Вниз по дороге катился наш обоз, грохоча колёсами и скрипя всем, что может скрипеть в сухой татарской арбе.
[140]
Мы не пошли вслед за обозом. Проводник повернул влево и повёл вверх по крутизне. Ловко переступая с уступа на уступ, легко преодолевая препятствия из очищенных природой камней и провалин, мы уподобились стаду горных коз на переходе к новому пастбищу. Так поднимались всё выше и выше, местами цепляясь за корни, крепко вросшие в камни, за опущенные ветви деревьев, преодолевая чащу диких кустарников. Шли по узкой полосе, которую проводник называл тропой, намного сокращающей маршрут. Как ни вглядывались, а тропы не замечали.
Всё внимание было обращено на то, чтобы не поскользнуться в неверном шаге и не обрушиться вместе с камнями в заросшую бездну. Смельчаки обогнали проводника, скрылись в зарослях, перекликаясь на разные голоса.
Малыши и девочки мужественно и весело проделывали опасный путь. С нами был Антон Семёнович, а с ним мы ничего не боялись.
В эти минуты и часы, связанные с опасностью, каждый сам того не сознавая, хотел быть героем.
Антон Семёнович, следуя сзади с Левшаковым, видно не разделял наших радостных порывов. На его глазах карабкались музыканты с инструментами, виртуозно выпутываясь из кустов и напоминая раструбами ловких оленей с ветвистыми рогами.
Авангард Калабалина достиг какого-то рубежа. Там уже слышались победные крики «индейских воинов».
К ним подтягивались остальные.
Кончился тяжёлый переход. Мы увидели открытое пространство с округлыми низкими холмами, гладко устланными травой и яркими цветами. На склонах гор, в расселинах и глубоких балках тянулись к небу гигантские сосны с огромными кронами. В воздухе стоял крепкий смоляной дух, смешанный с запахами трав и цветов.
В затенённой впадине обнаружили весёлый ручеёк. Он вытекал из узкого ущелья между щёками скал, скатываясь чистыми и холодными струями. Освежились и набрали воды в баклажки. Солнце светило и грело щедро.
После короткого отдыха двинулись дальше. Шли по мягкому ковру, будто плыли, то поднимаясь по отлогим холмам, то скрываясь меж ними.
Девочки украсились цветами и шли, как сказочные феи.
Голоногие собратья Гришки, Котляры, Калошкины, Куслии шагали отдельными стайками, не подавая признаков усталости и недовольства.
[141]
Справа от круто сходящей вниз неровной поверхности, укрытой низкорослой зеленью, отдельными высокими деревьями, взгромождёнными на отвесных слоисто-покрученных скалах, привлекала и звала другая жизнь с людским жильём, близостью моря. Сверху мы видели крошечные строения с ярко окрашенными причудливыми крышами. Узкими лентами петляла дорога, ползущая вниз.
По времени и быстроте продвижения должен бы и начаться спуск «с крыши на землю». Невзирая на прелесть плоскогорья, хотелось приблизиться к морю. Оно тянуло к себе теплом и лаской.
Но где же спуск? Проводник всё шёл и шёл, успокоившись после крепкого разноса Макаренко.
Нетерпеливые атаковали его вопросами, не видя конца пути и места, где можно спускаться. Татарин загадочно улыбался и всё обещал:
Ничего, ребята, мы подходим к Шайтан-Мердвеню.
– Какой медведь?
– Нет, это не медведь. Это, по-русски, Чёртова лестница,
Передовой отряд ожидал у прорвы между скал, почуяв, что именно здесь и есть что-то похожее на спуск. Догадку подтвердил проводник. И мы покатились горохом по очень крутому откосу, высеченному в скале, загромождённому камнями самых причудливых форм и размеров.
В головокружительном галопе старая гвардия помнила о пацанах, вовремя оказывалась там, где нужно помочь. Малые не требовали помощи, самоотверженно карабкались на камни.
Девочки также мужественно обходились без рыцарских жестов хлопцев, но изредка в их рядах прорывалось крылатое восклицание «Чорти шо!».
Виктор Николаевич с тихой улыбкой перемещался по препятствиям шагами болотной цапли, преодолевая подчас двойные порции «ступеней». Время от времени оглядывался на маячившую где-то вверху фигуру Левшакова, плывущую как бы в облаках, напоминая ангела из полотен средневековых живописцев. Терскому мешала бежать кожаная табакерка, отскакивавшая в сторону на пристёгнутом ремешке. Он не мог обойтись без неё, так как часто курил самодельные папиросы.
Наша обувь будто специально приспособлена к горным путешествиям. Мягкие лосевые подошвы эластично задерживались на камнях, влипая в их разнообразную форму. Совсем иное сапоги с твёрдыми и скользкими подошвами. Их обладатели – Антон Семёнович, Дидоренко и Барбаров – не могли так свободно перескакивать, не рискуя оказаться в пропасти. Нам и в голову не приходило выразить им сочувствие либо подумать о помощи.
