с фонарём!), причислили к лику великих, то мы-то, среди мерседесов и компьютеров, космических аппаратов и конкордов, мы, которые придумали “индукционную катушку”, не имеем права избрать себя в академики? Спросите их, они сами-то верят, что Аристотель был глупее, чем они. Так что, давайте-ка лучше ещё раз посмеёмся над дебильными шутками наших героев, поздравим “совершенно других” академиков с достижением заветной цели и закроем этот вопрос навсегда.

Почему навсегда? Да потому что серьёзные, настоящие учёные давным-давно доказали, что за последние 40 (!) тысяч лет “человек практически не изменился — его нервная система, его мозг остались по физическим характеристикам теми же”[1]. На том же симпозиуме в Швеции (80-е гг.) один из участников, ничего ещё не знавший о клонировании, высказал совершенно правдоподобное предположение: “Если бы некое фантастическое средство позволило оживить неандертальского младенца, который вырос бы в современной семье, пройдя всю привычную для нашего ребёнка дорожку от колыбели до начала трудовой деятельности.— никакое обследование не позволило бы по умственным признакам отличить этого юношу или взрослого человека от его современных сверстников”[2].

Да, Макаренко подбирал беспризорников. Несчастных детей, одичавших в революционных джунглях. Естественно, они были не только голодные, завшивленные, босоногие, источавшие аромат просаленных клифтов, но и девственно неграмотные. Но при чём здесь умственное развитие? Ведь только “научные психологи” могут думать, что умственное развитие определяется грамотностью. Вы-то, уважаемый читатель, должно быть, определились в этом вопросе? Или я зря старался, разнося в пух и прах их шарлатанские изобретения (только что появилось ещё одно — “проектное мышление”, по-старому, моделирование)?

Если ещё колеблетесь, то познакомьтесь, пожалуйста с интеллектуальной классификацией, которую Макаренко разработал для своего “специфического” контингента. Вряд ли вы обнаружите в ней, хотя бы слабенький намёк на то, что его беспризорники были глупее, чем их нынешние “совершенно другие” сверстники: “В нашей учёной литературе было несколько попыток составить удовлетворительную систему человеческих характеров, при этом очень старались, чтобы и для беспризорных было там отведено соответствующее антиморальное и дефективное место. Но из всех классификаций я считаю самой правильной ту, которую составили для практического употребления харьковские коммунары-дзержинцы.

По коммунарской рабочей гипотезе все беспризорные делятся на три сорта. “Первый сорт — это те, которые самым деятельным образом участвуют в составлении собственных гороскопов, не останавливаясь ни перед какими неприятностями; которые в погоне за идеалом металлиста готовы приклеиться к любой части пассажирского вагона, которые больше кого-нибудь другого обладают вкусом к вихрям курьерских и скорых поездов, будучи соблазняемы при этом отнюдь не вагонами-ресторанами, и не спальными принадлежностями, и не вежливостью проводников. Находятся люди, пытающиеся очернить этих путешественников, утверждая, будто они носятся по железным дорогам в расчёте на крымские благоухания или на сочинские воды. Это неправда. Их интересуют главным образом днепровские, донецкие и запорожские гиганты, одесские и николаевские пароходы, харьковские и московские предприятия.

“Второй сорт” беспризорных, отличаясь многими достоинствами, всё же не обладает полным букетом благородных нравственных качеств, каким обладает “первый”. Эти тоже ищут, но их взоры не отворачиваются с презрением от текстильных фабрик и кожевенных заводов, они готовы помириться даже с деревообделочной мастерской, хуже — они способны заняться картонажным делом, наконец, не стыдятся собирать лекарственные растения.

“Второй сорт” тоже ездит, но предпочитает задний буфер трамвая, и ему неизвестно, какой прекрасный вокзал в Жмеринке и какие строгости в Москве.

Коммунары-дзержинцы всегда предпочитают привлекать в свою коммуну только граждан “первого сорта”. Поэтому они пополняли свои ряды, развивая агитацию в скорых поездах. Второй сорт представлен в колонии коммунаров гораздо слабее.

