Перейти к основному содержанию

С возвращением Антона Семёновича из Харькова начались экскурсии по городу.

Учебное парусное судно «Товарищ» ещё стояло в порту, и мы успели его посмотреть.

Запомнился приподнятый лёгкий корпус с изящными обводами у носа и кормы, высокие мачты с мудрёным такелажем, стрелой-бушпритом, выдвинутым с носа. Парусник напоминал птицу, которая приготовилась к взлёту. На судне у трапа нас встретили вахтенный помощник и юнга. Им было поручено ознакомить с судном. Шла уборка. В ней участвовало много таких же хлопцев, как мы, но что-то нас разделяло. Чистую палубу они натирали кирпичами, сливали водой, тёрли швабрами, воду сгоняли прямоугольными резинками, надетыми на палки, и всё это повторяли снова и снова. Чистили сверкающие на солнце медные части, что-то красили.

Экскурсоводы блеснули знанием судна и его частей. На нас обрушился поток незнакомых морских слов: киль и кильсоны, шпангоуты, стрингеры, шпигаты, пиллерсы и т. д. и т. п. Не успели мы опомниться от этой абракадабры, как последовало продолжение: спардеки, ботдеки, полубак, ют, шкафуты, трюмы, рундуки. В глазах потемнело от сознания собственного невежества. Это были настоящие морские «волки», живые герои из морских рассказов Станюковича и Стивенсона.

Из рассказов мы узнали, что «Товарищ» побывал в других морях и океанах, в разных широтах и собирается совершить кругосветное путешествие. Мы также узнали, что морские, «волки» – курсанты мореходного училища – будущие штурманы и капитаны дальнего плавания. На «Товарище» родилось тайное желание многих хлопцев стать моряками. В конце экскурсии команда потчевала гостей обедом. Мы на морском ветерке проголодались и обед был в «аккурат».

Ели наваристый флотский борщ. Ещё до обеда его запахи с камбуза щекотали ноздри. Ели из морских бачков, принимая первое морское «крещение». Хозяева предложили добавку. Богатыри Грушев, Долинный и Дорохов согласно кивнули головами, но Семён Афанасьевич из-под стола показал им кулак. Второе блюдо – макароны по-флотски – тоже очень вкусно. А на десерт досталось по апельсину из запасов «загранки».

В городе мы вместе с Антоном Семёновичем осмотрели домик А.П. Чехова, краеведческий музей. Увидели копию декрета, подписанного В.И. Лениным – «Об использовании Крыма для лечения трудящихся». На наших глазах этот декрет претворялся в жизнь.

[156]

Вечерами ходили в кинотеатр «Курзал». Местные парни стали заглядываться на наших девчат и пытались завести знакомства. Не получая взаимности, ухажёры обозлились и стали приставать грубо и назойливо. Девчата отражали «жениховство» сами, как могли, терпели, никому не жалуясь, а когда дело дошло до хулиганства, об этом узнали старшие хлопцы. Однажды девочки возвращались в лагерь после сеанса небольшой группой. Их подстерегли и окружили, не пропуская дальше. Попытка вырваться из кольца не удавалась, публика из кино разошлась по домам, милиции поблизости не было, и девчонки оказались во власти взрослых парней.

Их стали грубо толкать, «мазать» ладонями по лицу, наступать на ноги. Всё сопровождалось отвратительной руганью и оскорблениями. Силы были неравные, вырваться не удавалось. Девчонки отбивались хлёсткими затрещинами, царапались. Тогда их стали бить. Жестокостью отличался верзила в модном костюме и кепи с длинным козырьком.

Увлёкшись расправой, хулиганы не заметили, как оказались в окружении неизвестных ребят в тёмных костюмах. Из сомкнутого круга верзилу потащили за воротник. Сильная рука волокла его по мостовой в переулок, не давая встать на ноги. Поднялся переполох, улицу прорезал свист, вызывающий подкрепление. Но наш круг смыкался всё плотнее.

–             А теперь им дайте дорогу, гады ползучие,– раздался голос, который услыхали все. Девчат пропустили за оба круга.

–             Что с ними сделать? Говорите!

Девочки ещё не пришли в себя после пережитого ужаса, побоев и оскорблений.

–             Дай им по морде, а мы посмотрим,– предложил Волчек Лене Пихоцкой.