[142]
В Антоне Семёновиче как всегда и везде мы видели человека-героя, которому нужно подражать. Поэтому бессовестно обгоняли его, стремясь доказать, какие мы ловкие, сильные и умелые. Ведь он сам воспитал эти качества.
Поэтому «Шайтан-Мердвень» каждый покорял самостоятельно.
Уже внизу на твёрдой дороге мы долго ждали «схождения» начальства и заскучали. Когда оно приблизилось, проводник не на шутку струхнул.
На этот раз обошлось благополучно. Виктор Тимофеевич, объявившись последним из-за последнего камня спуска, раскатисто возгласил:
– Какая чудная дорога! Прелесть, ангельская лестница, красота, – при этом широко расставил руки с поклоном, как бы добавляя: «Нате меня! Я ваш!»
Багровое лицо, на котором пучками вскочили брови, разодранная до каблука туфля, измученный вид доведённого до отчаяния человека вызвали такой откровенный, неудержимый хохот хлопцев и девчат, что, казалось, заплясали горы. Звук эхом взлетел назад по «Чёртовой лестнице» и бросился вниз, пробуждая тишину ущелий и пропастей. Калошкин подвизгивал как поросёнок. Музыканты сыграли туш, чествуя своего маэстро.
Обоза не видать. Он где-то в поднебесье петлял по извилинам дороги.
Не вредно бы перекусить, но получили приказ двигаться дальше с остановкой в Кикенеизе.
По расчётам Барбарова идти около десятка километров. Коммунары двинулись за Калабалиным. Проводника отпустили. В стороне с ним рассчитывался Степан Акимович. Из группы взрослых, стоящей от меня в нескольких метрах, доносились отдельные фразы Виктора Тимофеевича:
– Чёртов башибузук, негодяй! За что ему платить?! Он же проводник на тот свет – вот кто он! Каторжник!
Левшаков резко рубил воздух рукой, дав теперь волю своим чувствам, как за пультом перед тупым музыкантом.
Удовлетворив мальчишечье любопытство, я догонял товарищей. О, я хорошо узнал цену терпения Виктора Тимофеевича!
Дорога петлями увлекала вниз. Иногда открывались просветы с видом на море, на дали с густой растительностью, покрытой синевой, на отвесные скалы с ползучими зелёными жилками, на дачи и отдельные постройки, которые рисовались отчётливее.
День был в разгаре, когда передовой отряд вступил в Кикенеиз. Посёлок с налепленными строениями, разбросанными вверх и вниз, был оживлён. На главной улочке довольно людно. По ней двигались и местные жители, и приезжие горожане-дачники в пёстрых лёгких одеждах с зонтиками, с сумочками и сумками. Это, по-видимому, центр Кикенеиза с торговыми заведениями – лавками, рундуками, киосками, огромными бочками, выстав-
[143]
ленными впереди погребов. Хозяева зазывали в магазины, наперебой предлагая свои товары, пробы вин, расхваливали их всяк по-своему.
От безделья и поисков зрелищ побрели на базар. Глаза поразило множество свежих и сушёных фруктов, арбузов и дынь. Жёлтобокие красавицы дразнили сладким ароматом.
До прихода обоза не могли покупать. Наши сбережения там, в саквояже Антона Семёновича: списки и деньги.
Торговцы обратили внимание на вторжение голоногих пришельцев и конечно насторожились.
– Ходитэ, хлопци, хай йому бис! – махнул рукой Семён. Он брал по-дружески ребят за плечи и увлекал с базара. В самом деле, зачем толкаться с пустыми карманами, да ещё, чем чёрт не шутит, как бы чего «не сглазить»!»
Собрались у школы. Маршрутная комиссия имела договорённость о ночлеге.
Ждём Антона Семёновича. В палисаднике школы хозяйничала квочка в окружении выводка. Она размашисто гребла землю под яблонькой, часто вместе с цыплёнком, попавшим под горячую «лапу». За работой квочка не забывала поворачивать шею и одним глазом смотреть в небо. Особый сигнал заставлял малюток замирать на месте и в страхе дожидаться «отбоя».
Ещё издали послышался родной скрип и грохот колёс. Вместе с обозом пришли наши руководители. Арбы, едва ставшие на место, атаковали всякого рода «службы», «ответственные лица» и простые добровольцы. Вмиг разбирали упаковку продуктов, определяя на нюх, что где упрятано сытыми интендантами.
Васька разрывался на части, регулируя потоки ящиков, коробок, мешков, корзин, плывших в руки бойких потребителей.
– Ну куда ж ты тягнешь? – голосом расстроенного тромбона молил он, отбирая назад какой-то лишний мешок. В самом деле, зачем «Мухе» столько соли?
К чести столовой комиссии, в которой не последнюю скрипку играл Русаков, пищевые вопросы были скоро улажены. Обедали в школьном дворе, без салонных бесед. Уплетали и тушёнку, и ветчину, и консервы рыбные, и огурцы, и сгущённое молоко, устроившись под густой тенью орехов и шелковиц.
