Москва встретила прохладой и лужицами после дождя. На привокзальной площади вереница сонных извозчиков в ожидании пассажиров. Корзинки погрузили на пароконную открытую платформу. Ломовики легко тронулись в места. Поёживались в лёгких парадных трусах и парусиновых рубашках. Мы строились в колонну. Никто нас не встретил. Расспросив, как лучше пройти на Лубянку, двинулись к центру. Гром оркестра будил московские улицы. Из-за домов выглянуло солнце. Москва просыпалась.
Встречные смотрели на нас, как на явление незнакомое, подходили к строю, расспрашивали. Вроде бы и пионеры, а без галстуков.
Отвечали коротко – в строю разговаривать не полагалось.
Против здания ОГПУ прошли парадным шагом с развёрнутым знаменем и салютом под марш «Дзержинец».
Подошли к транспортной школе ОГПУ. Это наш новый дом. Короткий совет командиров взводов распределил места в спальнях. Хотя кровати были застланы, но жилого уюта не чувствовалось. Снова аврал по уборке. Мыли окна, двери, полы, сметали пыль со стен. Везде должен быть порядок, нам здесь жить две недели. Парадную форму сменили школьные костюмы и пиджаки из хлопчатобумажной ткани, чистые и выглаженные.
Настроение хорошее. Мы уже увидели Москву. Никто не жалел о Крыме. На площади, улицы, здания смотрели во все глаза, пытаясь понять, где и что, сравнивая с рассказами Антона Семёновича. Среди нас были и «москвичи» не столь отдалённого времени, но они не хвастались и помалкивали.
Уборка продолжалась два часа. Засверкали стёкла окон, светлели умытые половины крашеных полов, в коридоре расставлены плевательницы, в которые не имели привычки плевать, полагая, что это удел стариков и больных.
[76]
Спальни девочек и здесь отличались своим убранством. Появились занавесочки, вышитые, всякого рода накидочки, игрушечные подушечки, вазочки с цветами. Всё вместе взятое, расположенное со вкусом, создало мирок уюта, приблизив к домашнему. Хлопцы невзначай заглядывали в спальни девочек, внутренне завидовали их умению обставляться в разных условиях. Некоторые язвили: «Подумаешь, и здесь разложили своё приданое!» Женя Вехова с набором подходящих к случаю слов бесцеремонно выставляла остряков за порог, энергично закрывая дверь. Переговорить Женю в таких делах – безнадёжно.
Надевали парадную форму: парусиновые рубашки, синие сатиновые трусики, голубые носки, баретки и свежие, изукрашенные рисунком золотистые тюбетейки.
По приглашению столовой комиссии пошли на завтрак. Столовая школы расположена неподалёку. Нас встретил расцветший улыбкой Русаков. Он успел освоиться на новом месте, перезнакомился с поварами, не забыл позавтракать и распределить места каждому взводу за четырёхместными столиками.
Хозяева позаботились убрать столовую по-праздничному. Белые скатерти, вазочки с цветами, столовые приборы – приятная и привычная для нас обстановка. Они смело нам доверились как гостям, не думая о каком-то риске.
Совсем по-другому отнеслись наркомпросовские учреждения. Когда наш представитель колесил по родственным организациям, пытаясь найти место для 150 детей из Харькова, его встречали приветливо, с готовностью сделать «всё для детей», но когда узнавали, что мы из коммуны, во главе с самим Макаренко, о котором уже ходили разные слухи, сразу меняли тон и в панике пятились назад. Лишь наши старые шефы не дрогнули перед именитыми гостями и дали кров. Завтракали с аппетитом, разговаривали в умеренных тонах, как в солидном ресторане. Наши дежурные подали пюре и котлеты, блинчики и кофе. О добавках помалкивали.
Первый день пребывания в столице посвятили парку культуры и отдыха им. Горького. Шли пешком нашим красивым строем. С тротуаров нас приветствовали радостно москвичи, с небольшими интервалами гремели марши: «Старые друзья», «Егерский», «Бойкий шаг». На небольших остановках завязывались знакомства. Мы охотно рассказывали о жизни в коммуне, о нашем производстве, ставшем теперь ещё роднее, об учёбе, спортивных увлечениях и, конечно, с особой гордо-стью, об Антоне Семёновиче!
Вполне возможно, что кто-то из москвичей помнит эти задушевные встречи!
[77]
В парк нас пустили бесплатно и сразу повели на лодочную станцию. Мы вмиг разобрали лодки и долго катались, снова бесплатно. Семён Калабалин выбрал гребцов и организовал состязания на приз Москвы. Победила лодка, которой командовал наш физорг.
На эстраде наш оркестр играл танцы. Дирижировал Волчек. Виктор Тимофеевич отдыхал тут же на скамейке. Танцоров было много и наших и москвичей. Сева Шмигалёв отличился в шуточном «Карапете», подобрав в партнёрши весёлую краснощёкую толстушку.
Лишь поздно вечером возвратились мы на свой бивак.
В программе следующего дня была Красная площадь.