–             Руки не хочу пачкать, – брезгливо скривилась Пихоцкая.

–             А я дам!– вызвалась Вехова и влепила одному из окружённых добрую оплеуху.

Девочки с охраной пошли в лагерь, им не пристало оставаться при «мужском» разговоре, который был продолжен тут же.

Верзилу «полировал» Перцовский в переулке. Сбитый с ног, он катался на дороге, мычал, пытаясь встать, но Павел укладывал его новыми порциями «под микитки».

В кругу их было восемь. Ни одному не удалось сбежать. От мощных затрещин они шатались и падали, уже не надеясь вырваться. Наконец кто-то в животном страхе закричал: «Спасите, убивают!»

–             Не визжи, свинья, спой нам петушком и отпустим! – потащил крикуна Водолажский к ближайшему забору.

[157]

Остальных тоже перестали «перебрасывать», сделав перерыв на «художественную часть».

–             Лезь на забор, ну! – поддали «солисту» под зад. И тот полез.

–             Пой!

Он стал на забор. От испуга и позора голос «не прорезался».

–             Пой, Кирька, чиво тянешь! – поддержали с партера друзья, пола-гая, что это финал.

Кирька кукарекнул.

–             Ещё два раза и погромче, детка, – попросил Водолажский, – на «бис».

Последний раз Кирька крикнул со всхлипом и свалился с забора.

–             Ну как? Будете трогать наших девчат?

Круг разомкнулся. Слюнявые, окровавившиеся, вымазанные в грязи незваные ухажёры пятились задом. Отойдя на безопасное расстояние, один из них крикнул: «Головорезы, мы ещё посчитаемся».

–             Хоть сейчас, если недодали, – весело ответил Орлов.

Последним отпустили верзилу. Он не бежал, а шёл, выписывая ногами немыслимые кренделя от усталости. Он дал Павлуше тэт-а-тэт «благородную» клятву не поднимать «шухер» и никогда не встречаться.

В лагерь шли при лунном свете, постелившем на море дорожку. Тишину нарушал лёгкий шорох волн по гальке. Всё дышало миром и поэзией.

Группу при входе встретил дневальный Гонтаренко.

–             На вечерней поверке был Антон. Где вас, чертей, носило?

–             Записали в рапорт?

–             А то нет! Землянский всех перекатал!

–             Влипли! – подвёл итог Перцовский, – будет на орехи!

Утром вся компания отдувалась в штабе под домашним арестом. Но с памятного вечера вся местная шпана смотрела на коммунаров с почтением.

Ялтинцы уже хорошо знали коммуну и всегда приветствовали наш строй. Без походов не было ни одного дня. Побывали у живописного водопада «Учан-су» в «Массандре» с её старинными парками, познакомились с всемирно известным винзаводом «Массандра», но... без дегустации. Один полный день провели в Никитском ботаническом саду. Вначале нам рассказали об основателе сада – молодом энтузиасте Христиане Стевене, о времени учреждения сада и обстановке, в которой работал учёный. Всех поразил этот факт. Один человек науки с несколькими рабочими и учениками-детьми без помощи администрации края собрал со всех континентов земли,

[158]

выходил и вырастил огромное количество редкостных деревьев, кустарников, цветов! Здесь прижились гималайские кедры, вавилонские ивы, маслиновые рощи, грецкие орехи, смоковницы, пробковые дубы, розовое дерево, пальмы, гигантские агавы. Он раздавал тысячи саженцев поселенцам Крыма, чтобы расселить их по всему полуострову. Ему мешали, но он настойчиво продолжал своё дело.

В советское время Никитский ботанический сад стал крупнейшим научно-исследовательским учреждением. Огромную площадь посадок невозможно осмотреть в один день, но и то, что нам удалось увидеть, не могло не восхитить нас подвигом Стевена.

Ранним утром 24 августа отправились походом в Алупку. Это самый интересный отрезок пути, который мы не прошли пешком, следуя из Севастополя в Ялту. Перед нами Ливадия с дворцом и парком. При входе арка с надписью: «Крестьянский курорт». Бывший дворец Николая II осмотрели снаружи.

«Ласточкиным гнездом» любовались с берега. Оно напоминает и древний замок, и шахматную фигуру, и королевскую корону из сказки. Страшит висящий над морем балкон, выдвинутый с отвесного обрыва и создающий иллюзию недолговечности прекрасного настроения.

