Прибыл второй эшелон. «Зацверенчали» девчата, и стало веселее. Нашу площадку обступили любопытные и зеваки. С приходом поездов их становилось больше. Больше стало и корешков с «воли», для которых толпа – самая желанная стихия. И вокруг крик – иступлённый, как на пожаре: «Держи, держите его, обрезал сумочку!» И громкий плач: «Билеты, деньги, путёвка! Что теперь делать, господи!» По перрону, отчаянно заламывая пальцы, бегала молодая женщина, судорожно сжимая полоску из кожи, всё, что осталось от сумочки. Раздался милицейский свисток. Публика всколыхнулась, встревожено задвигалась, не зная, куда скрылся вор. Мы поплотнее сгрудились вокруг своего имущества. И тут Семёна Калабалина
[123]
подхватило как боевого коня: «Хлопцы – поможем!» Молниеносное совещание, и Семенцов, Водолажский, Орлов и Швыдкий рассеялись в тревожном сборище пиджаков, шляпок, зонтиков. Потерпевшую окружили наши девчата и как могли успокаивали.
– Найдётся ваша сумка, – успокаивала Люба Красная,– вот увидите, найдётся! Женщина всхлипывала, безнадёжно качая головой.
Праздные зеваки расходились, придерживая кошельки.
– Не зевай, Фомка, на то ярмарка! – самодовольно проворчал уса-тый гражданин, покидая опасную зону перрона.
За углом привокзальной постройки «Кипяток» шла негромкая беседа Калабалина с прилично одетым парнем. Несколько в стороне, как на часах, стояли Орлов и Водолажский. С другой стороны Ваня Семенцов, Троша Швыдкий и откуда-то явленный Филька, обступили двух юрких пацанов. Они вырывались, пытались ускользнуть, со страхом и мольбой смотрели на парня, но конвой был надёжный: в момент стремительного бегства их сцапали. Они выкручивались, царапались, кусались, и, потеряв надежду скрыться, плакали без слёз и канючили: «Пустите нас, гады лягавые, шо вы нас держите!» и головами старались боднуть в живот. Толком говорить ничего не хотели.
Ваня Семенцов спокойно подбрасывая жаргонные словечки, втолковывал им, чего от них хотят, и в конце концов добился важного признания.
Они ж не знают, кто свистнул сумку, а вот тот знает. Пацан кивком головы указал на рослого парня в модной кепке, спокойно гулявшего по перрону с папиросой. Он с шиком выпускал дым колечками, не подозревая опасности.
К нему подошли сзади и взяли... под руки.
Семён Афанасьевич улыбнулся парню, как другу после долгой разлуки. Незнакомец птицей рванулся из предательской западни, но «друзья» так мило прижали локти к бокам, что брыкаться было уже бесполезно.
– Ш-ш-ш, топай тихо, пижон, не отдадим мильтонам! – прошипел Семён доверительно.
Со стороны, в людном месте, ничего подозрительного. Идут три товарища, и о чём-то беседуют.
Разговор продолжили за углом, вдали от постороннего глаза. Парень разговаривал на южном диалекте. Бежать бесполезно.
– И шо вам от миня нада?
– Ты не шокай, гад. Нам, знаешь, некогда тебя уговаривать! Пошли на хазу и пусть притащат калым. Живо!
Подошёл Орлов, картинно перебрасывая финку в ладони.
Парень съёжился от страшных предчувствий.
[124]
– И как вы меня раскололи! Я сделаю, шо могу, гад буду! Вы мине уже нравитесь! – он опасливо смотрел на финку.
– Это, кажется, ваше перо, милорд, – неуклюже поклонился Орлов, посылая руку за спину.
– С кем я имею разговор? – с намёком на хороший тон спросил пижон, всё более изумляясь и бледнея. Финка была в заднем кармане брюк, и как его очистили, он не знает.
– Шош ты, дура, шкары на тебе в клеточку. Чепа на калгане, а перо тю-тю! – издевался Шурка, ткнув его пальцем в лоб.
– И шо вы надо мною делаете? Я буду жаловаца! – плаксиво потянул «собеседник», но тут же получил увесистую оплеуху от Калабалина. Это было сделано неожиданно, по-хозяйски солидно.
– Так это же другое дело! – Он схватился за скулу и тут же, без игры, спросил: «Ваши условия?»
– Никаких условий. Сказали, что не выдадим и хватит!
