Мы сегодня хороним большого деятеля коммунистического воспитания, великого гуманиста нашего времени Н. К. Крупскую. Это друг Ленина, создавшего большевистскую партию и новую эпоху в человеческом поведении. Я прошу вас почтить память Н. К. Крупской вставанием.
(Все встают.)
Товарищи, я не чувствую себя в особенном праве говорить с вами о коммунистическом воспитании. Я прикоснулся к этим вопросам в таком же порядке, в каком и вы прикасаетесь к ним почти ежедневно, и поэтому не ожидайте от меня никаких формул или истин, не ожидайте от меня никакой мудрости.
Договоримся так, что вопрос этот, для нас всех важный, дорогой; вопрос этот всех нас интересует, и поговорить о нем в меру нашей искренности, нашего настоящего глубокого желания совершенствоваться в области коммунистического поведения всегда уместно.
Мое маленькое право говорить перед вами вытекает из моего жизненного опыта. Я сообщу, в чем заключается это право. Революция, советская власть поручили мне дело, дело перевоспитания малолетних правонарушителей. Я работал с ними 16 лет, работал без перерывов, без отпусков, без бюллетеней, без выходных дней. Это, конечно, удача — такая длительная работа в одном коллективе. И когда я начал ее, я считал, что передо мною стоит миниатюрная задача: вправить души у этих самых правонарушителей, сделать их вместимыми в жизни, т. е. подлечить, наложить заплаты на характеры, не больше, только то, что необходимо, чтобы человек мог как-нибудь вести трудовую жизнь, как-нибудь — я на большие достижения не претендовал. Но по мере того, как я работал, как рос и богател мой коллектив, по мере того, как он становился комсомольским коллективом, я постепенно повышал требования к своему делу, к себе, и дело повышало требования ко мне и к моему коллективу, и я уже перестал интересоваться вопросами исправления, меня перестали интересовать так называемые правонарушители, потому что я увидел, что ника-
[112]
них особых «правонарушителей» нет, есть люди, попавшие в тяжелое положение. Я очень ясно понимал, что если бы в детстве попал в такое же положение, я тоже был бы таким, как они, И всякий нормальный ребенок, оказавшийся на улице без помощи, без общества, без коллектива, без друзей, без опыта, с истрепанными нервами, без перспективы, — каждый нормальный ребенок будет себя вести так, как они.
Я пришел к заключению, что нет детей-правонарушителей, а есть люди, не менее богатые, чем я, имеющие право на счастливую жизнь, не менее, чем я, талантливые, способные жить, работать, способные быть счастливыми и способные быть творцами. И тогда, конечно, совершенно ясно, никакие специфические педагогические задачи перевоспитания уже не могли стоять передо мною. Стояла обыкновенная задача — воспитать человека так, чтобы он был настоящим советским человеком, чтобы он мог быть образцом поведения.
Последние годы, таким образом, я никого не исправлял, я просто выполнял обыкновенную советскую работу, воспитывал обыкновенных хороших советских людей. Меня сопровождал успех, и в этом заслуга, конечно, уже не моя, в этом заслуга всей нашей советской жизни — тех целей, которые перед нами стоят, тех путей, которые мы вместе с вами прошли, той энергии, которую мы находим в каждом часе нашей жизни.
Вот почему и моя работа, и усилия моего коллектива имели успех. В результате я пришел к некоторым интересным для меня самого выводам. Первый вывод такой — воспитание очень легкое дело, воспитание счастливое дело, никакая другая работа по своей легкости, по исключительно ценному, ощутимому, реальному удовлетворению не может сравниться с работой воспитания.
Я это всегда говорю, и многие коллеги, в особенности коллеги-педагоги, посмеиваются, слушая меня. Но они не имеют права улыбаться.
Недавно пригласили меня на юбилей одной школы *. Я увидел замечательную школу, одну из лучших московских школ, и я спросил: наверно, у вас по 20 лет работают педагоги? — Да, говорят,— директор — 20 лет в школе, а этот— 15, а этот— 12. И у них большой успех, потому что 20 лет быть директором в одной школе — значит отдать ей жизнь. А это очень много. Вот и я отдал свою жизнь и так же, как они, работал успешно.
Я имею право утверждать, что работа по воспитанию очень легкая работа. Легкая не в том смысле, что можно поработать/ потом пойти погулять, потом почитать, отдохнуть и т. д. Нет, времени она беретI много, но она легкая по типу напряжения.
Последние годы у меня было 600 коммунаров, и мне было легко работать, настолько легко, что с 1931 г. я работал без обычной в интернатах должности воспитателя. Были учителя в школе, были инженеры на заводе, но детский коллектив в 600 человек жил, в известном смысле, самостоятельно. И утром, когда я слышал сигнал вставать и знал, что в моем коллективе нет ни одного
[113]
взрослого человека, я не беспокоился. Я прекрасно знал, что они достаточно разумны, достаточно опытны, достаточно честны, дисциплинированы и воодушевлены, чтобы над ними не ставить надзирателя. Они могли сами проделать такую простую вещь, как во-время встать с постели, умыться, во-время убрать пыль, вытереть полы, выстроиться и встретить своего дежурного командира официальным торжественным приветствием как сегодняшнего руководителя. А после этого они давали сигнал на работу, и к ним приходили взрослые — инженеры, педагоги и я, которые вели день дальше. ,
Я сначала поражался, зная, как трудно встать во-время, натереть полы, когда за тобой никто не следит, а потом перестал удивляться и увидел, что это нормальное коллективное действие, нормальный человеческий поступок, а нормальный человеческий поступок и есть самый простой и самый легкий поступок.
Вот я и приношу к вам вывод, который могу вам предложить,— это моя уверенность в том, что коммунистическое воспитание— это счастливый процесс, который сам в себе несет успех, и поэтому дело воспитания — легкое и счастливое дело.
В тезисах тов. В. М. Молотова говорится, что СССР вступил в новую полосу развития, в полосу завершения строительства бесклассового общества н постепенного перехода от социализма к коммунизму *.
Эти слова — праздник всей моей жизни, и они должны быть праздником для каждого мыслящего, для каждого настоящего советского патриота.
В тезисах мы находим кратко и строго сформулированные требования к человеческому поведению. Тов. В. М. Молотов приводит ленинское указание о том, что производительность труда — это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя. Мы должны обеспечить всемерное развертывание социалистического соревнования и стахановского движения, неуклонно укреплять трудовую дисциплину во всех предприятиях и учреждениях, во всех колхозах. Мы должны обеспечить достойную социалистического общества высокую производительность труда рабочих, крестьян, интеллигенции.