В Мисхоре остановились на небольшой привал. Антон Семёнович показал дачу, где жил А. М. Горький. Привлекала внимание композиция фонтана «Арзи». Грустная красавица с медным кувшином застыла у струи, не замечая притаившегося похитителя–разбойника Али-бабы. Желая поближе познакомиться с Али-бабой, вскарабкались на каменно-хаотическую громаду фонтана, где фотографировались в картинных позах мести над злым турком. Поплавали вокруг «Русалки», устремившей безжизненный взгляд в сторону родного берега.

Отдохнув и освежившись холодной водой фонтана, продолжили путь в Алупку. Дорога шла в гору. В каменном окружении стен, покрытых богатым убранством, у подножья синеватых зубчатых гор перед нами предстала панорама Воронцовского дворца. Издали она оживляла и дополняла ландштафт, как бы перекликаясь своими уступами, зубчатыми стенами, башнями и стрельчатыми башенками с вершиной Ай-Петринского хребта. На подходе к дворцу мы не увидели ни единого здания: перед нами сразу выросла крепость. У подножья широкой каменной лестницы нас ожидала группа экскурсоводов с Барбаровым. Сюда он добрался раньше нас на катере и подготовил встречу.

[159]

Нас разделили на пять групп и повели осматривать музей по разным маршрутам. Экскурсовод нашей группы, молодая женщина, рассказала об истории развития и освоения Южного берега Крыма в XIX столетии, о губернаторе Новороссии графе Воронцове, об огромной его власти и богатстве. Среди царских вельмож Воронцов играл первую роль в освоении Крыма и особенно южного берега. Обладая богатством и неплохим вкусом, он строил этот дворец руками крепостных, которыми руководили талантливые мастера из разных стран. Главным архитектором был англичанин Э. Блор.

Показывая дворец снаружи, наша провожатая обращала внимание на разные архитектурные стили из разных эпох, с большим вкусом и талантом совмещённые в едином ансамбле. Мы проходили по средневековым улочкам между высоких стен и башен с узкими окнами-щелями, через арочные каменные ворота.

Высокие стены, подпёртые скрепляющими выступами, закрывали солнце, в улочках царила прохлада, и создавалось впечатление, что мы перенеслись в средневековье и шагаем в крепости, подготовленной для отражения штурма.

Но обстановка менялась. Западная часть дворца не походит на восточную, а северная на южную. Наша провожатая говорила обстоятельно, но быстро, не повторяясь, имея постоянный план показа и рассказа. Мы не успевали запоминать множество имён, которые она называла, архитектурные стили, названия парковых устройств, прилегающих к дворцу, и многое другое. Нам недоставало образования и подготовки для таких зрелищ. Перед нами раскрылся целый мир прекрасного, сотворённого рукой человека.

Проходя по комнатам, кабинетам, парадным залам, мы поразились огромным собраниям произведений искусства, разнообразию оформления самих помещений, роскоши обстановки. Кажется, нет никакого сравнения между «Ситцевой комнатой» и залом парадной столовой, всё же их объединяет стремление зодчих, художников, оформителей, декораторов, творцов уникальных предметов подарить человеку радость.

Для отопления дворца архитекторами и мастерами была создана целая серия каминов самых разных по форме, отделке, окраске, по набору дорогостоящих материалов, которые служат не столько прямому назначению, сколько украшению. Сколько вложено труда в резные массивные потолки, панели, в рамы красочных панно, в ниши, внутренние фонтаны! Чего стоит только стенной шкаф в Китайском кабинете, выполненный в сложнейшем рисунке по дереву! Чего стоила заготовка каменных брусков для стен дворца, обработка их ручным способом из монолита местного диабаза и укладка стен на века по свинцовым прокладкам без единой щели!

[160]

В благодатном климате дворцу понадобился и зимний сад, освещённый стеклянной крышей и окнами. Здесь собраны редкостнейшие тропические растения, которые поднимаются под самый потолок. Их как бы вечно созерцает ряд безмолвных бюстовых скульптур из драгоценного мрамора.

