Приближалась весна. Санные дороги, связывающие нас с внешним миром, оживились обозами, завозившими в коммуну стройматериалы. От темна до темна везли доски, кругляк, железнодорожные шпалы, кирпич, гвозди, стекло, оконные рамы, рулоны толя, шифер. Всё это богатство не вмещалось в складские клетушки нашего «тыла». Стали оккупировать площадь по бокам главного здания, под открытым небом. Штабели кирпича росли и росли. Застучали молотки, зазвенели поперечные пилы, как из земли вырастали жилые бараки. Пахло свежими досками. Из ближайших деревень Даниловки, Цыркунов, Шишковки и из города потянулись строительные рабочие, комплектовались бригады. Справа и слева от главного здания всё сносилось. Готовилось место под строительство.
В один из мартовских дней приехал Броневой. В коммуне он редкий гость и появление его богатырской фигуры было сразу замечено. Окружённый строительным начальством, он ходил по территории. Начальник снабжения Лейтес с блокнотом в руке торопливо сеял названиями и цифрами. Лейтес – правая рука Соломона Борисовича, молчаливый хранитель его коммерческих тайн, но под строгим взглядом Александра Осиповича он играл чистыми картами.
Ознакомившись с делами на стройке, Броневой пошёл на производство. В механическом его облепили замасленные пацаны. Многих он знал в лицо и по именам. У него были некоторые личные симпатии.
В цехе опасно подрагивал вал трансмиссии, под потолком тряслись шкивы, хлопали на них скользкие растянутые пасы, десятки раз сшитые и перешитые.
В кажущемся хаосе торжествовало виртуозное и привычное умение взнуздывать дряхлых «коз», «бельгийцев» и «британцев», которым определено историей ещё в резвом аллюре поработать на Советскую власть.
[190]
Быстро мелькали рабочие руки, на полочках росли стопочки маслёнок и тракторных деталей. Каждая новая маслёнка прибавляла рубль в бюджет коммуны.
К сопровождающим примкнул Соломон Борисович, дежурный по коммуне Козырь и Степан Акимович. Коган порывался что-то объяснять, но Броневой встречал его суетню взглядом, в котором Соломон Борисович не видел ничего определённого.
В столярный цех пробивались с трудом, преодолевая предмостные укрепления из сугробов и полуфабрикатов. Площадь «Стадиона» не вмещала накопившейся продукции, заготовок, облепивших со всех сторон печные трубы. Даже узкие проходы были завалены. Пахло клеем, воском, древесной пылью, испарениями дерева. Слышались скрипы цикли, шуршание шлифовальной шкурки, удары деревянных молотков. Из-под рубанков выкручивалась мягкая стружка. В группе девочек ловко мелькали деревянные лопаточки-шпаклёвки. Они покрывали отшлифованные поверхности красителями, подсохшие детали полировали. После этой работы производственный цикл считался законченным и наша продукция: столы, кресла, табуретки – отправлялись заказчику.
Александр Осипович пробирался к верстакам, по рабочему прятал в широкой ладони тёплые руки жрецов лёгкой промышленности, подбадривал.
– Давай, Володька, на совет командиров,– сказал Броневой, обращаясь к Козырю. Вслед за всеми, переваливаясь на сугробах, двинулся на совет и Соломон Борисович. Он знал, что без него там не обойдётся. И было несколько странно, что чем больше он выкладывался, чем больше брал на себя головоломных задач, бросая в жертвенник всё личное – необходимый отдых, семейное благополучие, маленькие земные радости,– тем больше с него спрашивалось и требовалось, подталкивалось к граням невозможного, как нечто обыденное, назначенное ему судьбой, а не исключительное и не героическое.
После сигнала на совет командиров, прозвучавшего мажорными переливами в помещении и на дворе, кабинет заполнился командирами и активом. За столом секретаря совета Семён Никитин.
Накануне большой ломки совет был пополнен особо деловыми и напористыми реалистами. Семён Никитин стал во главе совета, воплощая в себе эти качества. На совет явился также начальник строительства, инженер Горбунов и его помощники Силаков и Георгиевский.
Всё внимание обращено на Броневого и он начал сразу: «Ну как, товарищи, берём быка за рога? Начинаем строить завод электросверлилок!».
[191]
Совет разразился аплодисментами. Начиналось долгожданное новое. Александр Осипович продолжал: «Нашей промышленности и армии нужны эти маленькие и удобные сверлилки. Первый вопрос денежный. У вас на расчётном счёте в банке триста тысяч рублей. Это раз. Так и быть, дадим ещё четыреста тысяч». Аплодисменты и поднявшийся шум надолго прервали речь.