Дальше тезисы обращают внимание на детали, касающиеся поведения; отмечается, что важнейшим условием выполнения программы роста производства в третьей пятилетке является подготовка квалифицированных рабочих кадров, техников, инженеров, а также широкое внедрение новой, техники и научной организации труда.
Дальше то, что мы можем также отнести к человеческому поведению:
«Повышение государственных расходов на культурно-бытовое обслуживание трудящихся города и деревни».
«Проведение широкого круга мероприятий для серьезного продвижения вперед в осуществлении исторической задачи — поднятия
[114]
культурно-технического уровня рабочего класса СССР до уровня работников инженерно-технического труда».
«Увеличение сети кинотеатров, клубов, библиотек, домов культуры и читален с широкой организацией и увеличением в шесть раз стационарных и других звуковых киноустановок».
«В целях безусловного выполнения поставленных третьим пятилетним планом задач XVIII съезд ВКП(б) требует от всех партийных, советских, хозяйственных и профсоюзных организаций:
а) живой оперативности и деловитости хозяйственного руководства, сосредоточения работы руководителей на правильном подборе кадров, на повседневной, фактической проверке исполнения установленных партией и правительством заданий;
б) развертывания социалистического соревнования и стахановского движения...»
В тезисах подчеркивается:
«Осуществление великих задач третьего пятилетнего плана настолько тесно связано с кровными интересами рабочих, крестьян и советской интеллигенции, что обеспечение его выполнения зависит, прежде всего, от нас — коммунистов и непартийных большевиков—руководителей, и особенно от нашего умения организовать труд и поднять коммунистическое воспитание трудящихся. От всех нас, от руководителей и рядовых рабочих, служащих и колхозников, требуется, в первую голову, сознательное отношение к своим обязанностям, честный труд и помощь отстающим для того, чтобы третий пятилетний план победил...»
И дальше:
«Решающее значение для успеха нашего дела приобретает коммунистическая сознательность в работе на пользу нашего государства, народа и всех трудящихся, — гигантски поднимается роль советской интеллигенции, умеющей по-большевистски работать, по-большевистски бороться за подъем культурности и коммунистической сознательности трудящихся».
Вот то, что сказано о поведении в тезисах доклада тов. В. М. Молотова.
Спрашивается: это и есть то, о чем мы собрались сегодня говорить, это и есть вопросы коммунистического воспитания? Производительность труда имеет отношение к коммунистическому поведению или это чисто производственная, экономическая категория, и она не стоит в плане этики, в плане нашей морали? * Повышение уровня культурного и культурно-технического — это стоит в плане коммунистического воспитания или это какая-то узкая область, лежащая в плане производства? А оперативность, деловитость — это категории коммунистического поведения или нет? Эту оперативность, деловитость, умение подбирать кадры, подбирать помощников — это нужно отнести к вопросам коммунистического поведения или мы можем сказать: это относится к производству, к деловой работе, к управлению, а вот есть какая-то узкая область морали, коммунистического поведения.
[115]
Когда мы говорим о коммунистическом поведении, мы имеем склонность по старинке, по привычке считать областью поведения отношение к товарищам, к согражданам, к женщине, ребенку, другу к другу. Это вопросы добра и зла, бытовой этики. Одно дело поведение человека на улице, в гостях, другое — поведение на работе. Разные это дела или одно и то же дело? Как мы на этот счет думаем? Вот так мы поставим вопрос и посмотрим, как он разрешается в нашем собственном опыте.
Коммунистическое воспитание мы начинаем не сегодня, оно начато 20 с лишним лет назад, оно начато для всего нашего народа с первого удара Октябрьской революции, с первых слов товарища Ленина. Коммунистическое воспитание это не то, что стоит перед нами, а то, что давно нас воспитывает и в значительной мере уже воспитало нас.
Наш советский человек отличается большими новыми особенностями. Русские, украинцы, белоруссы, все иные народности, вообще советский человек, приобрели новые качества характера, новые качества личности, новые качества поведения. Среди этих качеств можно отметить некоторые всем прекрасно известные. Прежде всего, наш человек сделался субъектом мирового масштаба, он мыслит масштабами мира, у него дальний глаз, он видит, следит, интересуется всем тем, что происходит на всем земном шаре, он переживает те несчастия, которые происходят в Испании и в Китае, переживает, как гражданин мира. На наших глазах советский человек сделался именно этим гражданином мира, а 22—23—24 года назад он был еще провинциальным человеком Российской империи. Вот это качество сделаться человеком мирового знания, человеком мировых интересов и мировых вопросов — это уже большой шаг вперед в деле коммунистического воспитания.
Во-вторых, этот самый российский человек, советский гражданин, который на 80% был неграмотен и далеко стоял от техники, сейчас сделался прежде всего техником. У нас мальчик в 7—9— 12 лет больше техник, чем мы, старики, люди старого поколения. Мы сплошь и рядом не знаем, что такое карбюратор, что такое зажигание и что такое капот, а многие из нас, стариков, серьезно думают, что на револьверных станках делают револьверы. А наши мальчики знают, что такое капот и что такое зажигание. Мне з особенности посчастливилось близко подойти к этой технической душе советского гражданина, пока этому гражданину 10—14 лет. Я и сам, как все педагоги, думал, что ребенку нужно давать легкую работу, т. е. давать шить трусики или чинить обувь, иногда делать табуретки. Когда мы заставляем ребят делать плохую табуретку, шить плохие ботинки и кое-как сшить рубашку, мы считаем, что это полезный детский труд и детская техника. И я так думал и предлагал своим ребятам такую работу. А поработавши с ними 12 лет, я им предложил заграничные драгоценные станки, сложнейшие, в которых действительно дышит интеграл, предложил делать «лейки», советские «ФЭД». Что такое «лейки»? Это 300
[116]
деталей, точность которых 0,001 мм. Это производство с заменяемостью частей, точное, сложное, трудное дело. Там, наконец, оптика, которую когда-то знали только немцы, а в царской России не умели вообще делать точной оптики.
Я не побоялся предложить это ребятам. И сам удивлялся тому, что четыре часа в день коммунар стоит у автомата, у револьверного, зуборезного, шлифовального станка. Знаете, что такое станок. Он параден, красив, он дорог. Он весь блестит, у него медные красивые металлические части. Его нужно беречь, холить. И наши советские мальчики именно так к нему относятся. Какой может быть разговор о порче станка! Пятнышка на станке, неубранной стружки не должно быть. И я увидел, что проблема пятнышка на станке это есть моральный вопрос, это этика. Этика нового человека, еще молодого, но взявшего эту этику от нашего общества, эту новую свою человеческую душу, которая в станке, в работе видит для себя какой-то транспарант для поведения. И у нас молодежь стоит выше какой угодно другой молодежи.
