Пришёл и мой день разлуки с коммуной. Ночью я плохо спал. Непрерывной вереницей текли воспоминания, одолевали бесконечные думы. С рассветом встал и вышел во двор. Захотелось развеяться и побыть одному, чтобы в последний раз обойти дорогие сердцу уголки и попрощаться с ними. Чувство восприятия окружающего обострялось. То, чего раньше не замечал, стало отчётливо выпуклым. В лесу набрёл на муравейник. Крохотные насекомые строили дом, двигались по своим тропинкам в разные стороны, тащили непосильный груз, укладывали его в лабиринты, снова возвращались и так без конца. Это их жизнь, способ общения, законы...
На верхушке дуба стрекочет непоседливая сорока. Быть может, завела прощальный разговор? Кто знает? На спортплощадке когда-то играли в бабки, в лапту. У ямы для прыжков обратил внимание на опорную доску. От времени она просела в грунт, покрылась трещинами. Сколько раз наступал на неё и не видел! С пригорка осмотрел дымчатую долину. Там где-то петляет под зелёным шатром любимая речка с нашей рыбалкой. Сколько пережито здесь счастливых часов! Дорога на взгорье совсем не изменилась. По ней в тот памятный вечер мы шли с дядей Игнатом в коммуну. Где он теперь?
Занимался обычный трудовой день. Всё так же спешат коммунары на работу, становятся к станкам. Заполняется разноголосыми шумами, движением, ребячьими голосами наш завод. Невольно и меня потянуло к станку. Зашёл в цех. Мастер Кушнир, как всегда, проверяет наладку нашей группы
[282]
«Гильдемейстеров». Но на моё место уже поставлен Сеня Стомахин. Он моложе и подражает мне, как старшему брату. Подвижный и смекалистый, он умел хранить «тайны». За преданность я полушутя называл его своим «поверенным в делах». Прощаясь, мы обещали не терять друг друга в жизни.
Конечно же, подошёл попрощаться к нашему бригадиру Алёше Землянскому. «Робеспьер» знал о моём отъезде, встретил улыбкой:
– Ну, как, ваньки-турки, отцаревались и с престола долой? Ну, давай, пробивайся! А помнишь мою баню? И худющий ты был, как шкапа! Мозоли с тебя натёр!
Он обошёл меня вокруг и хлопнул по спине:
– А теперь, ваньки-турки, выкохался, як той дуб!
Сменив настроение, добавил:
– Ты не забывай нас, пиши, как там устроишься. Если будет туго, то не срывайся. Поможем!
Протянув на прощание руку, скомандовал:
– По коням! Шашки к бою! Рысью в атаку – ма-а-рш!
Обойдя цех и попрощавшись с мастерами, рабочими и коммунарами-товарищами, я нанёс прощальный визит педагогам: Татаринову, Терскому, Пушникову, Магуре, Березняку, Левшакову, Рубану и другим, боясь кого-нибудь обойти.
Милые, добрые люди! Это вы подняли и поставили меня на ноги! Это вы теплотою своих сердец обогрели мне душу, научили любить жизнь! Это вы воспитали, дали образование, специальность!
Вы сделали всё, чтобы с гордостью сказать: он стал человеком!
Низкий поклон всем вам и вечная моя благодарность!
В смятённой душе и радость и щемящая боль. Всё обозримое окружающее, подвластное моим восприятиям, было дорогим и близким – родным домом: и шатёр голубого неба, и сад, и лес, и поля, и площадки, и дорога, которую мы полюбили, и великолепные здания и притихшие воробьи на карнизе...
И как же всё это останется без меня и ничто не изменится?
Эта жизнь неумолимо ускользала от меня за незримую черту, когда уже нет входа и никогда не будет. Туда ушла неповторимая пора детства...
[283]
В эти минуты раздумий, на грани настоящего и перед устремлением в будущее, явилась мысль: почему мы сами подгоняем жизнь? Зачем спешим и стремимся в будущее, не успеваем оглянуться, чтобы оценить прекрасное сегодня!
Ещё вчера я и мои товарищи были воспитанниками детского дома. А сегодня – мы студенты вузов и училищ, с документами, удостоверяющими личность!