Но в Куряже преобладал не “первый сорт”, и не “второй” даже, а “третий”. В мире беспризорных, как и в мире учёных, “первого сорта” очень мало, немного больше “второго”, а подавляющее большинство никуда не бежит и ничего не ищет, а простодушно подставляет нежные лепестки своих детских душ организующему влиянию соцвоса”[3].

Уважаемый читатель, конечно, догадался, что такие точные слова и выразительные строчки могут заключаться только в “Педагогической поэме”, в лучшей книге всех времён и народов, написанной не просто о воспитании, а именно о престижном воспитании, ибо оно, престижное воспитание, не падает с неба, не вымучивается бездарями в учебниках педагогики, а уж тем более в кельях алхимиков, которые много столетий “намагничивали” железо, чтобы получить из него золото, и которые со Златой улички, что живописно струится с высоты бесподобного Пражского града, в 1943 г. перебрались во вполне современные кабинеты Академии педагогических наук. Тут они, методом всё того же “намагничивания” и создают свои шедевры, от которых миллион за миллионом российской детворы вянут и чахнут на корню, так и не успев порадоваться сами и порадовать нас несметными кладами, которые в них заложила щедрая, добрая, умная Природа. Все их врождённые сокровища гибнут под гигантским катком “государственного образовательного стандарта”, который безостановочно, с министерской и академической тупостью укатывает их на всём “едином образовательном пространстве”.

Престижное воспитание, которое делало своё дело в колонии имени Горького и в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского, это творчество гения, а Макаренко родился гением высшей пробы. Он уже закончил первый этап своего творения под Полтавой, а сейчас, в глубокой задумчивости намертво зажав каждый свой нерв, чтобы не дрогнуть и не отступить, думает над тем, что и как может он сделать там, в Куряже под Харьковом, где наробразовский каток многократно походил вдоль и поперёк со всей наробразовской придурью: “В Куряже я напоролся на основательную жилу именно “третьего сорта”. Эти дети в своих коротких историях тоже насчитывают три-четыре детских дома или колонии, а то и гораздо больше, иногда даже до одиннадцати, но это уже результат не их стремлений к лучшему будущему, а наробразовских стремлений к творчеству (!), стремлений часто настолько туманных, что и самое опытное ухо не способно бывает различить, где  начинается или кончается реорганизация, уплотнение, разукрупнение, пополнение, свёртывание, развёртывание, ликвидация, восстановление, расширение, типизация, СТАНДАРТИЗАЦИЯ, эвакуация, реэвакуация.

А так как и я тоже прибыл в Куряж с реорганизаторскими намерениями, то и встретить меня должно было то самое безразличие, которое является единственной защитной позой каждого беспризорного против педагогическим пасьянсов наробраза.

Тупое безразличие было продуктом длительного воспитательного процесса и в известной мере доказывает великое могущество педагогики”[4].

Вы разглядели, уважаемый читатель, что “социальная среда”, которую создают вокруг наших “совершенно других детей”, по-существу, не изменилась: то 10-летка, то 11-летка, а теперь уже 12-летка; то гимназии, то колледжи, то лицеи, то обучение “дополнительное” (за плату!), то “дистанционное”, то “надомное”, но обязательное нанизанное на “государственный образовательный стандарт” — это же вариации “наробразовских устремлений к творчеству”. Но если  “социальная среда” осталась прежней, то и по дефективной логике “научных психологов” никакого превосходства в “умственном развитии” совершиться никак не могло.

Но вот и знаменитая макаренковская “оптимистическая гипотеза”: “В то же время эти дети вовсе не были идиотами, в сущности они были обыкновенными детьми, поставленными судьбой в невероятно глупую обстановку: с одной стороны, они были лишены (при помощи “государственного образовательного стандарта” в первую очередь. — В.К.) всех благ человеческого развития, а с другой стороны, их оторвали от спасительных условий борьбы за существование, подсунув им хотя и плохой, но всё же ежедневный котёл” (т.е. гарантировав хотя и пустой, но всё-таки “аттестат зрелости” государственного образца. — В.К.).