Откуда пошло стахановское движение? Мы, такие еще молодые советские граждане, оказались талантливыми техниками, талантливыми покорителями природы, значит, талантливыми борцами за новые богатства, за новую жизнь.
Еще какие качества, уже как продукт коммунистического воспитания, которое мы прошли, есть у нас? Кое-кто клеветал на нас, говорил, что русский человек по природе раб. В этом заключалось гнусное возражение против всяких реформ и революции, в этом заключалась явная вера ретроградов и тайная вера либералов, что, только оставаясь рабом, человек может работать *.
Где же эта пресловутая привычка к рабству? Что осталось от татарщины, крепостного права, самодержавия? Ничего не осталось! Советский гражданин нашел в себе большой гений, большой талант. Когда-то было рабство, теперь сознательная дисциплина. Это новое качество, воспитанное всем процессом нашей борьбы это результат коммунистического воспитания.
Теперь тот самый неграмотный человек, который до Октября смотрел на печатную бумагу, как на сырье для цыгарки, этот самый человек, мало того, что сделался читателем, что никакие тиражи не могут заполнить нашего спроса, — он сделался качественным читателем. Я часто встречаюсь с моими читателями на конференциях, на встречах и беседах и, по правде вам сказать, когда я в первый раз попал на такую конференцию, я про себя тайно думал: ну, что? Это — читатель, как-нибудь поговорим. Это же не критик, который в меня и шпагой, и иголкой тычет. Это читатель, добрый человек, который то простит, того не разберет. Ничего подобного, пожалуй, критик, журналист, литературовед не может сравниться с нашим советским читателем по вкусу, по умению определить, что хорошо сделано, что плохо сделано, что нужно, что не нужно, что интересно, что не интересно, что ценно, что не ценно. Советский читатель — это человек богатого вкуса, больших требований к литературе и большого умения разбираться
[117]
в литературе, и еще самое главное, что его отличает и что всегда отличало лучшую часть русской интеллигенции, это — подход к книге как к другу, как к идейной категории, а не к тому, что должно развлекать*. Наш советский читатель — это человек, который в книге ищет мудрости, знания, идею. Это требовательный, высокопринципиальный и высококультурный читатель. Он таким сделался на наших глазах на протяжении двух десятков лет. И таков он в какой хотите аудитории. Я бываю и в московских собраниях, и в деревенских, и в провинции, и трудно сказать, где он выше. То, что он говорит, как он думает, как он умеет анализировать, как он умеет чувствовать, верить, — это человек огромной культуры души, огромной культуры личности. И ничто меня так не радует, как эта культура. Нельзя даже сказать, что это сделала только школа. Это сделала вся наша жизнь, все наше движение. Это тоже результат коммунистического воспитания.
И, наконец, главное достоинство, главное качество нашего гражданина, в котором никто не может сомневаться, это наше единство. До революции казалось, что может быть? 100 народов, 100 языков, русский, якут, грузин, как можно примирить всю эту массу, которую царь держал железным обручем. А у нас обруч — это уважение, это наш гуманизм, подобного история никогда, конечно, не видела.
Вот это наше единство, единство всего народа, единство всех граждан, это наше чудесное уважение, любовь к большевистской партии, к товарищу Сталину, это единство, несмотря на то, что мы умеем критикнуть, имеем свое мнение, умеем поговорить, что вот это, мол, не нравится, позудить и т. д., несмотря ни на что, несмотря на то, что у нас так много людей— 190 миллионов, эта единая советская душа советского народа — это благо для всех нас и всего будущего человечества. Этот результат коммунистического воспитания уже в наличии, уже готовый.
Значит ли это, что мы уже так коммунистически воспитаны, что дальше нам нечего делать? Я должен сказать, что в общем дело настоящего большого коммунистического воспитания только еще начинается. И вот поэтому уместно сейчас задать себе вопрос: а что такое коммунистическое воспитание, что такое коммунистическое поведение?
Вы знаете, что в жизни не всегда войдешь в глубину термина и кажется все очень просто, думаешь, что коммунистическое воспитание — это хорошее воспитание, коммунистическое поведение — это хорошее поведение. Но ведь и до революции было у людей хорошее поведение и плохое. Может быть, и теперь так же: кто не пьянствует, жену не бьет, заботится о своих детях до какого-то нормального предела, не врет, не крадет, значит, это хорошее поведение, коммунистическое. Так это или не так? Мне приходится часто беседовать по этим вопросам с молодежью и с пожилыми людьми. Приходится встречать такое мнение: это хороший человек, так будем считать, что он коммунистически воспитан. Так ,это или не так?
[118]
Всем вам очень хорошо известны слова Ленина:
«...нравственность — это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов» *.
Все то, что служит этой задаче освобождения трудящихся, задачам революции, будет нравственно, а что не служит этой задаче, будет безнравственно. Это общий критерий для положения о коммунистической нравственности. А вот коснемся частного случая, такой мелочи: «Почему ты не сделал того-то?» — «Забыл, выскочило из головы». Третий человек говорит: «Безобразие, что ты забываешь». А четвертый возражает: «Ну, чего ты к нему пристал, он не виноват, он забыл». И действительно, человек что-то помнил, помнил, а потом забыл. Ведь, естественно, можно же забыть. Это естественный поступок. Имеет это отношение к формуле товарища Ленина? Конечно, имеет. В нашем обществе точное выполнение обязанностей — нравственная категория.
У человека семья, жена, дети, а потом он встретил красивую женщину и влюбился. Бросил жену, бросил детей.
Могут найтись люди, которые скажут: «Какие могут быть разговоры, что такое поведение идет против революции, когда именно революция освободила меня от семейных цепей, и я хожу без цепей, в кого хочу, в того влюбляюсь». Я отвечаю: «Нет, не цепей я хочу, я хочу коммунистического поведения». Но некоторые вступают со мной в спор, доказывают, что человек, по характеру коммунист, должен жить счастливо, свободно, не должен быть рабом ни своих действий, ни своей жены.
А я спрашиваю: но имел ли он право быть рабом своих чувств?
Формула товарища Ленина нужна нам для того, чтобы в каждом отдельном случае, на каждом шагу, в каждом движении уметь этой формулой проверить свое поведение и узнать — коммунистически я поступаю или не коммунистически. И совершенно ясно, что для того, чтобы эту формулу расширить до мельчайших деталей наших поступков, нужно большое усилие всех, нужна мысль, нужно искать, анализировать проблему. Но и этого мало. Еще нужно так привыкнуть к новым требованиям новой нравственности, чтобы соблюдать эти требования, уже не обременяя наше сознание каждый раз отдельными поисками.
