То, что для бюрократии всякие там родительские поползновения на ее власть – лишняя головная боль, ясно и так.
Что касается «преподавательско-академической элиты», то ее явное или скрытое противодействие любому вмешательству в ее суверенные права имело и идеологическое обоснование. И обоснование это корнями своими уходит как в идеологию средневековой модели «автономных» университетов, так и в идеологию «Просвещения».
Разберем противоречивые составляющие этой идеологии академического «резистанса», тем более, как увидим, несовместимые противоположности очень даже сходятся иной раз.
«Просвещенство» в своем крайнем якобинском выражении (подхваченном и углубленном после октября 1917 года большевиками) стояло за полное отчуждение семьи от проблем воспитания и образования подрастающего поколения. Эти проблемы должны были взвалить на свои могучие плечи адепты «высшего» знания и «научной» истины. Так сказать новое «научное» или может быть вернее сказать «ученое» священство, новые посвященные, новый «клир», пришедший на смену старому «антинаучному» клиру.
И хотя тогдашняя Европа все-таки ужаснулась крайностям «якобизма», а «реакцией» на него стали как наполеоновские реформы, так и иные, уже знакомые нам модели образования, «просвещенческий» яд в лице столь лестной и соблазнительной идеи избранности нового научного «священства», новой неприкасаемой элиты, проник в самую глубину новой европейской образовательной парадигмы.
Эта идея избранности и превосходства нового ученого «клира» легко и красиво совместилась с еще живыми воспоминаниями о его средневековых неприкосновенных предтечах в автономных и неподсудных обычному суду европейских первых университетах.
Возвращаясь к Российской Империи и ее ученому сословию, надо особенно иметь в виду, что не только «просвещенство», но и средневековая «университетская» идеология зародились отнюдь не в лоне православной цивилизации и культуры.
Возникшая вместе с централизованной системой образования, новыми гимназиями, лицеями и университетами, русская академическая и педагогическая элита естественным образом восприняла пришедшие вместе с европейской системой образования и европейские взгляды на себя, любезную. И очень болезненно относилась к любому постороннему на ее взгляд вторжению в сферу своей компетенции, будь то содержащее эту элиту государство, или родители, без притока чад которых любую ученую лавочку можно сразу закрывать.
Именно по изложенным причинам статья 179 п. 1 de facto применялась весь XIX век в ее первом толковании, − как «отчуждение», «уступка» родительской власти, что как следствие, максимально отдалило «школу» от семьи.
И только Император Николай II, ценой долголетних направленных усилий смог сломать эту пагубную тенденцию, создав к 1915 году – уже во время Великой войны! – работающий механизм плодотворного взаимодействия этих неотъемлемых друг от друга сторон образовательного процесса. Механизм, приведенный, как мы увидим ниже, в негодность сразу после Февраля 1917 года, и растертый в пыль после Октября того же года.