Как разворачивалось и чем завершилось “Завоевание Куряжа”, читатели “Педагогической поэмы”, конечно, знают. Не прошло и полутора лет, как “третий сорт” в полном составе (300 человек!) перешёл во “вторую категорию”, а ещё через пару месяцев, ведомый престижно воспитанными, элитными полтавскими “десантниками” (130 человек!), гордо скрывая постыдную бедность, с шиком, с привычным размахом макаренковского престижного воспитания принимал дорогих гостей, сначала своего любимого шефа А.М. Горького, потом Анри Барбюса, затем Юлиуса Фучика и много-много других понимающих людей, в том числе и Галину Стахиевну Салько, которая тогда же и стала женой Антона Семёновича.

Многие, даже серьёзные исследователи творчества Макаренко, до сих пор считают, что феноменальные успехи, которых он добился в колонии имени Горького и в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского, объясняются тем, что его воспитанники много работали и мало учились, что именно поэтому он и не показал в своих произведениях учебный процесс. Это, конечно, глубочайшее заблуждение. В обоих коллективах учению уделялось огромное внимание. Но о нём нельзя было рассказывать, потому что это было совершенно другое учение, точнее — совершенно другой подход к нему, к принципам его организации и если бы Антон Семёнович до срока раскрыл этот “большой секрет”, он был бы не только тут же уволен, но, возможно, и репрессирован. Но срок всё-таки наступил.

1 июля 1935 г. Антон Семёнович становится штатным сотрудником в НКВД УССР. Он был назначен на должность помощника начальника отдела трудовых колоний и таким образом полностью вышел из под опеки министерства просвещения, от “наездов” которого он отбивался с первого дня заведования колонией имени Горького и даже в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского. Недосягаемость для “самого кошмарного учреждения”, как Антон Семёнович называл Украинский Минпрос, он первым делом использовал для того, чтобы обеспечить подчинённых ему руководителей воспитательных учреждений принципиально новой методикой. С грифом “для служебного пользования” она была издана небольшим тиражом почти одновременно с зубодробительным постановлением ЦК ВКП(б) “О педологических извращениях в системе наркомпросов”. В этой сравнительно небольшой, но чрезвычайно обстоятельной работе (“Методика организации воспитательного процесса”), в главе “Работа воспитателей” и был, наконец, рассекречен “большой секрет”. Сейчас мы увидим, что это действительно была самая настоящая “крамола”, из-за которой великого педагога сегодня не подпустили бы к школе на пушечный выстрел.

Следите внимательно, вчитывайтесь в каждую строчку, чтобы, во-первых, узнать из первых рук, какое значение Макаренко придавал “учебному процессу”, а, во-вторых, увидеть, как ему удалось полностью нейтрализовать “государственный образовательный стандарт”, разоружить его, экспроприировать у него незаконно “приватизированное” школьное время. Время, которое и нынешние “совершенно другие дети” вынуждены тратить на зубрёжку и долбёжку Монблана непонятного учебного материала, дурея над ним и хирея. Как он это время употребил бы по совершенно другому назначению для “собственно воспитания”.