Мы идем к коммунизму, к принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
Но что значит «каждому по потребностям»?
Для того чтобы выяснить, что такое потребности и как они будут действительно удовлетворяться, для этого сознательно, умно относиться к своему поведению недостаточно. Необходима привычка правильно поступать.
Наша задача не только воспитывать в себе правильное, разумное отношение к вопросам поведения, но еще и воспитывать правильные привычки, т. е. такие привычки, когда мы поступали бы правильно вовсе не потому, что сели и подумали, а потому, что иначе мы не можем, потому, что мы так привыкли. И воспитание
[119]
этих привычек гораздо более трудное дело, чем воспитание сознания.
В моей работе воспитания характеров организовать сознание было очень легко. Все же человек понимает, человек сознает, как нужно поступать. Когда же приходится действовать, то он поступает иначе, в особенности в тех случаях, когда поступок совершается по секрету, без свидетелей. Это очень точная проверка сознания: поступок по секрету. Как человек ведет себя, когда его никто не видит, не слышит и никто не проверяет? И я потом над этим вопросом должен был очень много работать. Я понял, что легко научить человека поступать правильно в моем присутствии, в присутствии коллектива, а вот научить его поступать правильно, когда никто не слышит, не видит и ничего не узнает, — это очень трудно.
Я несколько раз наблюдал, как коммунары вели себя в трамвае. Вот сидит коммунар. Он меня не видит. Смотрю, в трамвай входит человек, коммунар осторожно сдвинулся с места, чтобы никто не заметил, ушел в сторону, и никто не заметил. Вот, товарищи, поступок здоровый, красивый поступок. Сделать для себя, ради идеи, принципа — это уже трудно, и научиться так поступать — трудно, и трудно научить так поступать. Например, вы идете по берегу реки, тонет девочка, вы прыгнули, вытащили девочку и ушли. Что такое, если вас увидят 3—4 человека, и будут вам аплодировать? Пустяки. А хочется. Помните случай в Москве, когда был пожар. Какой-то молодой человек проезжал в трамвае, увидел девушку на четвертом этаже, полез, вытащил девушку и скрылся. Никто не знал, как его найти. Вот это идеальный поступок. Поступок для правильной идеи. В каждом случае мне приходилось работать над этой проблемой. Мы натирали полы каждый день. Натерли пол, зал блестит, и кто-то прошел в грязных ботинках- по полу. Пустяковый случай. Уверяю вас, никакое воровство, никакое хулиганство не доводило меня так до белого каления, как эти грязные следы. Почему нагрязнил? Потому что никто не видел. Ведь это может быть тот самый лучший коммунар, который от других требует правильного поведения, сам прекрасный ударник, идет впереди. И когда он остался один, наедине, когда его никто не видел, — он плюнул на работу своих товарищей, на свой собственный уют, на свою эстетику и красоту, потому, что никто не видел. Таково противоречие между сознанием, как нужно поступить, и привычным поведением. Между ними есть какая-то маленькая канавка, и нужно эту канавку заполнить опытом. Именно о такой привычке к правильным поступкам говорит товарищ Ленин.
Вот общие положения о задачах коммунистического воспитания. Перед нами стоят эти задачи. Мы должны в ближайшие 5 лет пройти этот путь коммунистического воспитания. Кто будет нас воспитывать? Конечно, будет воспитывать партия, советская жизнь, школа, советское движение вперед, советские победы, ко-
[120]
торые и до сих пор нас воспитывали. Мы будем воспитывать сами себя.
Вот что интересно. В книге «Флаги на башнях» я описал коммуну им. Дзержинского. Это была хорошая коммуна, образцовый коллектив. Могу без ложного стыда это утверждать.
Первыми не поверили критики. Один сказал: Макаренко рассказывает сказки. Другой критик добавил: это мечта Макаренко. А я подумал: чего от критиков можно ждать? Сидят они в своих кабинетах, ничего не видят, не слышат, пусть пишут...
Но вот я получил письмо от учащихся 379-й школы. Длинное товарищеское письмо. Поздравляют меня и говорят: «Читали вашу книгу «Флаги на башнях», она нам очень нравится. Но только у вас там все какие-то очень хорошие коммунары, а у человека есть достоинства и недостатки, так и нужно людей описывать».
Это — распространенное мнение, что у человека должны быть и достоинства и недостатки. Так думают даже молодые люди, школьники. Как «удобно» становится жить при сознании: достоинства имею, недостатки тоже есть. А дальше идет самоутешение: если бы не было недостатков, то это была бы схема, а не человек. Недостатки должны быть для красочности.
Но с какой стати должны быть недостатки? А я говорю: никаких недостатков не должно быть. И если у вас 20 достоинств и 10 недостатков, мы должны к вам пристать, а почему у вас 10 недостатков? Долой 5. Когда 5 останется — долой 2, пусть 3 остается. Вообще от человека нужно требовать, требовать, требовать! И каждый человек от себя должен требовать. Я бы никогда не пришел к этому убеждению, если бы мне не пришлось в этой области работать. Зачем у человека должны быть недостатки! Я должен совершенствовать коллектив до тех пор, пока не будет недостатков. И что вы думаете? Получается схема? Нет! Получается прекрасный человек, полный своеобразия, с яркой личной жизнью. А разве это человек, если он хороший работник, если он замечательный инженер, но любит солгать, не всегда правду сказать. Что это такое: замечательный инженер, но Хлестаков.
А теперь мы спросим: а какие же недостатки можно оставить?
Вот если вы хотите проводить коммунистическое воспитание активным образом и если при вас будут утверждать, что должны быть у каждого недостатки, вы спросите — а какие? Вы посмотрите, что вам будут отвечать. Какие недостатки могут оставаться? Тайно взять — нельзя, схулиганить — нельзя, украсть — нельзя, не честно поступить — нельзя. А какие же можно? Можно оставить вспыльчивый характер? С какой стати? Среди нас будет жить человек с вспыльчивым характером, и он может обругать, а потом скажет: извините, у меня вспыльчивый характер. Вот именно, в советской этике должна быть серьезная система требований к человеку, и только это и сможет привести к тому, что у нас будет развиваться в первую очередь требование к себе. Это самая трудная вещь — требование к себе. Моя же «специальность» — правильное поведение, я-то должен был во всяком случае правильно
[121]
себя вести в первую очередь. С других требовать легко, а от себя — на какую-то резину наталкиваешься, все хочешь себя чем- то извинить. И я очень благодарен моему коммунарскому коллективу им. Горького и им. Дзержинского за то, что в ответ на мои требования к ним они предъявляли требования ко мне.
