Семён Афанасьевич Калабалин (Карабанов в «Педагогической поэме» Макаренко, одноимённом кинофильме) – одна из самых ярких личностей
[291]
среди воспитанников и соратников великого педагога. О нём многое рассказано не только самим Макаренко, но и Ф. Вигдоровой в трилогии «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Черниговка», в «Большой семье» Конисевича, в автобиографической книге Калабалина «Бродячее детство».
Однако – такова уже была та натура – новые поиски, анализ архива Московского музея А.С. Макаренко открывает всё новые странички, факты, детали, дополняющие так, кажется, хорошо известный портрет Калабалина-Карабанова.
Он был одним из первых колонистов-горьковцев, судьба его и в колонии складывалась непросто. Сызмальства привыкший к «вольной жизни», успевший походить с одним из многих тогдашних украинских «батьков», он был взят Антоном Семёновичем из-под стражи в ожидании суда. Одно время поддерживал в колонии бандита и убийцу Митягина, покинул колонию в знак солидарности с ним, когда Макаренко прогнал Митягина. Каждому знаком эпизод с крупной суммой денег, которую доверил Макаренко получить юному Семёну, вручив к тому же и револьвер для самоохраны. Это – бандиту. То был один из примеров метода «взрыва»: доверие окрылило юношу. Он всё более выдвигался в авангардные ряды горьковцев.
«Карабанов во время работы умел размахнуться широко и со страстью, умел в работе находить радость и других заражать ею,– писал Антон Семёнович. – У него из-под рук буквально рассыпались искры энергии и вдохновения. Из него выходит убеждённый сторонник переделки человека, об этом он всегда страстно мечтает».
Не широко известно: в конце 20-х колонист Калабалин, окончив вуз, становится педагогом физической культуры уже в коммуне им. Дзержинского, куда, известно, вместе с Макаренко и 70 горьковцами, перешли и большинство педагогов колонии.
Семён всегда был физически развит, занимался многими видами спорта, к нему тянулись ребята, особо пацаны. Потому, когда определялась профессиональная судьба очередных горьковцев-выпускников, Антон Семёнович и предложил ему эту стезю – учебно-физкультурную работу.
Нельзя не отметить исключительный талант Калабалина в подготовке и осуществлении коммунарских походов. И здесь он был продолжателем Антона Семёновича, так много отдавшего сил на его человеческое становление.
[292]
Вот такого человека – сильного, умного, мастера на все руки – ноги, прекрасного гимнаста и всадника, строевика и «военспеца», Антон Семёнович первым из своих воспитанников и благословил на самостоятельный педагогический путь. Потом будут и другие педагоги – школьные и внешкольные, военные, физкультурно-спортивные, как Вера Павлова-Раевская, прошедшая путь от капитана знаменитой в то время в Харькове волейбольной команды коммунарок до специалиста вуза. Семён же был первым. Впрочем, был не один...
«Появилось в колонии существо донельзя чернобровое и черноглазое» – повествует Макаренко в «Педагогической поэме» о Гале Подгорной-Черниговке, которую привёл в колонию Семён. Предстала она перед общим собранием: принимать? С присущим ему юмором Макаренко рисует эту картину, которую пересказываю архикратко.
ССК Лапоть (Лапотецкий в жизни) огорошил вдруг Галину:
– «Отче наш» знаешь?
– Ни, – ответила Галя.
– А «Верую» знаешь?
– Ни, – ответила та.
– А Днепр переплывёшь?
– Да, – ответила Галина, и её приняли.
Много лет спустя спросил Галину Константиновну, по-прежнему красивочерноокую: «Вы так хорошо плавали в юности?».
– Та нет же. Я вообще плавать не умела, но он мне так надоел, подумала: всё «ни» да «ни» – вообще не примут, возьми и скажи: «Переплыву», а как им проверить: мы-то в Харькове, а Днепр далеко?..