Дождавшись тишины, Броневой продолжил: «Но этих денег мало. Нужно ещё триста тысяч. Их негде взять, если вы сами не заработаете в этом году на старом оборудовании»,– при этом повернулся в сторону Соломона Борисовича.
Коган приподнялся с дивана. Его нижняя губа опустилась ещё ниже.
Обращаясь к Антону Семёновичу, Броневой спросил: «Выдержите?».
Тот спокойно ответил: «400 тысяч давайте сейчас. Остальное наше». В кабинете стало тихо. И в этой тишине раскатистый хохот Броневого слился с новым всплеском аплодисментов. Он поднял указательный палец и весело погрозил где-то посредине между Антоном Семёновичем и Коганом.
– Товарищи,– продолжил Антон Семёнович,– перед нами огромные задачи. Мы не имеем права медлить. В этом году планируем построить завод, спальный корпус, капитально перестроить внутри наше здание, построить жильё для рабочих и технического персонала, принять в коммуну 150–200 новых ребят. Наша цель идти в ногу с пятилеткой, с индустриализацией страны, с рабочим классом, готовить из вас грамотных специалистов.
После Антона Семёновича говорил начальник строительства. Он сказал, что выполнить программу строительных работ возможно только при наличии материальных средств, незамедлительного освобождения помещений – главного здания от детей и имущества и принятия рабочих на все запланированные объекты.
Его выступление встретило недоумение и у «детей», и у Соломона Борисовича, и Броневого.
– Как освободить? Куда? А выполнять производственный план кто будет? – с места воскликнул Александр Осипович.
– Триста тысяч – это сумма, батенька!
– Да, сумма, кто понимает! – вмешался Соломон Борисович,– и вы как новый товарищ не выбивайте из-под себя стул.
Строитель развёл руками и осторожно сел на своё место.
Никто не сомневался, что мы уже вовлечены в водоворот новых грандиозных событий и отступления не будет.
В высказываниях коммунаров кипел единый порыв: «Даёшь завод!»
[192]
Шурка Захожай с украинской неторопливостью сказал: «Так что давайте гроши, Александр Осипович, и по рукам!»
Под вешалкой пацаны визжали и в невыразимом экстазе потирали ладошки.
Горбунов слова не брал. Он внимательно следил за ходом собрания, которое называлось советом командиров, и немало удивлялся, почему взрослые солидные люди подняли этот разговор в присутствии детей, да ещё так недавно взятых с улицы.
Когда Антон Семёнович спросил, разделяет ли он энтузиазм коммунаров, он сухо, не поднимая головы, ответил: «Я инженер и предпочитаю работать со взрослыми людьми».
– А я по-вашему в бирюльки играюсь? – подскочил, как ошпаренный, Соломон Борисович.
Демарш Когана не сразил Горбунова. Он вызвал смех коммунаров и тонкую улыбку Антона Семёновича. Ледок Горбунова не погасил пламени. Что ж, товарищи,– перекрывая гомон, заговорил Броневой,– укатали вы меня, даю четыреста тысяч! В подкрепление сказанных слов он резко, сверху вниз, рассёк воздух рукой, как отрубил.
– Ура! – дрогнули стены от крика, аплодисментов и топота ног.
Захожай вскочил и, не помня себя от счастья, бросился к Броневому и хлопнул своей ладошкой в широкую ладонь.
– Слово?
– Купеческое! – прижав к себе восторженного Сашку,– ответил Броневой.
– Э-э-э нет! – спохватился Никитин,– вы дайте чекистское!
– Кроме шуток, ребята, даю честное слово большевика! И в придачу новую полуторку.
В шумном, возбуждённом говоре не все расслышали последнюю фразу.
Заседание затянулось. В окна смотрели вечерние сумерки, Александр Осипович стал собираться к отъезду. Никитин объявил заседание закрытым, и гурьба провожала Броневого к машине.
У Антона Семёновича остались Коган, Дидоренко, начальник строительства и Горбунов.
Подойдя к машине, Александр Осипович спохватился: «Да, товарищи, совсем забыл; в каком походе отдыхаете летом?»
– В кавказском! – дружно ответили мы, как давно принятое решение.
– Это хорошо. А деньги есть?
– Будут.
– Желаю успеха.
– Слышал, что он сказал про полуторку? – подтолкнул плечом меня Гонтаренко, когда мы проводили начальство.
[193]
Наш разговор прервал всегда желанный сигнал в столовую.
Радостная весть птицей облетела всю коммуну.
По коридорам, на лестнице, в вестибюле, в столовой – всюду гудели голоса, всяк по-своему переносил и пересказывал события исторического заседания совета командиров.
Аккуратист Никитин писал протокол.
[194]