Например, такой случай. Я наказывал коммунаров, сажал под арест у меня в кабинете. Бывало, посидит полчаса, а я говорю: иди. И думаю, какой я добрый человек, наказал и через полчаса отпустил. Вот меня теперь будут любить. Вообще, благорастворение души. И вдруг на общем собрании говорят: «У нас есть предложение. Антон Семенович имеет право наказывать, поддерживаем, приветствуем это право. Но предлагаем, чтобы он не имел права прощать и отпускать. Что это такое — Антон Семенович накажет, а потом у него доброе сердце, попросили, — и он простил. Какое же он право имел прощать? Иногда А. С. с размаху скажет: под арест на 10 часов, а потом через час отпускает. Неправильно. Вы раньше, чем наказывать, подумайте, на сколько часов. А то вы скажете 10 часов, а потом прощаете. Никуда не годится».
Постановили на общем собрании: «А. С. имеет право наказывать, но не имеет права прощать». Так, как судья: вынес приговор, и через несколько минут сам ничего поделать не может. Приговор вынесен и все. И я сказал: «Спасибо не за то, что правильное предложение внесли, а спасибо за то, что меня воспитываете». Стремление закрыть глаза — простить или не простить — это распущенность собственного поведения, разболтанность собственного решения. Я учился у моих коммунаров, как быть требовательным к себе. И каждый может учиться у других людей, но это трудная вещь.
Товарищ Сталин говорит о трудных делах: «Мы не можем уподобляться расслабленным людям, бегущим от трудностей и ищущим легкой работы» *.
Воспитание себя, коммунистическое воспитание себя — это трудная работа, но не сделать ее может только расслабленный человек, который ищет всего легкого.
Теперь вопрос о борьбе с пережитками капитализма.
Ну, скажем, ревность, это пережиток капитализма или нет? Ко мне недавно пришли три студента 1-го курса и спрашивают: «Спорим, спорим и никак выспорить не можем. Ревность — это пережиток капитализма или нет? С одной стороны, как будто пережиток капитализма, потому что я люблю ее, а она другого любит. Я как будто собственник и предъявляю свои права собственности. А с другой стороны, как же можно любить без ревности, как это можно любить и не ревновать. Это не настоящая любовь. Какая это любовь, когда тебе все равно, как она на тебя посмотрит, как она на товарища посмотрит». И на самом деле, ревность такое чувство, которое, пожалуй, так легко к капитализму не отнесешь. Во всяком случае такой вопрос поставить можно.
Возьмем эгоизм. Опять-таки, есть люди, которые говорят: эгоизм — это пережиток капитализма несомненный. А другие воз-
[122]
ражают: эгоизм — здоровое явление. Человек, не имеющий эгоизма, это значит, что с ним хочешь, то и делай. И много других явлений есть, о которых мы так и не знаем, куда их отнести.
Вообще, пережитков много, и они разнообразны. Самых настоящих пережитков (экономических методов) капитализма как раз мы не наблюдаем. Трудно представить себе, чтобы наш гражданин мечтал открыть бакалейную лавочку. Такого явления мы уже не видим, и даже втайне никто об этом не мечтает. Трудно себе представить человека нашего общества, который бы хотел кого-нибудь эксплоатировать, думал бы об этом сознательно. А между тем мы наблюдаем в жизни, как один человек бессознательно «эксплоатирует» другого. В позапрошлом году я поехал с товарищем по Волге. Хороший друг. Но он меня всю дорогу, 20 дней, «эксплоатировал».
Заказать постель — он не мог, пойти на пристань что-нибудь купить — не мог. Пошел купить раз огурцов — купил гнилых. Кипятку достать, билеты купить, машину найти — ничего не мог. И я на него, как раб, отработал все это время. Он «эксплоатировал» меня и спокойно жил, пользуясь моим трудом.
Среди коммунаров я сначала по неопытности считал главным и самым трудным объектом своей заботы воров, хулиганов, оскорбителей, насильников, дезорганизаторов. Это характеры, которые ничем не удержишь. Не за что взяться. А потом я понял, как я ошибаюсь. Тот, который грубит, не хочет работать, который стащил у товарища три рубля из-под подушки—это не было самой главной трудностью и не из этого вырастали враги в обществе. А тихоня, который всем нравится, который все сделает, лишний раз на глаза не попадется, никакой дурной мысли не выразит, — у себя в спальне среди 15 товарищей имеет сундук и запирает его на замок.
И это тот характер, над которым мне прежде всего нужно работать, потому что этот тихоня так и проскользнет мимо моих рук, и я не могу ручаться ни за мысли его, ни за поступки. Он и выйдет в жизнь, а я всегда буду ждать: что он сделает. По отношению к таким тихоням я особенно всегда настороже.
Сентиментальность, нежная расслабленность, стремление насладиться хорошим поступком, прослезиться от хорошего поступка, не думая, к чему такая сентиментальность приведет, — это самый большой цинизм в практической жизни. Эти пережитки остались. Тот добр, тот все прощает, тот чересчур уживчив, тот чересчур нежен. Настоящий советский гражданин понимает, что все эти явления расслабленной этики «добра» противоречат нашему революционному делу, и с этими пережитками мы должны бороться.
Но главная борьба должна итти по выработке норм нашего коммунистического поведения. Близость к практической жизни, к простому здравому смыслу составляет силу нашей коммунистической этики.
Меня восхищают слова товарища Сталина:
[123]
«Особенность данного момента состоит в том, что мы уже успели сделать серьезные шаги в деле построения социализма, превратив социализм из иконы в прозаический предмет повседневной практической работы» *.
И не нужно говорить об идеалах, о добре, о совершеннейшей личности, о совершеннейшем поступке, мы должны мыслить всегда прозаически, в пределах практических требований нашего сегодняшнего, завтрашнего дня. И чем ближе мы будем к простой прозаической работе, тем естественнее и совершеннее будут и наши поступки.
Наша этика должна быть этикой прозаической, деловой, сегодняшнего, завтрашнего нашего обыкновенного поведения.
Возьмем такие нормы, как, например, точность. Те, кто считают, что у людей могут быть недостатки, иногда думают, если человек привык опаздывать, то это небольшой недостаток.