Галина-Черниговка скоро освоилась в коллективе. Они с Семёном полюбили друг друга, поженились. И на самостоятельную работу из коммуны отправились вместе. Так что к ним обоим относятся слова Макаренко: «Так и пошёл Семён Карабанов по пути соцвосовского подвига и не изменил ему до сегодняшнего дня, хотя и выпал Семёну жребий труднее, чем всякому другому подвижнику»: когда начали работать, их первенца, коему шёл третий годик, зарезал воспитанник...»
Всего у Калабалиных было 12 детей своих и приёмных. Все стали педагогами, ныне учителями становятся и внуки. Свыше 30 лет Семён Афанасьевич и Галина Константиновна вместе работали в двенадцати воспитательных учреждениях под Киевом и Ленинградом, в Виннице, Полтаве, Москве и Грузии. А во время войны Галина Константиновна без Семёна, но с сестрою Ольгой Константиновной Паскаль работала в детдоме, эвакуированном из столицы на Урал.
И каждый раз супруги принимали запущенные детдома, и каждый раз выводили их на светлую дорогу. Талантливый от природы (Макаренко утверждал: он сам не был талантливым педагогом, и лишь десятилетиями
[293]
труда добился мастерства, а вот кто был талантлив от природы как педагог, так это – Калабалин), много перенявший от своего Отца-Учителя, Семён Афанасьевич буквально творил чудеса, в короткое время при помощи макаренковского метода «взрыва» преображая коллектив. Умело использовал тонкое знание психологии ребёнка, свои разносторонние способности: спортстмен, плясун, лучший шахматист среди макаренковцев, артист высочайшего класса, а Макаренко считал: педагог должен быть и актёром.
...Только что приняв первый детдом и отлучившись в город за хлебом, узнал по возвращении от Галины: все как один ушли. Вскочив на коня, а всадник-то он отменный – галопом поскакал наперерез и возле моста совсем было догнал всю ораву, но конь вдруг споткнулся, и Семён, перелетев через его голову, распластался в придорожной пыли с гримасой боли и «сломанной» ногой.
Что делать беглецам? Всё ж жаль человека. Лошадь взяли под уздцы. Семёна – на руки, и донесли до детдома. Тут он вскочил на ноги и лихо сплясал цыганочку. Поражённые двойным артистизмом надо же так изобразить боль! – ребята все как один остались в детдоме, и стали ходить за Калабалиным гурьбой.
...Под Ленинградом вновь назначенного директора решил проверить некто Король – король питерских карманников, и выпустил из загона трёхлетнего бычка. Семён Афанасьевич тем временем держал речь перед строем детдомовцев и почувствовал вдруг неладное. Оглянулся: бык шёл прямо на него с налившимися кровью глазами. Тогда он взял быка за рога и... поставил на колени. Надо ли говорить, что авторитет у пацанов был тотчас завоёван, а провокатор посрамлён.
...В Барыбинский детдом никто не хотел ехать, сменились четыре директора подряд; проводившие весь день на крыше воспитанники проигрывали в карты имущество и девочек, играли «на воспитателя» – проигранного прогоняли сквозь пруточный строй в коридоре. Когда сюда привезли Калабалина, тот сказал:
– Мне нравится. Остаюсь, но при двух условиях: месяц – никаких проверок, даже если услышите, что меня убили иль я кого убил, и уволить всех воспитателей – наберу новых сам.
Условия были приняты. Собрав остатки персонала – уборщиц, сторожа, повара, истопника, – произнёс вдруг:
– Дармоеды, надо начинать работу. Будем таскать им пищу на крышу.
И понесли. Те, позавтракав, побросали миски вниз. Пообедали – вновь побросали. Поужинали... А наутро, когда вновь «официанты» доставили завтрак на крышу, все спустились, грудою вошли в кабинет:
– Не имеешь права заставлять есть на крыше.
– Спускайтесь, – произнёс спокойно Семён Афанасьевич.