– Крот, топай к Люське и забери ксивы. Скажи ей, шо это я говору. Понял? И одним духом, понял?
– И деньги до копейки, иначе твоего атамана в камни вроем,– добавил Семён без тени шутки.
«Крот» вывернулся из окружения и змейкой скользнул за угол. За ним бросился Филька.
– Назад!!! – гаркнул Калабалин, и Филька остолбенело врос в мостовую.
– Мы ему верим, чудак, и бегать нечего!
– Да, нечего, а если он притащит подставу! – обиделся Филька и досадливо отвернулся, двигая упрямыми бровками.
– Об чём вы говорите! – сказал взмокший пижон, помахивая вместо веера кепкой и вытянувшись в вопросительный знак.
Страсти улеглись. Сделка состоялась. Парень вынул из кармана коробку папирос «Раковский» и миролюбиво протянул компании.
– Спасибо, не курим.
– Как тебя звать?
– Шикарный.
– Тю! А по натуре?
– Шето вы мине знакомые по выгавору...
– Не кривляйся.
– Ну, Володькой миня звали...
– Родные есть?
– Фатер зубной врач в Николаеве.
– Ещё кто?
[125]
– Мутер померла от тифа. При этом на подпухшем лице скользнула печальная тень.
– Мокрушник?
– Нет, – испуганно дёрнулся Шикарный.
– Зачем таскаешь финку?
– Так, для шпаны, чтоб понимала.
– Ты же, гад, и враг мировой революции!
– Зачем так строго? Я достаю на жизнь!
– Тебе вкалывать на заводе нужно, ишь, бугай! Бросай малину, парень, завязывай, а то шлёпнут.
Из-за угла появился Крот. Он тяжело дышал. Серое лицо покрылось пятнами. Озираясь по сторонам, он вытащил из-под спущенной рубахи чёрную сумочку и ткнул Шикарному.
Сумка перешла в руки Семёна Афанасьевича. Он открыл её, внимательно осмотрел содержимое. Билет, путёвка, небольшая сумма денег...
– Здесь всё? – спросил он Шикарного.
– Я не знаю, но гарантирую, гад буду!
– Люська сказала, всё, нехай подавится! – поспешил заверить Крот, переходя за спину Семенцова.
– Пацанов не руш, слышишь? Если обидишь, найдём и на Северном Полюсе! В Антарктиде! Ну, пока, смывайся! Помни что тебе сказано!
– А кто же вы будете? – спросил на прощание Шикарный.
– ГПУ! – через плечо бросил Семён, удаляясь.
Через несколько минут Люба Красная поставила точку в истории. Она подошла к потерпевшей, которая застыла в окаменелой позе на одной из наших корзин, и сказала: «Вот и нашлась ваша сумочка. Я же говорила, что найдётся».
* * *
Поздней ночью прибыл третий и последний наш эшелон. Подъехали пароконные арбы под наши пожитки и продукты питания. Лошади по сравнению с арбой казались игрушечно малые. Их выпрягли, дали сена. Они ели, с хрустом двигая челюстями. А когда съели последние былинки, застыли в ожидании, редко переступая ногами, отмахиваясь неостриженными хвостами от мух.
Не верилось, что эти тощие существа потянут наш большой груз. Пацаны подходили к ним, гладили, заплетали на гривах косы и тут же расплетали, ласково теребили чёлки, кормили хлебом с ладоней. Приятно прикосновение мягких подвижных губ, доверчиво и благодарно снимавших с рук всё до последней крошки.
– Бедные вы лошадки, – расчувствовалась Шура Сыромятникова, обнимая лошадиную морду.
[126]
Погрузились за полчаса. Командовали погрузкой возчики, хорошо перевязывая ряды корзинок верёвками. Они курили самосад. Время от времени прикладывались к заплетённым флягам, высоко поднимая их и сливая какую-то влагу в пересохшие рты. Старший из них Ахмет словоохотлив, быстро познакомился с нами, называл «бачками», подсаживал наверх, забрасывая верёвки для крепления. Двое молодых отмалчивались, постоянно наблюдая за нами, сильные и проворные. Свои арбы погрузили раньше Ахмета. Они братья – Селим и Керим. Начальник обоза Васька Кравченко рассадил на верхушки арб по два человека, как своих помощников. Арбы походили на украинские возы с сеном. Только впряжённые лошадки скорее напоминали осликов, а не сытых украинских коней. Они с площади тронулись первыми в ещё светлую пору дня.
[127]