На праздник пятилетия коммуны наехало много гостей. Среди них члены коллегии ГПУ, редакторы газет, городские комсомольские руководители, фотокорреспонденты. Гостей ненавязчиво занимали уполномоченные члены праздничной комиссии. Показывали спальни, учебные кабинеты, помещения для кружковой работы, спортзал и, конечно, цеха нового завода.
Годовой план в 7000 электросверлилок был выполнен. Это достижение было главным. О нём рассказывали красочно оформленные выставки, рисунки, фотографии и натуральные образцы.
Торжественную часть открыл Александр Осипович Броневой. С докладом о пятилетии коммуны выступил член правления Михаил Маркович Букшпан. Среди ораторов был и наш «Цицерон» – Швед. Сцена украшена большим портретом Ф.Э. Дзержинского, живыми цветами и знамёнами. На собрании правление отметило особо выдающуюся роль Антона Семёновича и наградило его памятными золотыми часами под горячие аплодисменты всего зала.
После торжественной части и перерыва гости заняли места в партере для просмотра художественной части.
Большой зал нашего театра празднично украшен и хорошо освещён. Он без перегрузки вместил гостей и хозяев.
На обширном балконе расположился оркестр, который играл и в перерыве и при входе публики в зал.
Наш театр после переезда в новое помещение перестал ставить доморощенные пьески. Репетировались и показывались вещи русской и советской классики, квалифицированно готовились наши концерты и вечера самодеятельности. Руководили театральной жизнью коммуны артисты театра Харьковской русской драмы – Л.А. Скопина, Н.В. Петров и А.Г. Крымов при содействии нашего любимого театрала Виктора Николаевича Терского. К нам выезжали артисты харьковских театров со своими программами.
На празднование пятилетия коммуны был приглашён в полном составе Харьковский государственный симфонический оркестр под управлением гостившего в СССР немецкого дирижёра Адлера.
Оркестранты приехали до торжественной части и мы успели с ними познакомиться. Адлер был уже стар и дистрофически худ, но прямой и высокого роста. Его безжизненное лицо с сеткой мелких морщин как бы обтя-
[264]
нуто плёнкой пергамента и высохшее. Мне показалось, что оно может зашелестеть. Усталые голубые глаза без эмоций. Красиво очерченный рот, прямой нос с горбинкой, высокий чистый лоб и густая копна откинутых назад серебристых волос подчёркивали какое-то величие всей его фигуры. В нём действительно было что-то орлиное. Осматривая коммуну, он ходил особняком, ни с кем не общаясь.
Ведущий художественной программы – как всегда, Виктор Николаевич Терский.
В зале потушен свет. Открывается занавес. На сцене оркестр. Из-за кулис вышел Адлер во фраке, белоснежной рубашке с чёрным галстуком-«бабочкой». Он привычно поклонился публике и занял своё место за пультом. Программа открылась симфонией «Эгмонт» Бетховена. С первыми движениями дирижёрской палочки Адлер магически преобразился. От каждого жеста его рук исходила чудодейственная энергия и передавалась в оркестр. Мне казалось, что из его длинных пальцев, из буйной шевелюры, которая стала подвижной, брызгали искры электрических разрядов и заполняли не только сцену и оркестр, но весь зал. Я чувствовал себя прикованным к этому демону и слушал под каким-то гипнозом. Грудь распирало, не хватало дыхания. Как мне показалось, в таком состоянии находилось большинство в зале.
Окончив первое исполнение, Адлер повернулся к залу под неистовые аплодисменты зрителей. Его глаза сверкали звёздами молодого огня, лицо просветлело, заиграло красками и стало живым. После Бетховена исполнялись произведения Вагнера, Моцарта и Шуберта.
Вторая часть программы была отдана эстраде. И здесь зрителей ждал сюрприз, хотя и совсем другого свойства. Без объявления конферансье на сцену выскочил сын нашего кузнеца Васька Филатов. Его щёки были размалёваны румянами. Ярко-зелёная русская рубаха в петухах опускалась до колен. Безразмерные штаны нависли из голенищ почти до пят. Рыжий хохолок волос и веснушчатая мордашка дерзко венчали несуразную фигуру. Перед нами стоял типичный заводила захолустных вечеринок. Попасть на сцену Ваське не давали. Он не пропускал ни одной репетиции, но от дебюта его отставляли.
Не дав передышки зрителям, после божественных симфоний, Васька, врезавшись каблуками в сцену и раскачиваясь, зычным голосом затянул частушку:
[265]
Варяхи, да варяхи...
Прокричали пятухи...
Видно, тут он что-то позабыл и сделал паузу.
Во втором ряду партера сидел Антон Семёнович. Сверкнувшие стёкла очков нацелились на Терского, который выглядывал из-за края занавеса, и панически отмахивал Ваське знаки, как бы говоря: «Сгинь, исчезни, сукин сын!»
Филатов отрицательно повёл головой и продолжал раскачиваться, снова запел:
«А за ними куры
Хохлатушки дур...»
Потеряв надежду на мирное решение конфликта, Терский, крадучись, вышел на сцену и, высоко поднимая колени, тихо, чтобы не спугнуть певца, двинулся в сторону куплетиста. Весь он был удивительно похож на болотную цаплю, наметившую в жертву очередную лягушку. Не дав Ваське до конца оскорбить весь пернатый мир, он цепко схватил его за шиворот и потащил вон. Васька мотал головой, упирался ногами, пытался снять цепкую руку с загривка, но продолжал петь. В это время занавес опустился.
Зал содрогался от рукоплесканий. В невообразимом шуме послышались крики: «Браво! Молодцы!» Но артист не отзывался. Наконец занавес раздвинули, и Васька, сияющий от удовольствия, явился перед публикой. Он низко раскланивался на все стороны, картинно прикладывал руку к груди, слал воздушные поцелуи. И зал всё аплодировал, вызывая Терского. И вот рядом с Васькой стал Виктор Николаевич. Он неловко улыбался и тоже кланялся. Контраст фигур – тощего великана и расцвеченного малыша вызвал новую волну аплодисментов. Перед нами предстал Дон Кихот и Санчо Панса в новой интерпретации. Динамическая сценка вышла столь натуральной, было столько страданий и мук Терского и столько самодовольства, а затем оскорбленного достоинства исполнителя частушек, что всё это сошло за оригинальный номер.
На самом деле выступления Филатова в программе не было. Выбрав момент, он прорвался на сцену и сам организовал себе вожделённый дебют. А что такое «варяхи», мы так и не узнали.
[266]