[294]
Спустились, и конфликты были окончены, картёжники исчезли.
В годы ещё предвоенные и тем более послевоенные его знали как страстного пропагандиста наследия своего учителя. Слушать Калабалина можно было буквально часами. Он без устали и без перерыва говорил час, другой, третий... Находчив был фантастически.
...На одной из лекций молоденькая учительница спросила:
– Что бы Вы сделали на моём месте: вошла впервые в класс, поздоровалась, а они в ответ дружно хрюкнули?
– Не знаю, что бы я сделал. Возможно, хрюкнул бы в ответ. Это отнюдь не совет Вам: я бы хрюкнул так, что они б на всю жизнь зареклись. У Вас же может получиться визг поросячий. Возможно, вообще не прореагировал бы на них, но после первого ответа удовлетворённо прохрюкал бы пять раз: мол, пятёрка. Не знаю, что бы я сделал, но что-то я бы сделал обязательно.
Он так и поступал, часто интуитивно, но всегда эффективно. ...Как-то много лет спустя после коммуны попал Калабалин в Харьков. Директор одной из школ попросил зайти в свою школу:
– Понимаете ли, у нас один седьмой класс – ненормальный: учитель входит в класс, а все ученики... стоят на партах, и пока он каждого усадит, времени на контрольную уже не остаётся.
Что вы мне посоветуете?
– А какой у них сейчас урок?
– По расписанию география, но учитель заболел, так что Вы сможете с ними основательно побеседовать.
– Нет, просто скажите, что урок проведёт новый географ.
– Предупредить, что Вы – ученик Макаренко и всё можете?
– Нет-нет, просто – новый учитель.
Когда Калабалин открывал дверь, волновало одно: сидят или стоят? Коль сидят, то утверждать: вы, мол, кажется, раньше стояли на партах – бессмысленно. Скажут: нет. Вошёл – стоят! Тогда он встал на стул перед учительским столом и начал урок – перекличка, беглый опрос с мест. Один, видимо, зачинщик, поняв, что их просто разыгрывают, начал было опускать ногу, но услышав резкий окрик «СТОЯТЬ!», так и застыл с ногою на весу. Рассказав новый материал, «учитель» произнёс:
– А теперь запишите, пожалуйста, домашнее задание...
В кабинете директора завязалась беседа о Макаренко, колонии, коммуне. Прозвенел звонок. Вошёл взволнованный учитель черчения:
– Николай Михайлович, что-то в 7а случилось: все сидят...
Разговор о проблемах макаренковедения продолжался. Через 45 минут в кабинет влетела учительница иностранного языка:
– Товарищ директор, семиклассники почему-то сидят... Тогда уж директор, не выдержав, обратился к Семёну Афанасьевичу:
[295]
– Почему это они сидят?
– А Вы что, хотите, чтобы они по-прежнему стояли на партах?
– Нет-нет, но мне по секрету: что вы им сказали?
– Честное слово, коллега, я им ни слова не сказал, -– ответствовал Калабалин.
Когда съехавшиеся со всей страны макаренковцы хоронили своего «Антона», которого так и называют по сю пору Отцом, то Семёну поручили снять с груди Макаренко орден Трудового Красного Знамени, что успели вручить Антону Семёновичу месяц назад. А прощальное слово от имени трёх тысяч людей, прошедших через педагогические руки и человечье сердце Макаренко, произнёс А. Тубин: «Я один, для которого у Антона Семёновича не нашлось доброго слова ни в одной его книге: обо мне написано лишь отрицательное. Когда он прогнал меня, лишь тогда я понял, до какой же степени я пал, и решил стать человеком»...
Ясно, каким человеком стал Тубин, если ему доверили сказать последнее слово перед гробом отца-учителя-друга...