И вот кто-то спокойно опаздывает на 1—2 часа, пренебрегая тем, что его сидят и ждут 20 человек. Это точность в простом вопросе, а проверьте нашу точность в данном слове, точность выражений, точность выражения чувств. Сколько есть таких случаев, когда человеку только немного нравится женщина, а он говорит: влюблен, все отдам. Почему так говорят? Уважения к точности нет. Если бы это. уважение было, человек как-нибудь проверил бы и сразу увидел — влюблен или не влюблен. И если бы было уважение к точности слова, не говорил бы «я вас люблю», а говорил бы «вы мне понравились». Все-таки это другое, тут надо подумать, еще на долго ли понравилась. Это отсутствие точности, в конце концов, очень близко к тому недостатку, который называется мошенничеством, точность в нашей жизни — это моральная норма, это великое дело в борьбе за наше богатство. Возьмем последний прекрасный закон о точном прибытии на работу *. Многим кажется, что этот закон требует напряжения от человека, что это жестоко. А я восхищаюсь, я вижу, как создается традиция точного отношения к времени (аплодисменты). Эта традиция станет привычкой, через 10 лет мы научимся уважать ее, сознавать, чувствовать каждым своим нервом, ощущать в каждом своем движении.
Я могу гордиться — в моей коммуне всегда был такой порядок: какое бы заседание ни происходило, полагалось ждать 3 минуты после сигнала. После этого собрание считалось открытым. Если на заседание кто-нибудь из коммунаров опаздывал на 5 минут, председатель говорил: ты опоздал на 5 минут — получи 5 нарядов. Это значит пять часов дополнительной работы.
Точность. Это производительность труда, это продуктивность, это вещи, это богатство, это уважение к себе и к товарищам. Мы в коммуне не могли жить без точности. Десятиклассники в школах говорят: не хватает времени. А в коммуне была полная десятилетка и> завод, который отнимал 4 часа в день. Но у нас хватало времени. И гуляли, и отдыхали, и веселились, и танцевали. И мы дошли до
[124]
настоящего этического пафоса — за опоздание самое большое наказание. Скажем, коммунар говорил мне: ухожу в отпуск до 8 часов. Он сам назначал себе время. Но если он приходил в 5 минут 9-го, я его сажал под арест. Кто тебя тянул за язык? Ты мог сказать в 9 часов, а сказал в 8, значит, и приходи так.
Точность — это большое дело. И когда я вижу, коммунар дожил до точности, я считаю, что хороший человек из него выйдет. В точности проявляется уважение к коллективу, без чего не может быть коммунистической этики.
Вы знаете, как товарищ Сталин говорит о точности *.
В точности проявляется основной принцип нашей этики, это постоянная мысль о нашем коллективе.
Вот вопрос об эгоизме и самоотверженности. Маркс говорит: «...как эгоизм, так и самоотверженность есть при определенных обстоятельствах необходимая форма самоутверждения индивидов *.
Я наблюдал в одной колонии, которую ревизовал в прошлом году, такой способ выхода из театра: все друг друга сдавили и выйти не могут. Хотите, говорю, научу, как нужно выходить из театра. Вы сейчас выходили из театра 20 минут, попробуйте выполнить мой совет, — и выйдете в течение 5 минут. Очень просто: хочешь выйти,— уступи другому дорогу. И действительно—помогло. Оказывается, каждый выиграл. Эгоизм каждого удовлетворен.
Мы в Харькове демонстрировали, как нужно входить в театр: колонна в 600 человек проходит к театру, дается сигнал — справа по одному бегом, и 600 коммунаров вбегали в течение 1 минуты. Это просто разум, просто логика, никакой хитрости нет. И в каждом нашем поступке может быть такая логика. Если бы все граждане при входе в трамвай уступали друг другу дорогу, никто никого не давил бы и все вошли. Личность выигрывает именно потому, что есть расчеты на большие цифры и большие массы. Наша коммунистическая этика должна быть рассчитана на миллионы счастливых, а не на счастье только мое. Логика старая — я хочу быть счастливым человеком, мне нет дела до остальных. Логика новая— я хочу быть счастливым человеком, но самый верный путь, если я так буду поступать, чтобы все остальные были счастливы. Тогда и я буду счастлив. В каждом нашем поступке должна быть мысль о коллективе, о всеобщей победе, о всеобщей удаче. Поэтому противно смотреть на жадного эгоиста, который хочет сейчас ухватить, ухватил, пожирает и забывает, что именно при таком способе действия вместо радости обязательно в каком-то случае схватишь горе.
Всякий поступок, не рассчитанный на интересы коллектива, есть поступок самоубийственный, он вреден для общества, а значит и для меня. И поэтому в нашей коммунистической этике всегда должен присутствовать разум и здравый смысл. Какой бы вы ни взяли вопрос, даже вопрос любви решается тем, чем определяется все наше поведение. Наше поведение должно быть поведением знающих людей, умеющих людей, техников жизни, отдающих себе отчет в каждом поступке. Не может быть у нас этики
[125]
без знания и умения, без организации. Это относится и к любви. Мы должны уметь любить, знать, как нужно любить. Мы должны к любви подходить как сознательные, здравомыслящие, отвечающие за себя люди, и тогда не может быть любовных драм.
У меня в коммуне были сотни девушек и юношей, те, кто влюблялись, были убеждены сначала, что это личная симфония, а я поневоле смотрел на них и думал: вот на этого чернобровая произвела определенное влияние, которое в ближайшее время может сказаться в лишних «плохо» в школе, в позднем вставании, испорченных нервах.
Я должен был воспитывать чувства этих людей.
Этическая проблема «полюбил — разлюбил», «обманул — бросил» или проблема «полюбил и буду любить на всю жизнь» не может быть разрешена без применения самой тщательной ориентировки, учета, проверки и обязательно умения планировать свое будущее. И мы должны учиться, как надо любить. Мы обязаны быть сознательными гражданами в любви, и мы поэтому должны бороться со старой привычкой и взглядом на любовь, что любовь это наитие свыше, налетела вот такая стихия, и у человека только его «предмет» и больше ничего. Я полюбил, поэтому я опаздываю на работу, забываю дома ключи от служебных шкафов, забываю деньги на трамвай. Любовь должна обогащать людей ощущением силы, и она обогащает. Я учил своих коммунаров и в любви проверять себя, думать о том, что будет завтра.
Такая разумная, точная проверка может быть сделана по отношению к каждому поступку. Возьмите такую простую категорию, как несчастье. Ведь по нашей старой привычке говорят: это не его вина, а его беда. Иначе: это несчастный человек, с ним случилось несчастье, надо его пожалеть, поддержать. Правильно — поддерживать, конечно, нужно в несчастье, но гораздо важнее требовать, чтобы не было несчастий. Несчастий, несчастных людей быть не должно. Нельзя быть несчастным. Наша этика требует от нас, во- первых, чтобы мы были стахановцами, чтобы мы были прекрасными, работниками, чтобы мы были творцами нашей жизни, героями, но она будет требовать, чтобы мы были счастливыми людьми. И счастливым человеком нельзя быть по случаю — выиграть, как в рулетку, — счастливым человеком нужно уметь быть. В нашем обществе, где нет эксплоатации, подавления одного другим, где есть равенство человеческих путей и возможностей, несчастий быть не должно.