Именно это время, бесцеремонно и лихо, с истинно “беспризорной” хваткой отобранное у “государственного образовательного стандарта”, позволило организовать в колонии и особенно в коммуне подлинно ПРЕСТИЖНОЕ ВОСПИТАНИЕ.  Нынешним “совершенно другим детям” и в самом розовом сне не приснится, как жили их сверстники в коллективах Макаренко: производительный труд (что может быть полезнее для здоровья и профориентации?!), обязательные занятия в бесчисленных спортивных секциях, музыкальное образование в лучшем на Украине духовом оркестре (60 труб!) под руководством композитора и дирижёра Левшакова, индивидуальное обучение игре на скрипке, фортепиано, на всех народных инструментах, возможность “ковыряться” в “свободной мастерской”, где каждый от мала до велика мог конструировать хоть perpetuum mobile, консультируясь с легендарным фантазёром и мастером Терским, театральные постановки на собственной сцене под руководством народного артиста СССР Алексея Григорьевича Крамова, участие в составлении “Ребусника” (прототип нынешнего телешоу “Что? Где? Когда?”), изобретённого всё тем же волшебником Терским, углубление полюбившихся знаний в системе “клубной работы”, летние походы всем составом коммуны то по Волге, то в Крым, то в Москву, то на Кавказ и единственная, но всеми любимая “обязаловка”: подготовка и сдача экзаменов на значок “ГТО первой ступени” и на значок “Ворошиловского стрелка”. Этими значками коммунары-дзержинцы гордились ещё больше, чем их нынешние “совершенно другие” сверстники гордятся нашлёпкой на фирменных джинсах (чуть было не написал “американских”, но удержало священное чувство патриотизма: пусть там в “Гавнерике”, как выражается одна моя знакомая, думают, что эти, на самом деле замечательные портки, есть и у нас и мы их наденем, когда отправимся мыть сапоги в Великих озёрах).

Итак, начали: “Чрезвычайной важности вопрос — отношение ребят к образованию. Это та область, которой воспитатель должен уделять самое серьёзное внимание. Систематическое приобретение основательных знаний в школе и своевременное её окончание определяет путь человека в жизни, но это необходимо также для здорового и правильного формирования характера (характера, но не способностей! — В.К.), т.е. в значительной мере этим определяется и судьба человека. Поэтому успеваемость и отметки (а это не всегда вполне совпадает и тоже должно быть предметом специального внимания педагога), фактические знания воспитанника по отдельным, интересующим (!) его предметам должны быть хорошо и подробно известны воспитателю в их динамике, развитии и тенденциях. Неудача в школе, плохие отметки понижают настроение и жизненный тонус воспитанника, хотя внешне это может иметь форму бравады, напускного равнодушия, замкнутости или зубоскальства. Неудачи в школе бывают обычным началом систематической лжи ребят в самых разнообразных её формах. Такая поза воспитанника противопоставляет его здоровому детскому и юношескому коллективу, и поэтому она всегда в большей или меньшей степени опасна”[5].

Полагаю, что вопросов нет. В школе, которой руководил Макаренко, дети вполне легально (разумеется, в границах своего коллектива) могли сосредотачиваться только на тех предметах, которые были для них интересны, т.е. совпадали с их врождёнными способностями. Если математика или грамматика не давались, учитель имел легальное право (опять же в границах коллектива) не принуждать ребёнка к непосильной работе, не вгонять его в стрессы, не губить его здоровье. Но он был обязан гарантировать право ребёнка заниматься “интересующими” его предметами с полной отдачей, добиваться в этих предметах предельно возможных успехов. Благодаря этой установке школа коммуны имени Ф.Э. Дзержинского (в колонии Горького была только семилетка) поставляла харьковским ВУЗам отменнейших абитуриентов по всем специальностям.

Настрадавшись в своё время от “государственного образовательного стандарта”, в котором тогда место математики занимала латынь, великий немецкий поэт и непревзойдённый хохмач Генрих Гейне, сочинил в память о своих школьных муках убийственный каламбур: “Если бы древним римлянам требовалось зубрить латынь (теперь математику — В.К.), им было бы некогда завоёвывать мир”. Возможно, что этой хохмы Антон Семёнович и не знал, хотя о его образованности в московских писательских кругах ходили легенды[6]. Но тогда он сам её переоткрыл и следовал ей неукоснительно. Его “продукция” на выходе — это здоровье — кровь с молоком, воспитанность выше, чем у английского аристократа, мастеровитость как у Левши, а знания в своей “узкой” области — хоть сейчас на любую олимпиаду.