Заканчивали экскурсию с южного фасада на Львиной террасе. Здесь много солнца, отражённого стенами и порталом восточного стиля. По обочинам широкой лестницы на выступах покоятся, как стражи, мраморные львы. Здесь они настоящие архитектурные цари. Из шести скульптур, исполненных в разных композициях, нас привлекла фигура спящего льва. Осматривая льва со всех сторон, я почему-то увидел не грозного царя зверей, а сморенного тяжёлым трудом большого сильного человека, положившего натруженные руки на твёрдую плиту и под щёку. Тяжёлые веки, расслабленные щёки –всё выражало уснувшее утомление и добродушие. Но горе тому, кто его разбудит! Возможно, итальянский скульптор Бананни выразил вовсе иной замысел, но для меня его лев оставался в детском восприятии именно таким.

На лестнице фотографировались. На львов садиться не разрешалось, но тяготение к ним было большое и фотограф с трудом размещал группы. Парк осматривали самостоятельно. Роль экскурсовода перешла к Антону Семёновичу. В верхнем парке естественный ландшафт взгорья усовершенствован умелой рукой человека. Горы как бы отступали, открывая обширные поляны предгорья. Венчает красочную панораму зубчатая гряда скалистой вершины Ай-Петри. Как зелёные свечки, разбросаны кипарисы в виде аллей у зданий и отдельными группами на фоне солнечных полян. Многие поляны и уголки имеют свои названия. Не мог не привлечь внимания «Большой хаос» из нагромождения огромных камней.

Здесь дали себе волю наши альпинисты и фотографы, то бегая, то прыгая по причудливым глыбам, то ящерками ползая между ними, стремясь понять, какой дьявол набросал так беспорядочно и щедро столько горных кусков, окружённых буйной стеной деревьев и кустарников.

«Лебединое озеро» манило к себе прохладой и тишиной. В спокойной воде отражались причудливые деревья, солнечные блики, скупо проникающие через зелёную чащу, каменные глыбы берега. Медленно и горделиво скользили по водной глади хозяева озера – чёрные лебеди, отражаясь в зеркальной глади. От плавных движений красных лапок расходились круги. Видимо, посетители парка подкармливали лебедей, потому что нашу группу они встретили у берега, и разглядывали выжидательно-пытливо своими глазками-бусинками. В озере плавали и золотые рыбки, которые напомнили мне холодную ванну в Ялте,– плечи передёрнуло, по спине пробежали мурашки.

На дорожках вокруг озера стояли парковые скамьи.

[161]

На отдых нет времени. Было уже около четырёх часов дня, а нам ещё многое предстояло повидать. Попутно с новыми зрелищами память не оставляли живые картины дворца. Антона Семёновича одолевали вопросами. В библиотечном корпусе собрано 60 тысяч томов французских и английских изданий, и они не разрезаны... Это вызывало недоумение: почему Воронцов, зная французский и английский языки, не читал книг? Антон Семёнович ответил, что библиотека парадная, выставочная, что книги в ней такие же экспонаты, как скульптуры, картины и другие виды искусства.

Художников восхищали картины, скульптуры Аполлона Бельведерского, Афродиты, «Матери и ребёнка», «Первые шаги», но и тут много было непонятного и они спрашивали и спрашивали. Интересовались жизнью самих художников Васильковского, Тропинина, Ярошенко, Айвазовского, Крамского. Русакову полюбилась яркая картина Питера Снейдерса «Кладовая рыб». Он прикидывал, что можно приготовить из такого богатого разнообразия. Маленький Игорь Панов спросил: «А сколько стоит этот дворец?»

Меж оживлёнными разговорами направились в Нижний парк. Мы увидели, чем он отличается от Верхнего парка: строгим оформлением аллей, стрижкой декоративных кустарников, разнообразием форм разных цветников и обилием нежнейших роз разных колеров, вплоть до чёрного, посадками редких тропических деревьев, особенно пальм и кипарисов.

А на контрастной поляне Верхнего парка привлекло внимание раскидистое дерево со многими наклонёнными в разные стороны стволами, без коры. Дерево назвали «Бесстыдница», потому что в определённое время года оно сбрасывает кору и оголяется. Среди пород деревьев мы находили знакомцев, которых видели в Никитском саду. В зелёных насаждениях устроены уютные уголки с фонтанами. Их много, все разные. Фонтан амуров представлен сложнейшим барельефом, высеченным из белого мрамора, с отнюдь не детскими лицами римлян на детских фигурках амуров. Или фонтан слёз: он укрыт тенью беседки из густых вьющихся лиан, как бы выражающий утихшую скорбь...