Когда началась война, решено было использовать Тубина и Калабалина не просто на фронте, а для выполнения серьёзных спецзаданий в тылу врага. При выполнении одного задания самолёт, на котором Тубин направлялся в глубокий тыл фашистов, был подбит и упал на дно озёра в Финляндии.
После соответствующей подготовки и Калабалина в составе спецгруппы выбросили далеко за линией фронта. Он прыгал последним, его парашют отнесло в сторону, к тому ж при приземлении Калабалин сломал ногу (на сей раз взаправду), отстреливался от окруживших его карателей, истратил боезапас и тяжелораненым попал в плен. Далее концлагерь, неудачный побег. Снова лагерь и снова побег. Не ушёл. С перебитыми руками – ногами, поднятый на дыбу, под страшными пытками он даёт наконец давно желанное фашистами согласие работать на абвер.
Спецшкола под Варшавой – полный курс подготовки абверовца. Переброска в знаменитую – под рукою самого Канариса – школу Вилли-2 под Кёнигсбергом. Фашистское командование решило использовать
[296]
выносливого и смекалистого, хорошо знающего немецкий язык русского в качестве инструктора. Педагогические способности Семёна проявились и здесь: одна за другой группы подготовленных им диверсантов, в основном из военнопленных, забрасывались в советский тыл, пройдя у него подготовку.
Наконец, было решено и его самого направить на задание во главе семёрки, забрасывающейся в Горьковскую область. Тот день памятен всей семёрке. Вылет чуть-чуть не отложили по каким-то неведомым причинам. Наконец, взлёт. Линия фронта. Выброска в районе Арзамаса...
Явочная квартира была на окраине Горького, на берегу Волги. Два с половиной года деятельности Калабалина в качестве резидента абвера по Горьковской области, где находились военные заводы, места формирования резервных армий, да и Волга – стратегически важная артерия...
Лишь осенью 44-го Семёна Афанасьевича пригласили в обком партии, сказали: «Спасибо, здесь Вы более не нужны!». Дали орден Отечественной войны I степени и... детский дом испанских детей в Подмосковье, где он директорствовал до мирного времени.
Хорошо зная жизненный путь, характер, способности Калабалина, много лет общаясь с ним в содружестве макаренковцев, в залах собраний-семинаров и за шахматной доской, ясно представляю, как тонко, умело сыграл он роль мечущегося под пытками предателя, инструктора абверовцев, резидента. Обыграл своих шефов из абвера, как говорится, вчистую. Как отменный шахматист, он продумывал, обосновывал каждый свой ход, предупреждая замыслы противника. Как педагог, умело готовил «диверсантов», перевербовывая одних, нейтрализуя других. Как всесторонний спортсмен выдержал столько нагрузок-перегрузок. Как актёр великолепно сыграл роль абверовца. Даже Галина Константиновна до середины 70-х не знала, за что получил орден Отечественной войны её Семён.
Их совместный педагогический труд завершался в ставшем знаменитым Клемёновском детском доме Егорьевского района Московской области. И здесь Калабалин оставался верен себе – мастерски преобразил ребячье самоуправство в соуправление, создал, конечно, вместе с Галиной Константиновной – сердцем коллектива, образцовое учреждение, где было всё в комплексе и в развитии.
Однажды приехал к нему с группой студентов пединститута. Прервав беседу, Семён Афанасьевич, выглянул в окно и прокричал вдруг в форточку:
[297]
– Петюнька, скажи этому противному снегу, чтобы он отстал от твоего прекрасного пальто!
И надо было видеть, с каким остервенением третьеклассник очищал самое обычное детдомовское пальтишко от налипшего снега. Да, артистичность была присуща всей натуре Калабали-на-педагога. Когда он ушёл из жизни, детдом, носящий ныне имя Калабалина, приняла Галина Константиновна – заслуженный учитель школы, кавалер ордена Ленина.
Его ученики, бывающие-выступающие на московских Макаренковских средах, под стать своему учителю – стройны, крепки, детолюбивы.
[298]