Не верите, по глазам вижу, что сомневаетесь: дескать, увлёкся и перебрал. А вот и ошиблись. То, что увлёкся, конечно, правда. Обе диссертации посвятил творчеству Макаренко, будучи директором детского дома и приданной ему школы сразу завёл первичные коллективы — разновозрастные отряды, а дальше само собой пошло и всё остальное: ахнул даже Семён Афанасьевич Калабалин (Семён Карабанов в “Педагогической поэме”), когда он первый раз приехал в гости (после этого визита мы дружили вплоть до его позорно нелепой кончины — “совершенно другие”  врачи оперировали его по поводу аппендицита и по рассеянности забыли в брюшине кусок бинта, который спровоцировал перитонит). С директорства меня “сняла” Галина Стахиевна, уговорила помочь ей разобраться в личным архивом Антона Семёновича, который она не решалась передать на государственное хранение. Мы работали с ней целый год и на 30 лет законсервировали все материалы, в которых содержались едкие антисоветские “репризы”. У неё я перезнакомился и с бывшими коммунарами, которые приезжали навестить её. После этого были новые эксперименты[7], а теперь вот эта публикация специально для журнала “Престижное воспитание”.

Что касается “перебора”, то здесь я тоже чист как божий одуванчик. Как поступают, например, английские аристократы где-нибудь в Лондоне или Ливерпуле, когда на остановке входит в трамвай темнокожая дама из “Британского содружества наций”? Правильно: все дружно встают и галантно уступают ей место. А как поступали престижно воспитанные коммунары? Ни за что не догадаетесь, потому что такую разновидность аристократизма мог придумать только Макаренко. Какому-нибудь Бернарду Шоу или Джону Берналу и в голову бы не пришло. На конечной остановке трамвая (она была рядом с коммуной) коммунары входили в пустой вагон и ... все шесть километров до площади Тевелева ехали... стоя! Такая у них была традиция, такой шик. Объясняли эту странность так: ну войдёт старушка, уступлю я ей место, но она же благодарить начнёт, на весь вагон. А за что? За вежливость? Смешно и стыдно. Антон прав: нельзя, чтобы думали, что ты красуешься. А если час постоять, то от этого позвоночнику только лучше.

Так же с Левшой. В одной из своих лекций Антон Семёнович рассказывает: “У меня бывают часто коммунары, вышедшие из коммуны, учащиеся в вузах и приезжающие из города меня навестить. Это всё люди, получающие или получившие высшее образование. Там есть и историки, и геологи, и врачи, и инженеры, и конструкторы и т.д. Но у всех в характере есть особая черта широты и разносторонности взглядов, привычек, точек зрения и т.д.

Недавно приезжал ко мне врач. Я помню, что он у нас работал шлифовальщиком на большом шлифовальном станке, где деталь доводится до последней степени точности, до сотой миллиметра. Он работал так. Ему мастер говорит:

— Пожалуйста, сними на сотую миллиметра,— на “сотку”.

Он устанавливает на станке деталь и, не производя никакой проверки, не работая никакими измерительными приборами, говорит:

— Пожалуйста, вот сотка.

Глаза, рука и станок у него были так сработаны, что он работал, не проверяя. Чуткость его к станку была совершенна. Этот прекрасный шлифовальщик теперь врач, но в его философии и сейчас я чувствую страшное уважение к точности. И, наблюдая коммунаров, я вижу сейчас отражение тех  навыков, которые приобрели они на всех пройденных ими организационных и производственных работах”[8].

Ну разве это не престижное воспитание?

Комментарий от министра инноваций Юрия Лебедева:

— “Ну, Юрий Альфредович, признавайтесь, распродаёте Россию?

—”Вы смеётесь, а я подобные обвинения слышу постоянно. Оппоненты напоминают людей, которые судят о книге, не прочитав её. Их позиция: Россия — кладезь революционных научных разработок, которые надо внедрять здесь и завалить инновациями мировой рынок. Сам был в плену подобного стереотипа, пока на своей шкуре не испытал, что это очередная утопия. Иллюзии обошлись в 700 тыс. $.

 — Расскажите подробнее. Может, кого-то ваша позиция отрезвит.