Торжественно выстроились у мавзолея В.И. Ленина с развёрнутым знаменем. Под звуки «Интернационала» салютовали памятнику великому вождю. С трепетным чувством входили в мавзолей, отдавая честь безмолвным часовым. Поднявшись по ступенькам на возвышение, уви-дели спящего вечным сном Ильича.
Показалось, что он всё видит и слышит, только не может проснуться и сказать: «Вот вы какие стали!». Хотелось задержаться, всмотреться в дорогие черты, но сзади двигался непрерывный поток людей.
Красная площадь поразила величием ансамбля. Пристенные башни, страшное «лобное место», памятник Минину и Пожарскому, чудо зодчества – собор Василия Блаженного оставил в наших душах неизгладимое впечатление.
Мы увидели, как открывались Кремлёвские ворота, как в них въезжали машины. Там сердце и мозг нашего государства, там наши вожди – продолжатели дела великого Ленина.
После обеда с разрешения Антона Семёновича мы отдельными группами разбрелись в разные концы города. К малышам прикрепили старших. Их возили в трамваях на дальние расстояния. Они галантно вскакивали с сидений, уступая место пожилым людям. В своё время совет коммунаров принял решение. В нём было сказано: «Уступать места и не оглядываться».
Из нагрудных карманов торчали треугольники носовых платков, наглаженных и... не тронутых. На остановках лакомились мороженым, сочными вишнями, измазываясь до ушей, запивали лимонадом.
Все удовольствия доставались легально на заработанные карманные деньги! А в магазинах такое множество соблазнов, – выбирай, что хочешь! Пацанов привлекали игрушки. Вот бегает по кругу паровозик, скользит по ниточке паучок, шевеля золотыми лапками. Клюют зёрна жёлтенькие цыплята. Старших интересовала радиотехника – последние новинки двух и трёхламповых приёмников, фотоаппараты, эспандеры, боксёрские
[78]
перчатки, карманные фонарики. Такую роскошь могли позволить себе квалифицированные сдельщики. Они не торопились с покупками. Посмотрев витрины и полки, откладывали покупки на конец похода.
* * *
На Хитровом рынке столкнулись с цыганским табором. Он расположился на леваде по соседству. Отдельными группами стояли крытые брезентом фургоны, наполненные перинами, ватными одеялами, подушками и чадами от грудного возраста и старше. Они, как в муравейнике, перемещались с места на место, голопузые, перемазанные, готовые ко всякому представлению и мошенничеству. Их мамы промышляли гаданием, собирая толпу доверчивых зевак, торговали перчатками и сапожками собственного производства, выманивали всякие мелочи домашнего обихода, клялись, божились и, совершив сделку, прятали добро в бесконечные лабиринты удивительно подвижных цветастых юбок. Я подумал, что там они спрячут и пианино, если понадобится.
Бородатые отцы и деды под открытым небом лудили кастрюли, шорничали, подковывали лошадей, барышничали. Все они по-своему хорошо одеты – в атласных рубахах, в жилетках, в широких штанах, в добротных сапогах в гармошку, в чёрных картузах. Они зорко следили за всем происходящим, строго определяя разовые задания по добыче. Нас привлекла цветистая, живая картина черномазой вольницы и мы не заметили, как оказались в её окружении, точно в паутине. Первое дело – погадать. Льётся речь цыганки, не оторвать от неё глаз, гипнозом скована воля, и Таня Глоба в блаженном полусне очарования снимает любимые серёжки. Но тут, как из-под земли вырастает Гето, и Танина ладонь спасительно накрывается его огромной лапой.
Чтобы не нарваться на скандал, Митька вынул полтинник и сунул его цыганке, но та всё равно успела прилепиться:
– А ты не добрый, батенька, дай я погадаю тебе, всю правду скажу. Почему без штанов ходишь, красавец? Пойдём ко мне – справлю штаны, дочку отдам за тебя, красавица моя Улишенька – не наглядишься!
От такого предложения все закатились громовым смехом. Только Таня не смеялась. Она вся ещё была, как во сне.
«Жених» кинул взгляд на свои могучие ноги, понял, что на базар сподручнее ходить в штанах. Но форма – есть форма, да ещё парадная!
– Пацаны, шухер, смываемся к трамваю, – прошептал Шура Орлов, изобразив на лице серьёзную тревогу. Манёвр был понят сразу.
[79]
Мы кинулись через базарную толпу, увлекая за руки пацанов. Уж что-что, а рассеяться и растаять, как дым, мы умели!
Отдышавшись от поспешной ретирады, Орлов сказал, что он знает, как цыгане крадут русских детей: «И вообще, пора кончать муру, пока не влипли».
Танины серёжки были на месте. Она смущённо до них дотрагивалась, изучая то правое, то левое ухо.
– Тебя, Митька, они за своего приняли! – пропищал маленький Коротков, а то бы не видать нам Москвы.
Посчитали ряды, никого не потеряли, никто не украден. Счастливо отделались: могли бы обчистить до нитки!
Побродив по многолюдным улицам среди куда-то спешащих людей, полакомившись вдоволь сладостями, мы направились в сторону своего временного пристанища. О происшествии никому не рассказывали. Поднимут на смех, ещё показывать людям станут!
[80]