Все это было прекрасно, но возникло очевидное противоречие между полнотой родительской власти, лишь частично делегируемой, согласно п. 1 ст. 179 образовательному учреждению (его преподавателям и воспитателям), и ее практическим отчуждением, которое и имело место до начала XX века, до реформы образования Государем Николаем II.
Гласит этот пункт следующее: «179. Личная родительская власть не прекращается, но ограничивается: 1) поступлением детей в общественное училище, начальство коего заступает тогда по их воспитанию место родителей» (а)».
Пункт этот очевидно допускает два толкования:
«1) Можно интерпретировать статью 179 в смысле «уступки права»: родители, отдавая детей в школу, полностью передают администрации свое право и обязанность воспитывать детей и в этом смысле власть воспитывать на время обучения частично или полностью отчуждается от родителей;
2) А можно полагать, что речь идет о «делегации права»: начальство училища получает от родителей часть родительской власти, но при этом родительское право и обязанность воспитывать и образовывать полностью сохраняются, ограничиваясь лишь в смысле необходимости согласовывать свои действия с начальством училища» 173.
Именно в выборе одного из двух этих толкований п. 1 ст. 179 и проявилось противоречие между традицией, относившей образование к компетенции «родительской власти» (причем и «образовательная» власть монарха и учительная власть духовенства рассматривались как своего рода расширение этой родительской власти), и возникшими в результате реформы 1802 года реалиями.
Причем проблема «делегирования», «передачи» или «отчуждения» родительской власти имеет два аспекта. Аспекты «теоретически правовой» и «практически правовой».
В «теории» русские правоведы и Законодатель в лице Царской власти склонялись ко второму варианту: «делегации права». Действительно, законодательный акт, легший в основу (утвержденные уставы 1804 года) подчеркивал, что родительская власть отнюдь не прекращается с поступлением чада в учебное заведение, но родитель и воспитатель должны взаимодействовать.
«По соображении, впрочем, содержания того узаконения, которое показано источником указания закона на это основание ограничения родительской власти, или Высочайше утвержденного 5 ноября 1804 года устава учебных заведений, подведомых Университетам, скорее следует признать, что даже по отношению воспитания детей, отданных на воспитание в общественные училища, власть родительская не безусловно заменяется властью начальства этого заведения, так как в 43 ст. этого Устава сказано, что:
“занимая, однако же, место родителей учителя не должны почитать себя за самовластных судей над детьми и управлять ими по своенравию без всякого сношения с родителями”
и затем, что “ сообщая свою власть учителям, родители сами не думают лишаться оной, почему благоразумие требует того, чтобы учитель совокупным трудом и советом с родителями, старался о наилучшем детей воспитании”» 174.
Таким образом, законодательство православной Российской Империи, оставляло все возможности для взаимодействия семьи и «школы» в широком смысле. То есть давало возможность сосуществовать им в парадигме «государства-семьи», народной монархии.
Отметим уже сейчас этот момент. Даже при переходе от Московского Царства к Петербургской Империи Россия в основах своего законодательства оставалась страной православной. Сохраняя тем самым потенциальную возможность возврата к традициям Святой Руси.
Но здесь возникает такой нюанс. Для того чтобы родители могли взаимодействовать с учебным заведением в процессе образования их детей, должен был быть создан правовой механизм этого взаимодействия. А вот создавать этот механизм ни ученое сословие в лице академической и профессорской элиты, ни «противостоящая» этой элите «управленческая» бюрократия, отнюдь не стремились.
______________
173. Образовательный потенциал Российской Империи. С. 79.
174. Анненков К.Н. Система русского гражданского права. Т.5. Права семейные и опека. ‒ СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1905. С. 222.