— Я разработал новую технологию разрушения скальных пород, продал лицензию в Италию, Японию и Грецию. Затем организовал выпуск установок в России и экспортировал их в Корею. И скоро проклял тот день, когда пошёл на этот риск. У корейцев начались поломки, отказы, с меня содрали огромные штрафы. Бежал с наших заводов, как Наполеон из Москвы. Даже самые лучшие не тянут в серийном производстве на мировой уровень. Когда директора возмущаются: нас с отличной наукоёмкой продукцией не пускают на западный рынок — не верьте. Они не могут сделать её конкурентоспособной. Есть отдельные “оазисы”, но они совершают подвиг. Выживают на сумасшедшем энтузиазме и импортном оборудовании. Только так удаётся хоть как-то соперничать с Западом”[9].

Воспитанники Макаренко производили по австрийской и германской лицензии сложнейшую по тем временам аппаратуру — электросверлилки (выпускались только в коммуне) и знаменитые фотоаппараты ФЭД (тоже только в коммуне). Вся продукция шла высшим качеством. Вот вам наглядный и, быть может, самый важный результат истинно престижного воспитания!

Справка: “По данным международных статистических служб, на мировой шкале уровня квалификации место российский кадров — в конце четвёртого десятка”[10].

Врач, о котором рассказал Антон Семёнович, это Николай Фролович Шершнёв[11] (в “Педагогической поэме” — рассудительный Колька Вершнев, который, когда говорил, от волнения немного заикался). Если бы Семёна Карабанова, его кращого друга, оперировали не в Москве, а в Комсомольске-на-Амуре, в больнице, которой заведовал Колька Вершнев...

На всякий “пожарный”, хочу подстраховаться ещё раз — мало ли чего можно написать в инструкции для других, а сам будет пользоваться “индукционной катушкой” или строить двенадцатилетку. Такое тоже бывает Поэтому на десерт приведу текст внеслужебного характера, взятый из письма к Галине Стахиевне от 11 октября 1928 г. Смакуйте и наслаждайтесь: “Говорю прямо: Лёву (сына Галины Стахиевны от первого брака) нужно взять из его теперешнего окружения, иначе из него выйдет полуграмотный дилетант и советский чиновник, ко всему относящийся с ни к чему не обязывающей иронией. Разве это не так? Что Лёва может потерять в коммуне? Самое опасно, о чём можно было бы говорить,— это образование. Но какое? Не то ли, какое даётся в наших семилетках? Мы дадим ему совершенно новый и интересный мир: производство, машины, уменья, ловкости и уверенности. В области грамотности, Солнышко (так Антон Семёнович обращался к жене. — В.К.), но наша теперешняя пятая группа, куда попадёт Лёва, гораздо грамотнее его, я сужу по его письмам. Сегодня мы проэкзаменовали человек десять, присланных к нам для поступления в пятую группу из разных мест, и ни одного в пятую группу не посадили. Между прочим, несмотря на то, что они были из разных мест, все они на вопрос о том, кто такой Чубарь (в то время председатель СНК УССР)  или Рыков (в то время председатель Совнаркома СССР и РСФСР), отвечали до тошноты однообразно:

— Вождь.

Ни один коммунар не сказал бы такой мерзкой глупости. Сказал бы:

— Не знаю, забыл.

Или: — Председатель Совета Народных Комиссаров СССР:

Или: — Китайский император.

Но что обозначает ответ “вождь”? Ведь ничего тупее этого, ограниченнее, противнее этого быть не может... (как вам эта лексика для “сталиниста”? — В.К.)

Наконец, в коммуне нет никаких зверей. Откуда эта гипотеза, что Макаренко сам ненормальный человек и не способен разбираться в своих беспризорниках. Вот уже в самом деле. Ехал я с дочкой Затонского (в то время Нарком РКИ УССР, соученик Галины Стахиевны по Каменец-Подольской гимназии, друг семьи А.С. Макаренко) в кино на одном извозчике. И разговаривал с нею. Она в шестом классе. Ну и что же? Приблизительно: таким же богатством может и любая девочка из нашего шестого класса похвастаться, если не большим. А между тем она живёт с самого детства в интеллигентной семье.

