Перейти к основному содержанию

Ничто так не сближает людей, как совместная жизнь в коллективе с её радостями и печалями, успехами и неудачами, в совместном переживании жизненных тягот и преодолении их.

Живут сто пятьдесят коммунаров в прекрасных помещениях, учатся в школе, работают, соревнуются, встречают гостей, играют в оркестре, ругаются с Соломоном Борисовичем, мечтают о будущем. Жизнь направляется умелой рукой, подчинена строгой системе, которую мы сами поддерживаем, боремся за неё и стремимся не допускать срывов.

От того жилось легко и свободно. Все разные по возрасту, внешнему виду, привычкам, характерам, наклонностям, вкусам, личным способностям и все, в то же время, одинаковы в главном: в стремлении стать человеком, полезным другим людям, обществу. Эта перспектива казалась отдалённым будущим, к ней готовились, но пока жили все вместе и думалось, что так будет ещё долго, долго. А жизнь шла по своим законам. Наши товарищи – Серёжа Фролов, Саша Никалютин, Михайло Мэндэ и Алексеенко привезли радостную весть. Они успешно сдали экзамены в Харьковское артиллерийское училище и зачислены курсантами.

В кабинете Антона Семёновича людно. Вошли все четверо, построились, и Фролов доложил: «Товарищ начальник коммуны! Курсанты Харьковского артиллерийского училища Фролов, Никалютин, Алексеенко и Мэндэ прибыли попрощаться. Старшина группы Фролов».

[111]

Отдав честь, Антон Семёнович вышел из-за стола, пожал им руки, по-отечески прижал каждого к груди и взволнованно сказал: «Поздравляю вас, товарищи, с высокой честью. Верю, что вы будете хорошими артиллеристами».

По его жесту все сели, кто где мог. Кто знает, какие чувства испытывал в это время Антон Семёнович! Это уже не было коммунарской игрой в рапорты, строй, оркестр и всей его системой детской военизации. Перед ним были его дети, которые научены ходить в строю, рапортовать, владеть собой, физически подготовленные, получившие идейную закалку, избравшие путь будущих командиров Красной Армии.

В них – часть его души, гордость за пройденные этапы становления человека, за крепкие ростки посеянных им зёрен. Кто знает, как сложится их дальнейшая судьба.

Нам, заполнившим кабинет до предела, было и завидно, и было грустно.

Почему-то живя бок о бок с товарищами, думаешь, что так будет всегда. И вот разлука. На время? Или навсегда?

Курсанты обошли свой родной дом. Их сопровождала гурьба пацанов, встревоженных и расстроенных. Проверив свои богатства, они смущённо раздавали памятные подарки в виде фотографий, записных книжечек, перочинных ножичков, резных рамок из собственных поделок в изокружке, своих рисунков. Девочки дарили вышитые носовые платочки. Прощались с учителями: Виктором Николаевичем, супругами Татариновыми, Елизаветой Фёдоровной, Еленой Георгиевной, Линой Фёдоровной, Березняком, Добродицким. Каждый что-то говорил, советовал, желал успехов.

Совет командиров выделил приданое: шинели, головные уборы, зимнюю и летнюю парадную формы, новую обувь. Ремни и портупеи юнгштурмов скрипели необношенной новизной, издавали запах кожи. Из фонда совета командиров выделили на первый случай денежные пособия. Соломон Борисович голосовал за «потолок».

–             Мальчуганы идут в большую жизнь, пусть им будет хорошо, – закончил он своё выступление, пряча намокшие глаза в своём полотенце.

Отъезд товарищей всколыхнул зеркальную гладь широкой реки безмятежного детства. Он остро напомнил, что придёт и нам черёд расправить крылья и взять курс к новым горизонтам.

Ближайшие кандидаты выпуска – Миша Певень, Шура Агеев, Вася Дорошенко и Наум Каплуновский. Они готовились в лётную школу в город Вольск на Волге. Их документы высланы и получено согласие о зачислении.

[112]

Все комсомольцы, товарищи по 1-му отряду, представители передового рабочего класса – токари. Певень и Агеев музыканты – баритон и кларнет.

Певень худощавый, высокий с мягкими белокурыми волосами. Его сравнивали с Зигфридом из Нибелунгов. Неоднократный командир 1-го отряда, бригадир токарей, член бюро комсомола, способный музыкант.

Щура Агеев среднего роста шатен, любил короткую стрижку, носил очки, через которые смотрели умные карие глаза. Строен и всегда аккуратен, даже в спецовке. Активный литкружковец и талантливый кларнетист. Его называли Гарольдом Ллойдом.

Наум Каплуновский ниже среднего роста с узким сухощавым лицом. Причёска из волнистых каштановых волос открывала лоб, удлиняя лицо. Глаза тёмно-серые, проникновенные и волевые. Лёгкая миниатюрная фигура, скреплённая узелками сухожилий, сохраняла спокойствие сжатой пружины. Его речь плавная, вдумчивая и рассудительная. Отличник по математике, составитель ребусника Терского.

Вася Дорошенко – приземистый крепыш с короткой шеей, несколько уширенной талией и тазом, на крепких ногах. В светлых живых глазах лучилась доброта покладистого человека. После проводов товарищей они отправились в сад потолковать о своих делах. Этой осенью друзья поедут учиться на лётчиков. Какое счастье! Через два года им доверят настоящие боевые машины. Фильке Куслию, нашему двенадцатилетнему Гарри Пиллю, невыносимо тяжело! Он завидует. Его планы стать актёром потерпели фиаско в московском походе. Он тогда самолично явился в «Мосфильм» и предложил свой талант. Мосфильмовцы обнадёжили актёра, но только на будущее, когда станет большим. С того дня Филька ждёт не дождётся взрослости, такой, какая сейчас украшает этих орлов. А ребята и впрямь были отличные. Они знали чего хотели, и шли к цели во главе с вожаком комсомольцев Фомичёвым.

Под свежими впечатлениями, навеянными прощальным днём, Фомичёв, утешая поникших товарищей, сказал:

–             Чего хнычете? И вам пора, – он протянул руку в сторону скрытого дымкой города, – а не прятаться за спиной Антона!

На каких-то крыльях сбоку опустился Землянский.

–             Спорите, мужики? Все оторвёмся! Все! Чуете? И ты, и ты, и ты. – Он тыкал в грудь каждого твёрдым пальцем, впиваясь лица круглыми глазами, – не сосите лапу, Ваньки-турки, решайте! Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! Его смех прорезал вечернюю тишину тревожной болью.

Поёжившись, как от озноба, Ройтенберг сказал: «Смеётся, а ведь тоже кошки скребут на душе.

[113]

Неужели и мы вот так: раз – и нету нас больше в коммуне. Прощайте, Антон, Терский, Коган?... Нет, я «прощайте» не скажу. Только «до свидания».

[114]