И я получил свидетельство об окончании рабфака с хорошими оценками по предметам, характеристики педчасти и комитета комсомола, справку о производственной квалификации слесаря-инструментальщика 5-го разряда, спортивные дипломы, грамоты и значки.
Это не казённые бумаги, дающие лишь юридическое право на гражданство и путёвку в жизнь. Нет, они живые свидетели и заключительный итог огромной работы учителей, инженеров, мастеров, рабочих и старших товарищей – командиров и бригадиров.
Окончив прощальный обход, я пришёл в свою комнату, чтобы уложить чемоданы. Я с тяжёлыми чувствами укладывал выпускное «приданое», любимые книги и дневники, фотографии, памятные сувениры, боксёрские перчатки и кавалерийские шпоры, письма, либретто просмотренных театральных программ. В каждой вещи дорогие сердцу воспоминания.
За этим занятием меня застал Коля Гонтаренко, мой друг, напарник по спорту, теперь коллега по институту. Вместе с ним избрали для дальнейшей учёбы Горьковский институт инженеров водного транспорта им. В.М. Зайцева. Вместе с ним успешно сдали вступительные экзамены и зачислены в список студентов:
– Где ты бродишь, моя доля? Целый час ищу тебя. Иди к Антону Семёновичу, он ждёт.
– А ты?
– Я уже простился. Чемоданы вынесу сам.
Не сговариваясь, присели, помолчали. Из-за тучки выглянуло солнце и осветило нашу спальню. Теперь пора. Последний взгляд и мысль: как здесь было тепло!
Антон Семёнович встретил просто.
– Хотел сказать тебе многое, но передумал. – Он закурил и сел на диван, пригласил и меня сесть рядом. – Откровенно говоря, я не совсем доволен твоим выбором, у меня были другие планы. Он замолчал.
– Какие, Антон Семёнович?
– Учиться бы тебе в Литературном институте. Есть у тебя способности к этой работе.
– Но ведь сначала надо набраться опыта, увидеть жизнь...
– Тоже правильно. Но ведь жизнь рядом. Вглядывайся, изучай, а без теории трудно. По себе чувствую.
[284]
Я смутился. Антон Семёнович и раньше говорил, что у меня есть задатки литератора, но я принимал это как незаслуженный комплимент.
Заметив моё смущение, Антон Семёнович похлопал по плечу и улыбнулся.
– Не тужи. Начинать никогда не поздно. Если потянет к бумаге – сообщи. Это верный признак. Я помогу. Коммуна поможет. Он поднялся с дивана и подошёл к столу.
– Забирай. Твои сбережения. Только не транжирь. Живи с умом.
Возле денег лежала моя сберегательная книжка. Эти книжки он изготовил и вёл сам, аккуратно записывая ежемесячные вклады из отчислений от заработка.
В эти минуты мне было вовсе не до денег. Я растерянно держал и деньги и книжку, не зная, куда их деть.
Он повернулся к окну, дымя папиросой. В наступившей тишине я слышал стук своего сердца.
На площадку собирались провожающие. Подошла «Эмка» и подала сигнал.
– Ну, давай, пора отправляться. Он подошёл ко мне, крепко прижал к себе и расцеловал.
Не избалованный нежностью, тем более его, я не мог сдвинуться с места. Я понимал, что он любил нас, но нежен он был только с малышами. И вот сейчас я с глухой тоской осознал, что расстаюсь с отцом, с мудрым учителем, самым дорогим для меня человеком!
В горле засвербило. Столько было слов, но из всего, что кричало и билось в сердце, я только и мог, что с трудом выговорить: «До свидания, Антон Семёнович. Спасибо вам за всё. Никогда вас не забуду!»
– Ну-ну, успокойся, мы ещё встретимся. До свидания, и будь счастлив!
Он крепко пожал мне руку, и я вышел из кабинета, плохо соображая.
У крыльца нетерпеливо гудела мотором «Эмка», Боярчук торопил и нас, и провожающих. Последние объятия, прощания. Машина тронулась, и всё осталось позади. До свидания, родной дом! Прощай, детство!
Конец первой книги.
[285]