Лёва уже получил прекрасную и вечную (!) зарядку интеллигента, которую Вы у него ничем не выбьете (гены, они самые! — В.К.) Но не нужно душить её в собственном соку. Ведь Вы обращали, вероятно, внимание на то обстоятельство, что инженеры и врачи всегда интереснее и богаче педагогов? Почему? Потому, что они всегда стояли ближе к каким-то вещам, потому, что не плавали всю свою жизнь в словесных морях. Такие условия развития нужны и для Лёвы.

Одним словом, я Лёву забираю и кончено...[12]

И забрал. И Лёва тоже получил престижное воспитание. Окончил высшее лётное училище с инженерным уклоном и стал элитным офицером.

Кроме Лёвы Салько в коммуне воспитывались и другие “семейные дети”. Как правило, их приводили профессора педагогики: “Нельзя ли как-нибудь нашего сына взять?”— “Почему вы хотите его к нам поместить?” — Да, знаете, не ночует дома, матери грубит, украл радиоаппарат, продал облигации... и т.д. И вот, когда я беру ребёнка,— пишет Антон Семёнович,— я говорю: “Я возьму, но раз вы мальчика довели до того, что он вас обокрал дочиста, то вы уже больше не участвуете в воспитании. Давайте так и условимся: я воспитываю, а вы дожидайтесь продукции”[13].

Этих беспризорников при живых родителях, которых школа наставляла на путь истинный “государственным образовательным стандартом” и его “любимой женой” — “воспитывающим обучением”, Макаренко не удостаивал даже “третьим сортом”. Но знаменитый “метод взрыва”, т.е. резкая смена ненормального образа на нормальный, и в этом случае срабатывал безотказно. За какую-нибудь пару недель разболтанный поведенческий механизм перестраивался в коллективе столь радикально, что недавний маменькин или папенькин сыночек и жертва советской школы получал отпуск на побывку в семье. “Когда он уходил в отпуск,— продолжает Антон Семёнович,— я говорил ему: “Отцу полное уважение, матери — полное уважение, ручку поцелуй. Обязательно помогай! Завтра встанешь, спросишь: “Может быть, что-нибудь сделать?” Ты должен произвести на своих родителей сильное впечатление (опять же “метод взрыва”.— В.К.), понимаешь?” — “Понимаю”. И вот мальчик приходит к родителям и спрашивает: “Ну, что вам тут сделать? Может, помыть что-нибудь?” И вот тогда родители понимают, что будущего своего сына, если он у них родится, нужно воспитывать иначе”.

Это престижное воспитание, или какое? Оно хотя бы в чём-нибудь, какой-нибудь педагогической молекулой совпадает с тем уродищем, которое Минобраз и Академия педагогических наук более полувека культивируют в нынешней школе, осуществляя тем самым в отношении к нашему детству политику люмпенизации и геноцида?

А как вам вот эта деталь “престижной педагогики” Макаренко: “В коммуне имени Ф.Э. Дзержинского первичные коллективы-отряды организованы по принципу объединения разных возрастов (в учебной работе действовала обычная классно-урочная система. — В.К.).

Такая организация даёт больший воспитательный эффект — она создаёт более тесное взаимодействие возрастов и является естественным условием постоянного накопления опыта и передачи опыта старших поколений, младшие получают разнообразные сведения, усваивают привычки поведения, рабочую ухватку, приучаются уважать старших и их авторитет. У старших забота о младших и ответственность за них воспитывает качества, необходимые советскому гражданину: внимание к человеку, великодушие и требовательность, наконец, качества будущего семьянина и многие другие”[14].

По-моему, сверхпрестижно! И опять же без “любовных соплей” так называемых “гуманистов”, которые в школе методом “воспитывающего обучения” приучают к дедовщине, а потом обвиняют в этом смертном грехе армию. Про “психологию семейной жизни” и говорить неприлично.

