На новом месте не спалось. Едва утренний свет постучался в окна, как непоседливые «старики» начали дружно оставлять постели. «Робеспьер» успел оглядеть ближайшие закоулки, насладиться утренней свежестью.
Во дворе обоз готовился к выезду... без главы столовой команды Кравченко.
[146]
По дороге к Симеизу он бесследно пропал. Искали, возвращаясь назад, давали сигналы в три корнета, но Василь не отзывался. Разведчики вернулись в час ночи ни с чем, пожимая плечами.
Ахмет тоже ничего не мог пояснить.
– Я не знал, куды девался Васка, штой чего, нэ виноват, начальник!
Вера Ефименко и Русаков видели, что Вася соскочил на ходу, может «по своим делам». Думали – догонит...
– Так какого же вы чёрта не остановили шарабаны!– возмущался Калабалин, теребя Русакова за грудки. В перепалку вмешался Букшпан:
– Я приму меры, товарищи, найдём, успокойтесь. Не такой он растяпа, как вы говорите.
Утром Васька не появился. Настроение несколько упало. К морю бежали без обычного весёлого гама.
Завтракали в столовой санатория. Букшпан привёл коммуну в тот самый дворец, который мы видели с вершины скалы «Дива».
На закуску в маленьких тарелочках подали паюсную икру. К удивлению персонала столовой наши девчата, попробовав её на язык, скривились и больше к деликатесу не прикасались. Чёрную икру заменили красной. Этой наши принцессы оказали более тёплый приём.
«Неразборчивые» хлопцы с удовольствием ели и ту и другую.
На рейд подошёл большой пассажирский катер «Зарница». Антон Семёнович сказал, что это наш. Пристани не было. Переправлялись катерными шлюпками. Их пригнали к берегу матросы. На палубу катера высаживались без трапа, с борта на борт.
Палуба из узких деревянных досок, чисто вымытая, просторная, уставленная скамьями вдоль бортов, а под тентами – поперёк. Снизу через вентиляционные люки с решётками слышался шум механизмов, оттуда же поднимался тёплый запах смазки.
Резвую беготню пацанов охладил строгий моряк в картузе с лакированным козырьком: «Сидеть на местах и не шастать, вишь посудина кренится!».
Сто пятьдесят пассажиров равномерно поместили по обоим бортам. Посадка закончилась. Подняли якорь и шлюпки, заработали двигатели, дрогнул корпус, вспенилась под кормой зелёная волна, и медленно поплыл мимо берега, открывая всё новые картины.
Вдали от прибрежной пёстрой полосы, изрезанной бухтами, впадинами и скалистыми выступами, выделялась цепь горных вершин, покрытых бледными серо-голубыми красками.
Нет слов, чтобы выразить восхищение: на самом краю отвесного выступа увидели дворец из сказки. Скалу подмывали нескончаемые удары волн, а она стоит как каприз человеческого творения, вызов бурным стихиям моря и ветра. Косые лучи солнца окрасили в розовые тона и оголённый
[147]
выступ берега и каменные россыпи, в белом ожерелье морской пены, и малые коробочки построек, вкраплённых на взгорье, и стены восхитившего нас чудо-дворца.
– Ласточкино гнездо,– сказал кто-то из команды.
«Зарница» шла, слегка покачиваясь на волнах, вызывая непривычные ощущения неустойчивости и лёгкое головокружение.
За кормой уходила ровная дорожка, и над ней кружили чайки. Пацаны свесились с бортов, глядя на узкие уходящие полосы и пытаясь коснуться воды.
– Не глядите на воду, травить будете! – предупреждал боцман. Он ходил по палубе, отдавая команды матросам.
– Ялта, ребята, смотрите, где мы будем жить! – воскликнул Барбаров, показывая на берег. «Зарница» подходила ближе к берегу. Слева открывался вид холмистой долины, с линией построек у самого моря.
Синие горы отступили вдаль, прикрытые нависшими белыми облаками. «Зарницу» обгонял большой теплоход с пассажирами. На подходе к порту он оглушил Ялту зычной сиреной. Мы увидели маяк на узкой каменной полосе. Входили в залив, образованный берегом и длинным, входящим в море причалом. У его стенки стояли под разгрузкой большие пароходы.
«Зарница» вошла в конец залива. В машине звякнул телеграф, и она сбавила ход. Матросы стояли на носу, готовясь к швартовке. Мы с нетерпением ожидали высадки, скорее бы стать на твёрдую землю. Бросили трап. На берег выходили взводами по команде.
Лакированный козырёк повеселел, подмигивал, малых похлопывал по плечу, приговаривая: «Молодцы, ребята, не оскандалились. Ишь – палуба чистая! Так держать!»
– Дядя! Так мы же старые моряки! – не выдержал похвалы Скребнёв,– аж всё в ракушках!
На берегу расплылись в улыбке Сеня Марголин и Семенцов. Они встречали всех, как старых друзей, которых бог весть сколько не видели. Своего «кинщика» Иванова Ивана (третьего) Марголин даже расцеловал.
За его спиной стоял, съёжившись, Кравченко, весь помятый и грязный, с угольными пятнами на лице и рубашке. Лицо кривила вымученная улыбка. Несмотря на поникший вид, в уголках глаз светилась радость: как никак снова среди своих, а там что будет.