Правда, мы еще мало об этом думаем. Но вот я в своем маленьком опыте подошел к этому и говорил коммунарам: что может быть противнее несчастного человека. Ведь один вид несчастного человека убивает всю радость жизни, отравляет существование. Поэтому если ты чувствуешь себя несчастным, первая твоя нравственная обязанность — никто об этом не должен знать. Найди в себе силы улыбаться, найди силы преодолеть несчастие. Всякое несчастие всегда преувеличено. Его всегда можно победить. По-
[126]
старайся, чтобы оно прошло скорей, сейчас. Найди в себе силы думать о завтрашнем дне, о будущем. А как только ты встанешь на этот путь, ты встанешь на путь предупреждения несчастий. Счастье сделается нашим нравственным обязательством, и иначе быть не может при коммунизме. Несчастье может быть только продуктом плохой коммунистической нравственности, т. е. неумения, неточности, отсутствия уважения к себе и другим.
Вот, товарищи, я заканчиваю. Для того, чтобы разрешить все вопросы коммунистической этики, нужно много думать, мыслить, писать об этом, к этому стремиться. Нужно себя тренировать в постоянном нравственном поступке. Вся наша жизнь, наша борьба, наше строительство, наше напряжение помогут нам расти в области коммунистического воспитания.
Разрешите закончить.
Ответы на вопросы
Вопрос. Англичане очень точны, но можно ли их назвать людьми с коммунистическими задатками?
Ответ. Я не говорил, что точность единственный признак коммунистически воспитанного человека. Я говорил, что у нас точность должна быть моральной нормой, а у англичан точность существует лишь как норма этикета, норма вежливости. Мы требуем точности не только в быту, а и в работе, в словах, в ответственности за свои обязанности. Наша формула точности глубже захватывает жизнь, но, конечно, не покрывает всего коммунистического воспитания.
Вопрос. Очень часто ребята не хотят учиться, а хотят работать, а мы до 17 лет их мучаем и мучаемся сами. Правильно ли это?
Ответ. Маркс считал, что дети с 9 лет должны принимать участие в производительном труде. Труд очень увлекает детей, и я уверен, что наша будущая школа будет применять производительный труд. Мы не справились с трудовым воспитанием в большой мере благодаря отсутствию кадров.
Вопрос. Прошу ответить, вы встречали ваших героев во «Флагах на башнях», работали с ними или вы полагаете, что они должны быть такие?
Ответ. Я восемь лет руководил этой коммуной. Я убежден, что каждый детский коллектив может быть таким и требую этого. Только в отличие от некоторых педагогов, моих противников, я говорил — это возможно, если от детей требовать правильного поведения. Кроме требования, нужны и другие меры. Я вообще считаю, что у нас сейчас во многих школах главной бедой является дисгармония * между бурными, сильными, горячими натурами ребят в 12—14 лет и скукой детского коллектива в школе. Детский коллектив должен быть гораздо" более веселый, бодрый.
В книге «Флаги на башнях» нет ничего выдуманного, там описана только правда. И я это сделал, прекрасно понимая, что умень-
[127]
шаю художественную силу своего произведения. Если бы я прибавил, выдумал, оно было бы интересно. Но я служу интересам коммунистического воспитания и не считал себя вправе описать не так, как было.
Вопрос. Я знаю некоторых студентов, они изучают науки, готовятся быть научными деятелями, а в то же время ходят грязные.
Ответ. Совершенно правильно, не только студенты. Я на внешность обращал первейшее внимание. Внешность имеет большое значение в жизни человека *. Трудно представить себе человека грязного, неряшливого, чтобы он мог следить за своими поступками. Мои коммунары были франты, и я требовал не только чистоплотности, но изящества, чтобы они могли ходить, стоять, говорить. Они были очень приветливыми, вежливыми, джентльменами. И это совершенно необходимо.
Когда ко мне приехал инспектор Наркомпроса и разговаривал со мной, развалясь на столе, я ему сказал: «Товарищ инспектор, вы не умеете со мной разговаривать в присутствии коммунаров, укладываетесь на мой стол, это не корректно».
Вопрос. Нет ли в книжке «Флаги на башнях» замысла более широкого, чем показать детский коллектив?
Ответ. Я хотел показать, что настоящая педагогика — это та, которая повторяет педагогику всего нашего общества. Требования нашей партии — большие требования к человеку и коллективу. И я свою педагогику не выдумал. Я знал, что больше требуют от членов партии, чем от беспартийных, и поэтому я от своих старших коммунаров, комсомольцев, в первую очередь требовал. И я считаю — наказывать нужно не худших, а лучших.
Лучшим ничего прощать нельзя, даже мелочи. А худшие за ними тянутся. Они хотят, чтобы от них столько требовали. Так поступает коммунистическая партия: она от лучших требует больше. И это наше советское достижение.
Вопрос. Один ученик избил другого. Последствия — увечье. Виновника наказывают так: исключают на несколько лет. Правильно ли это?
Ответ. Я знаю такой случай, когда одна ученица обкрадывала других и тогда всем синклитом * постановили: отправим ее в летний санаторий, она отдохнет и исправится. Но она научилась там танцевать фокстрот и приехала такой же, как была.
Я считаю, что дети даже толкать не должны друг друга. Они должны двигаться целесообразно. Никаких бесцельных движений. И я своим коммунарам говорил: хочется побегать — вон площадка, можно там бегать. Извольте здесь вести себя прилично. Вообще воспитание сдержанности, торможение движений прежде всего. А избиение товарища считалось самым страшным преступлением, за которое изгоняли из коммуны.
Вопрос. Необходимо издание журнала «Школа и семья».
[128]
Ответ. Это правильно. Я вижу, в каком беспомощном положении находятся родители, когда простого совета не от кого получить. Журнал такой нужен *.
Вопрос. Считаете ли вы правильным сохранение единой школы, когда для всех обязательно 7-летнее обучение по единой программе? Согласны ли вы с тем, что при таких условиях воспитание— самое легкое дело? Вы имели в коллективе правонарушителей, а в обычной школе мы имеем такую смесь, что воспитание становится достаточно трудным.
Согласны ли вы с тем, что следует некоторых ребят изолировать от их родителей, даже если они еще не правонарушители? Я имею в виду советский соответствующий интернат.
Согласны ли вы с тем, что ребята, имеющие неоднократные приводы, должны оставаться в нормальной школе?