В заключение, ещё раз о “государственном образовательном стандарте”. А как же иначе? Как можно мечтать о престижном воспитании, если на его пути стоит такое препятствие? Если этот прусско-сталинский монстр, вскормлённый министерством народного(!) образования(!) и Академией педагогических наук (теперь Российская академия образования (!)), подвёл нашу школу к черте, за которой завтра вообще будет некого воспитывать? Будем только лечить и распределять по группам инвалидности.

Президент России самолично оповестил нас о том, что давно видит весь народ: Россия вымирает! Но судя по тому, за что он решил взяться,— властная вертикаль, усиление роли государства, разборка с губернаторами, которые принимают законы, не совпадающие с федеральными (можно подумать, что у нас есть хоть один умный федеральный закон), ни он, ни его советчики абсолютно не понимают, где находится пусковой механизм этого скорбного процесса. Как можно витийствовать о подъёме экономики, когда единственная подъёмная сила, “человеческий капитал” поколение за поколением выходит из школьного ГУЛАГа, еле-еле держась на ногах и с головой, набитой мякиной? Если ни один школьный “лагерник” даже приблизительно не знает, на что он способен и какая трудовая ниша подходит ему больше всего? Я удивляюсь, почему губернаторы, проявляя здравую инициативу и спасая свои “удельные княжества”,— от тотального разора федеральными законами, не додумались вышвырнуть со своей территории “единое образовательное пространство” вместе с самым дурацким федеральным “Законом РФ “Об образовании”, в котором “государственный образовательный стандарт” упоминается аж ... 40(!) раз!

Смешно и глупо тешиться мыслью, что только Ленин, Луначарский и Макаренко разглядели люмпенскую, геноцидную сущность “государственного образовательного стандарта” и “единого образовательного пространства”. Это видели и понимали все умные люди, но их осталось так мало, что они ничего не решали. Как говорилось выше, почти всю элиту России Сталин извёл в ГУЛАГах, тюрьмах и расстрельных подвалах. Уничтожил под авансы “научных психологов” переделать люмпенское отребье в “пролетарских интеллигентов”.

1 марта 1939 г.,— ровно за месяц до своей трагической смерти в вагоне пригородного поезда,— Антон Семёнович, который успел уже снискать не только всесоюзную, но и мировую известность (тут снова отличились проворные англичане: они “с колёс” перевели “Педагогическую поэму” и через свой язык пустили её по всему белому свету), в предпоследний раз читал лекцию в лектории МГУ. Всё шло как обычно. Публика заходилась от восторга, а лектор, закончив выступление, перешёл к ответам на вопросы, которые он зачитывал вслух. И вот эта роковая умная записка: “Считаете ли вы правильным сохранение единой школы, когда для всех обязательно семилетнее обучение по единой программе? Согласны ли вы с тем, что в таких условиях воспитание — самое лёгкое дело?”[15]

К счастью, в той же записке были ещё два вопроса, которые и спасли последнего из классиков научной педагогики. Расскажи он сгоряча о своём “передовом опыте” в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского — не сносить бы ему головы, потому что на каждое подобное мероприятие всегда засылался стукач. Антон Семёнович, конечно, знал об этом, а потому не растерялся. Он обстоятельно ответил на два последних вопроса, а про первый вроде бы забыл.

Сегодня, слава Богу, полегче. С работы, конечно, уволят. Обвинят в “научной несостоятельности” (сужу по собственному опыту), ославят где только можно, распустят всякие сплетни, но истязать зверскими пытками, как того же Николая Ивановича Вавилова, побоятся: СМИ пока ещё внушают страх. Эту “благоприятную” ситуацию, надо, разумеется, использовать. Надо любой ценой добить и “государственный образовательный стандарт” и “единое образовательное пространство”. Сегодня среди выпускников “лучшей в мире советской школы” чудом держатся ещё 10% здоровых и более или менее грамотных. Если не поспешить, если не обрушить на Минобраз и на Российскую академию образования всю силу общественного мнения, то очень скоро с бескрайних российских просторов исчезнет последний homo sapiens.

В. Кумарин,

доктор педагогических наук,

профессор.

1 августа 2000 г.