В фонтане «Трильби», напротив, воплощена яростная сила жизни в вечном стремительном потоке и неизбежности жертв в борьбе.

Покидая Нижний парк, мы прощались с Алупкинским дворцом, спускаясь к берегу моря. Надолго или навсегда? Этого никто не знал.

[162]

Берег встретил вздыбленным нагромождением бесформенных камней и скал. Чуть повыше каменного барьера в скалах ютились тощие деревца с жилистыми, покорёженными стволами и ощипанными ветками. Под их редкой тенью растёт жиденькая травка, расползаясь колючими кучками. В штормовую погоду её достают горькие морские брызги. Какой контраст с пышной зеленью парков и какая неистребимая жажда жизни!

Расположились отдохнуть на тёплых камнях. Волны накатывались на берег, лениво обшаривая все закоулки, обдавая распылёнными брызгами. Мы сидели, зачарованные красотой бесконечной дали, синью и вознёй солнечных зайчиков. Несмотря на монотонность шума, повторение накатов, каждое мгновение было чем-то новым, не похожим одно на другое.

Непоседливый народ недолго предавался баюканью и грёзам. Высотников потянуло на вершину скалы, оттуда смотреть было ещё интересней, хотя общий вид был тот же самый.

Вечерело. Началось построение и повзводная проверка. «Нетчиков» не оказалось. Арьергардный флажок Алексюка поднялся над головами, и колонна тронулась в обратный путь.

От мыса Ай-Тодор оставшийся отрезок пути мне предстояло покрыть одному. Антон Семёнович распорядился выслать в Ялту гонцов, чтобы предупредить администрацию столовой о нашем опоздании к ужину. Командир 1-го взвода вызвал добровольцев. Я отозвался первым, хотя были и другие желающие.

–             Не сдрейфишь? – спросил мой приятель Акимов.

–             Не-е! – отозвался я и с тревогой посмотрел на дорогу, которая уже в нескольких метрах терялась среди опускавшихся сумерек. Я побежал. От горизонта поднималась луна. Стало светлее. Уходили назад придорожные столбики, деревья, окаймляющие дорогу, редкие слабоосвещённые дома. Справа всё время слышался шум прибоя. Поравнялся с какой-то дачей, отступившей вглубь от дороги. За забором послышался громкий собачий лай. Мгновение, и из калитки вырвалась свора, которая сразу понеслась ко мне. Об отступлении не могло быть и речи. Я остановился и замер в страхе перед белыми кудлатыми чудовищами. Крик не получился. Я закрыл глаза, ясно сознавая, что сейчас произойдёт. В каком-то уголке сознания пронеслись картинки короткой жизни. И вдруг послышался громкий пронзительный крик: «Поллукс, Цезарь, Черкес – назад! Ко мне!» Я открыл глаза. На помощь бежала женщина. Лицо её было мертвенно бледным. Она подбежала ко мне и крепко обняла, прижимая к себе.

–             Чей ты, откуда ты взялся? Боже, долго ли до несчастья! Сильно испугался? – она гладила меня по голове, успокаивала.

[163]

Увидев, что я прихожу в себя, она предложила зайти в дом и выпить чашку чая. Мне захотелось и пить и есть, но времени не было.

–             Ну, беги, если так некогда, ты хороший мальчик!– Она ещё раз обняла меня, и мы расстались. Вначале я не бежал. Пройдя с полсотни шагов, оглянулся. Женщина ещё стояла, освещённая луной. Я помахал рукой.

В Ялту прибежал в одиннадцатом часу. Задание Антона Семёновича было выполнено.

Последние дни августа. Коммуна не выходила за пределы города. Отдыхала и развлекалась на месте. Ослаблений в режиме не допускалось, требования не снижались. Образцовая чистота, личная гигиена, дежурства, дневальства, поверки, вечерние рапорта и общие собрания, подъём и спуск флага, передача дежурств – нисколько не обременяли. Система и порядок были лучшей гарантией нашей свободы, источником хорошего настроения. Изредка на собраниях «парились» рыбаки, опоздавшие к утренней поверке. Рыбу ловили с камней и с узких мостков на сваях. Не всем и не всегда сопутствовала удача. То клёва нет, то неподходящая насадка, то снасти путает волна. Но бывали дни, когда рыба сама искала рыбаков. Тогда улов артельно сдавали в столовую. Виктор Николаевич сам взвешивал персональный улов и записывал очки в зависимости от породности рыбы, размера, сортности и количества штук.