Быстро насытились и отпросились у Антона Семёновича искупаться. Ведь глядя сверху – до моря рукой подать!
А море, такое близкое, всё отступало и отступало, заслоняемое то могучими тополями, то заросшими возвышенностями, то усадьбами, которые
[144]
нужно обходить, порождая нетерпеливый азарт.
Стремительный бросок продолжался не менее часа. И наконец прибрежная полоса зелени отступила, открывая бледную бирюзу неба и слепящую солнечными искрами волнистую синеву моря. С разбега ноги погрузились в тёплую гальку. На нас катились, слегка пенясь, сине-зелёные волны, рассыпаясь по отлогому берегу и мимоходом зализывая неровности и увлекая с собой разноцветные камешки, подобные семечкам.
Через минуту в воде торчали головы, которые фыркали, крякали, охали и ахали.
Держаться в воде легко, не то что на речке, и выходить на берег вовсе не хотелось. Тонуть никто не собирался; об этом не думали и благо, что нашу свободу никто здесь не ограничивал назойливой опекой.
Нам недолго пришлось наслаждаться морем. Павел Перцовский скомандовал выходить. Оделись, побросали кто дальше плоские камешки – и до свидания, море!
Спешим. Отпущенное время на исходе, и подъём не то, что спуск – в гору не побежишь. Снизу вверх лучше увидели богатые дары природы, оказавшись в зоне садов и виноградников. Участки сходили террасами с насыпной землёй, подпёртыми стенками из камня. Видно, немало трудов положено на эти сады. С веток деревьев подмигивали краснобокие яблоки, сахарные груши и незнакомые южные плоды, а виноград сам напрашивался в гости, только подставляй рот.
Перцовский повёл цыганским глазом по рядам, разгадывая грешные желания, и коротко остерёг: «Не баловать, братва, сады не поповские!»
Поневоле руки заложили за спину.
На подходе к Кикенеизу мы увидели на пригорке Антона Семёновича. Он сидел в одиночестве под тенью дерева. Рядом поставлены сапоги. Босые ноги отдыхали. Они были женственно малы и очень белые.
На голове вместо привычной фуражки – тюбетейка. От этого нос как бы увеличился, лицо удлинилось, глаза без очков добрее и утомлённее. Я никогда не видал «Антона» в домашнем виде, и здесь он открылся человеком простым, добрым, которому так же нужен отдых, что раньше не приходило в голову.
Видно наше вторжение было неожиданным, и он надел очки.
– Я сейчас буду, товарищи, идите в лагерь.
Пошли с чувством неловкости, как случайные свидетели чего-то недозволенного.
В лагере всё уже было готово к походу. Решили без ночлега двигаться к Симеизу. Было около шести вечера, когда Семён построил колонну.
[145]
В Симеиз вошли, когда окончательно сгустились сумерки, и на небе вспыхнули звёзды. Курортный городок встретил прохладой, освещёнными улицами, праздными прохожими, которые останавливались на тротуарах и провожали колонну восторженными взглядами. Впереди развевалось знамя. Люди стекались из тенистых улочек, выходили с парковых дорожек и беседок, с пляжа. Стояли на балкончиках домов, приветствуя руками, платочками, шляпками. На тротуаре Дидоренко и Барбарову закрыли дорогу, засыпая вопросами.
Узнав, кто мы такие, стали предлагать помочь с ночлегом, питанием. Это был рабочий народ, люди, приехавшие из русских городов страны на отдых. Что-то по-родительски тёплое было в их заботах.
Маршрутная комиссия с Шершнёвым и Дидоренко повела колонну на ночлег в клуб Союза строителей. У входа коммуну встретил член правления ГПУ Михаил Маркович Букшпан, наш шеф и друг.
Антон Семёнович скомандовал: «Смирно!» и отрапортовал:
– Товарищ член правления! Коммунары-«дзержинцы», совершив сегодня однодневный сорокакилометровый марш, прибыли на отдых. Все здоровы, настроение бодрое. Начальник коммуны – Макаренко!
– Здравствуйте, товарищи «дзержинцы»! Поздравляю вас с героическим походом! Вы проявили мужество, стойкость и дисциплину. Желаю вам хорошо совместить переходы с отдыхом. Набирайтесь новых сил, закаляйтесь. Впереди вас ждут большие, интересные и трудные задачи. Ура, коммунары, молодцы!
– Ура! Ура! Ура! – прокатилось по рядам с дружными аплодисментами. В наступившей торжественной тишине послышалось:
– Под знамя – смирно! Салют!
Под чёткий знамённый марш торжественно вдоль строя, печатала шаг знамённая бригада Разумовского, во главе с Харламовой. По бокам маршировали ассистенты Студецкий и Соколов. Никаких следов усталости, недетского напряжения похода.
[146]