Ответ. Такой вопрос задал мне Эррио — французский министр, когда приезжал ко мне в коммуну. «Как вы допускаете, что у вас воспитываются вместе правонарушители и нормальные дети?» Я ему ответил, что в жизни тоже они живут вместе. Именно поэтому воспитывать нужно вместе. Каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному влиянию. Не сберегать человека от вредного влияния, а учить его сопротивляться. "Вот это советская педагогика.
Я согласен, что воспитание — легкое дело, и, конечно, в школе оно легче, чем в коммуне. Я удивляюсь многим нашим директорам, которые говорят: «у вас было хорошо, у детей не было семьи, они все жили у вас под руками». А я их спрашиваю: «А что вы сделали, чтобы овладеть бытом ваших детей?» — «Мы вызываем родителей». Вы прекрасно понимаете, что обычно вызывают родителей и говорят: «Ваш мальчик не учится и плохо себя ведет. Примите какие-нибудь меры. Поговорите. Боже сохрани—не бейте». — «Хорошо, до свиданья». Каждый понимает, в чем дело. В глубине души педагог думает: но хорошо, если он его побьет. Иной родитель после такого разговора прямо берется за ремень, а другой просто ничего не делает, и все идет по-прежнему.
Я считаю, что педагогический коллектив школы должен организовать быт школьников. Что бы я сделал на месте директора школы? Я положил бы перед собой карту всех дворов, где живут ученики. Организовал бы бригады. Бригадиры приходили бы каждый день и рапортовали, что делается во дворах. Раз в месяц под руководством бригадира бригада выстраивалась бы, и я приходил бы на смотр. Я премировал бы лучшие бригады в школе. Я прикреплял бы родителей к бригадам. И можно было бы многое сделать. Лиха беда начало. Во всяком случае влиять на семью нужно через учеников. Самый верный способ. Вы в школе, в государственном воспитательном учреждении, и вы должны руководить воспитанием в семье.
[129]
Вопрос. Могут ли быть у детей отрицательные черты характера или могут быть только дурные привычки, связанные с плохой средой?
Ответ. Могут быть дурные привычки у ребенка с плохой нервной системой, и часто, прежде всякого педагогического вмешательства, нужно просто пригласить врача. Иногда советуют переменить коллектив. А я считаю, что нет ничего более вредного, как частая перемена коллектива для детей. Из-за этого вырастает антиколлективная личность. Так что действовать в сторону улучшения коллектива лучше, чем менять коллектив.
[130]
Примечания
КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И ПОВЕДЕНИЕ
А. С. Макаренко прочел эту лекцию 1 марта 1939 г. в лектории Московского государственного университета. Стенограмма была впервые опубликована в сборнике А. С. Макаренко «Педагогические сочинения», изд. АПН РСФСР, 1918 г. Там же опубликован сохранившийся в АрхивеГ А. С. Макаренко план лекции. Этот план представляет большой интерес, так как в нем перечислены многие вопросы, которые автор не успел осветить.
Стр. 114. «В тезисах тов. В. М. Молотова говорится...»
Здесь и далее А. С. Макаренко имеет в виду и цитирует тезисы В М. Молотова «Третий пятилетний план народного хозяйства СССР (к докладу на XVIII съезде ВКП(б), 1939 г.)».
Стр. 115. «...стоит в плане этики, в плане нашей морали...» Мораль — нравственность, этика — теория нравственности.
Стр. 117. ретроград — человек с отсталыми взглядами, мракобес.
Стр. 117. либерал — в отличие от ретроградов либералы в период борьбы буржуазии с крепостничеством ратовали за некоторые необходимые буржуазии политические свободы. В эпоху империализма и пролетарской революции либералы перешли в лагерь ярых контрреволюционеров.
Стр. 118. «...самое главное, что его отличают и что всегда отличало лучшую часть русской интеллигенции, это — подход к книге как к другу, как к идейной категории, а не к тому, что должно развлекать...»
А. С. Макаренко касается здесь принципиально важного вопроса. Еще В. Г. Белинский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, А. И: Герцен боролись за идейность искусства, литературы. Они подвергли уничтожающей критике проповедь так называемого «чистого» искусства. Н. Г. Чернышевский требовал, чтобы литература была учебником жизни. Тем более возросла воспитывающая роль искусства и литературы в условиях советского строя. Советская литература является самой передовой, самой идейной литературой в мире.
Стр. 119. «Всем вам очень хорошо известны слова Ленина».
А. С. Макаренко цитирует речь Ленина на III съезде комсомола «Задачи союзов молодежи» (В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 268).
Стр. 122. «Товарищ Сталин говорит о трудных делах:
Далее цитируется письмо товарища Сталина «О задачах комсомола». Ответ на вопросы, заданные редакцией «Комсомольской правды» (см. И. В. Сталин, Соч., т. 7, стр. 248).
Стр. 124. «Меня восхищают слова товарища Сталина».
Далее цитируется обращение товарища Сталина «К первой всесоюзной конференции пролетарского студенчества» от 15 апреля 1925 г. (И. В. Сталин, Соч., т. 7, стр. 85).
Стр. 125. «Вы знаете, как товарищ Сталин говорит о точности».
Речь идет о выступлении товарища Сталина на первом Всесоюзном совещании стахановцев в 1935 г. Отметив, что стахановское движение содержит в себе первые начатки культурно-технического подъема рабочего класса нашей страны, товарищ Сталин сказал, что стахановцы — это «...люди культурные и технически подкованные, дающие образцы точности и аккуратности в работе, умеющие ценить фактор времени в работе...» (И. Сталин, Речь на первом Всесоюзном совещании стахановцев, «Вопросы ленинизма», изд. 11-е, 1939, стр. 496).
Стр. 125. «Вот вопрос об эгоизме и самоотверокенности».
Далее автор цитирует работу К. Маркса и Ф. Энгельса «Немецкая идеология» (Соч., том IV, стр. 227). Здесь разъясняется, что противоположность между эгоизмом и самоотверженностью порождена определенными условиями общественного развития. А. С. Макаренко доказывает, что в Советской Стране правильно понятый общественный интерес это и есть личный интерес.
Стр. 127. дисгармония — разлад, несоответствие.
Стр. 128. «Внешность имеет большое значение в жизни человека».
Для понимания этого вопроса много дает доклад М. И. Калинина «О коммунистическом воспитании» 2 октября 1940 г. Сборник М. И. Калинин, О коммунистическом воспитании и обучении, изд. АПН РСФСР, 1948, стр. 68!
Стр. 128. синклит — в древней Греции — собрание высших сановников! Иронически — сборище, собрание.
Стр. 129. «Журнал такой нужен».
С 1946 г. издается ежемесячный журнал «Семья и школа».