Свободное время всегда заполнялось полезным делом. Художники рисовали пейзажи горные и морские. Некоторые специализировались исключительно на морских пейзажах, подражая Айвазовскому. В кружке накопилось большое количество набросков, этюдов, сделанных в разных местах райского уголка страны. Особенно плодовитыми были ближайшие помощники Терского: Сергиенко, Плачковский, Овчаренко, Сучкович, Дашевский, Зорин.

Литературная группа занималась дневниками похода. В газете появлялись свежие рассказы, очерки, репортажи. Санька Сопин не расставался с репортёрской папкой даже во сне, храня её под подушкой. Из её недр извлекался злободневный юмор, загадки, головоломки, пословицы. Члены редколлегии много писали, и сами: Вася Зайцев, Ваня Сватко, Миша Борисов, Фима Ройтенберг, Саша Агеев, Муся Беленкова, Лена Соколова давали материалы почти каждый день. Всю корреспонденцию обрабатывал Антон Семёнович и после редакторской правки перепечатывал на машинке. Каждый номер обязательно украшался творениями наших художников. Газета выходила ежедневно. Её ждали и прочитывали по нескольку раз. Проблемные публикации становились темой разговоров на совете командиров, на общем собрании.

[164]

В предвечерние часы Виктор Тимофеевич собирал под раскидистым платаном оркестр. Репетировалась новая увертюра «Торжество революции», написанная самим Левшаковым.

В составе оркестра в отпускное время были не только коммунары, но и рабочие мастерских коммуны Жора Ковалевский, Капустин, Лёня Шмигалёв, несколько опытных музыкантов с завода ХЭМЗ, где Левшаков также организовал оркестр. Они пользовались ещё незанятыми инструментами, которых в коммуне насчитывалось больше шестидесяти. Как ни стремился Виктор Тимофеевич к уединению во время сыгровок, это никак не удавалось. Всегда на сыгровках собирался разный народ из отдыхающих. Многолюдное присутствие мешало капельмейстеру, а некоторых музыкантов смущало. Зато после трудовой сыгровки, как бы в дань терпению оркестра и зрителей, исполнялись хорошо отработанные вещи. Как правило – дирижёрскую палочку Левшаков передавал Ване Волченко – командиру оркестра и любимцу коммунаров. Нередко выступления оркестра заканчивались массовыми танцами.

На пляже и на лодочной станции мы стали своими людьми. Лодки для катания давали бесплатно, то ли потому, что мы завоевали общую симпатию, то ли из сочувствия («где уж им брать деньги»), а скорее всего за нашу верную службу по спасению утопающих. В нашем активе значилось несколько спасённых.

В один из дней погода испортилась. Сильный ветер гнал к берегу кипящие волны. На прибрежной мели они поднимались мутной стеной, таранами ударяясь о береговые препятствия. За шумными ударами и раскатами, подобно пушечной канонаде, ничего не было слышно. Пена и брызги доставали дома набережной, нашу столовую на сваях подмывало до самого пола и опасно подталкивало и покачивало. Над волнами летали чайки, поднимая пронзительные тревожные крики. Они садились на гребни, ловко балансируя крыльями.

Как непохоже это море на голубое и тихое с белыми кружевными барашками, которое мы видели у Байдарских ворот! Но как оно прекрасно в своей грозной силе!

В этот день пострадали рыбацкие сети, выставленные у берега стенками на высоких кольях. Их забросило далеко от берега, перепутало с морскими водорослями, набило галькой, ракушкой, морскими звёздами, студнем медуз и живой рыбой в ячее.

К вечеру стало утихать. Из порта выходили на промыслы рыбацкие шаланды. Они то зарывались в пенные буруны, то показываясь на гребнях,

[165]

то скрываясь в пучине. Какое уважение вызывали у нас труженики моря! Какие крохотные судёнышки отважно вступали в борьбу с разъярённым морем в привычных буднях труда!

Для будущих моряков и не моряков тоже – это были наглядные уроки мужества.