[148]
– А, Мукичка! Який же ты «лыцарь» став! Соромно на тебе глянуть! – язвили девчата, проходя мимо на построение.
Васю окружили, расспрашивали, сочувствовали. История его исчезновения оказалась проще, чем думали.
Оторвавшись от обоза, Васька попал не на ту дорогу и заблудился. Ночевал в заброшенном сарае.
– И вот дойшов! вздохнул Васька с радостным облегчением.
Подошёл Антон Семёнович.
– Ну, здравствуй, герой! А мы тебя заждались. Где твой обоз?
– Та хто ж його знае, куды вин дивався. Як с кручи упав! И шукав и кричав, хиба найдёшь в этих горах и кущах! Та и сам заблудывся...
– Найдётся обоз, становись в строй! – сказал Антон Семёнович и лукаво подмигнул. Видимо, находчивость Васьки пришлась ему по душе.
– Есть стать в строй! – распрямился Васька и бегом устремился на своё место.
Шли по главной улице, накалённой солнцем. Справа сомкнутая линия домов, один на один не похожих ни размерами, ни формой, ни отделкой фасадов, ни окраской, но почему-то приятных для глаз. Слева сквер с цветами, невысокими деревьями, подстриженными кустами, киосками и беседками. За сквером – открытая набережная и синее море. Всё жадно схватывалось на ходу, запоминалось.
Остановились на взгорье у самого моря. Внизу пляж. Взгорье покрыто низкорослыми раскидистыми деревьями, над ними возвышается маяк.
– Приехали! – объявил Марголин, останавливая музыкантов.
– Ура! – раздался победный крик в четвёртом взводе, состоящем из пацанов. Алексюк размахивая флажком, прыгал на одной ноге. Немного отступив от обрыва, стояли каркасы для палаток с готовыми нарами из свежеструганых досок. Они издавали приятный запах хвои.
Не распуская строй, совет командиров распределил палатки. Это был лагерь коммуны, перенесённый чудодейственной силой из Харькова в Ялту, с той разницей, что добавилась штаб-палатка для Антона Семёновича и две палатки для персонала.
Не теряя времени, каждый взвод ставил свой дом. Девочкам помогали старшие коммунары, но первым был устроен штаб с флажком на штоке.
[149]
Раскладывали матрацы, и каждый занял своё место так, как было в лагере коммуны.
Прибыл обоз. Как же были обрадованы и Русаков и Ефименко, когда увидели своего шефа живого и невредимого! Обрадовался и Ахмет, тиская «Васку» в крепких объятиях.
С повозок сняли корзины, уборочный инвентарь, какие-то сундучки, коробки и папки Виктора Николаевича, брезенты. Брезенты расстилали в палатках под ноги, как полы. В стороне вытряхивали одеяла. Через полчаса постели были застланы. Девчата извлекали свои украшения и с привычной деловитостью обставляли свой походный быт, придавая ему надлежащий уют.
Русаков из рук в руки передал Антону Семёновичу саквояж, чемодан и ящик с пишущей машинкой.
Когда окончили оборудование лагеря и он вытянулся двумя стройными рядами палаток, украшенных флажками, раздался короткий сигнал общего сбора.
Строились на площадке лагеря, где была установлена высокая мачта. Об этой существенной детали позаботились Сеня Марголин и Семенцов.
На небольшом деревянном помосте-трибуне стояли Антон Семёнович, Барбаров, Дидоренко, Швед, Сторчакова и Ваня Ткачук – пионерский вожак младшего поколения коммунаров.
Внесли знамя коммуны. Ассистенты без винтовок.
– Коммуна, равняйсь, смирно! Командирам сдать рапорта! – скомандовал Ваня звонким голосом.
Командиры взводов сдавали Ване рапорта, подтянутые и серьёзные, как это ежедневно делали Антону Семёновичу перед общим собранием в коммуне.
Рапортовали о благополучном прибытии на отдых. На подъём флага выделили лучших пионеров: Красную Любу, Торского Витю и Гуляева Шуру.
– Флаг Союза Советских Социалистических Республик поднять,– командовал Ткачук, повернувшись в салюте лицом к мачте.
Под звуки «Интернационала» медленно поднимался флаг, разворачиваясь в высоте над строем под напором морского ветра. Никогда не забыть этой минуты! Поднят флаг нашего государства. Его подняли пионеры-«дзержинцы», олицетворяющие юность страны.
В торжественной тишине зазвучал взволнованный голос Антона Семёновича.
– Дорогие товарищи коммунары! Сегодня, 3 августа, мы закончили нелёгкий поход от Севастополя к Ялте. Перед вами дни интересного отдыха
[150]
в лучшей здравнице страны. Больше смотрите, изучайте этот чудесный край. Он неповторим, как неповторимо ваше детство в большой коммунарской семье. Вы всегда будете помнить эти дни. Набирайтесь же новых сил, здоровья, чтобы в трудное время встретить ветер лицом.
Отчётливо представилось, что всё окружающее: и солнечный день, и лазурное море, и эту землю, на которой стоим, и нашу юность, и счастье, которое так недавно пришло к нам, нужно беречь и защищать. В спокойных лицах товарищей, в самом себе я прочитал клятву: «Будем беречь и защищать, где бы ни настигла гроза».
[151]