По вечерам, свободным от «Курзала» и летней эстрады, собирались у штаба-палатки Антона Семёновича послушать его рассказы о Крыме.

Обстановка в штабе походная: просто сколоченный стол, покрытый ватманом на кнопках, вокруг него деревянные лавки. На столе пишущая машинка. Над ней висела лампочка с бумажным абажуром. В деревянной подставке крымского изделия стопка острых карандашей. По углам две постели на нарах – Антона Семёновича и Барбарова. Возле нар чемоданчики. На третьих нарах, не занятых постелью, лежали интересные предметы: курительные трубки, резные и выжженные палочки, деревянные со-пилки, несколько разных фесок, морские раковины и шлифованные камни разных форм с рисунками видов Крыма. Всё напоминало экспонаты музея. Их руками не трогали, лишь смотрели и удивлялись: когда Антон Семёнович приобрёл и зачем? Подарки? Память для себя?

Накануне отъезда, после праздничного ужина, коммуну пригласили на концерт в летний клуб КрОГПУ. В программе местные и гастролирующие артисты: певцы, жонглёры, рассказчики и гипнотизёр. Посмешили рассказы М. Зощенко в талантливом исполнении Владимира Хенкина.

С гипнотизёром случилось недоразумение. Он вызывал из публики на сцену желающих и усыплял. Вздыбленная шевелюра, глаза, мечущие молнии, движения рук, интонации голоса от резкого до замирающего внушали страх. Уснувшие выполняли его команды, двигаясь по сцене, как лунатики с закрытыми глазами, находили спрятанный стакан и пили воду. Ложились на спинки стульев, опираясь затылками и пятками, и не прогибались, вставали и профессионально делали стойки, раздевались до пределов приличия и лазили по канатам.

В рядах зрителей напряжение и тишина. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Пробуждённые после сеанса виновато моргали глазами, озираясь вокруг, находили свои одежды и смущённо скрывались за кулисами.

Когда начался новый сеанс, на приглашение гипнотизёра откликнулся и Митька Гето. Что-то затевая, он плутовато повёл глазами. Гипнотизёр усадил Митьку в кресло. Повторились его манипуляции, открытые ладони маячили перед глазами.

[166]

–             Вы хотите спать, вы хотите спать, вы хотите спать... Вы спите... – слышался монотонный голос мага.

Митька по-барски развалился в кресле, притих и стал похрапывать и свистеть носом, подавая все признаки глубокого сна. Но странно, команды гипнотизёра он не слушал и никуда не двигался. Посидев с минуту и похрапев, он стал почёсывать затылок. Затем встал и пошёл медведем на гипнотизёра. Кажется, в этот момент маэстро остолбенел и сам загипнотизировался. С закрытыми глазами Гето ногтями что-то снимал с его фрака, брезгливо стряхивая на пол. От прикосновения Митькиных лап маэстро дёргался, закрывался руками. Гето лениво потянулся и сладко зевнул. Изумлённо раскрыл глаза и со вздохом сказал: «Я не хочу спать». Потом придвинулся вплотную к партнёру, скорчил страшную рожу, и на весь зал гаркнул: «Чого вы до мене чипляетесь! Чи я кролик?»

Публика ахнула, ряды всколыхнулись, захлопали в ладоши. Послышались выкрики «Браво», «Бис», «Молодцы!» Митька низко раскланивался направо и налево, отходя в глубину сцены. Обернувшись, он взял безжизненную руку перепуганного маэстро и повёл его к рампе. Аплодисменты вспыхнули с новой силой.

Опомнившись, гипнотизёр тоже стал кланяться. Митька пожал ему руку и пошёл на своё место. Занавес задёрнули.

По дороге в лагерь Митька признался, что гипноз его «не взяв», а «гипнотизёр халтурщик и фармазон».

–             А как же с другими? – не поверили Митьке товарищи.

–             Может, они слабаки, а может, своя братва-артисты, – закончил Гето.

Антон Семёнович на концерте не был. О весёлом сеансе ему рассказал Барбаров. Степан Акимович остался при мнении, что сеанс гипнотизёра – «чистая халтура».

Ему возражал Букшпан: «Этого не может быть, мы проверяли программу, а срывы случаются. Митька сам кого хочешь охмурит – посмотри на его глазищи!» Так и не узнали правды.

[167]