Перейти к основному содержанию

30 ноября  1959 года. 

Лето 1920 года было очень жаркое.  Дождей почти не было. Стояла засуха, во всём Поволжье был неурожай. Это обернулось страшным голодом во многих местах России, особенно в Поволжье, в 1921 году.  В августе в Москве открывалась Всероссийская конференция по школьному образованию. Камышинский отдел послал на эту конференцию меня. С заведующим отделом мы договорились, что я по окончании конференции проеду на свое прежнее «пепелище» в Петроград, проведать, что, и как сохранилось из нашего имущества на моей квартире Невский 168.*

В пути я встретился с заведующим школьным подотделом города  Аткарска,  Ивановским, который направлялся на ту же конференцию. В Москве на время конференции все члены из провинции пользовались общежитием и столовой от Наркомпроса. Конференция была многолюдной, ведь строилась новая система народного образования.  Перед Всероссийской конференцией были предварительно проведены конференции на местах. Весной 1920 года была такая конференция и у нас в Камышине. Работники Уотнароба выступали с докладами от своих подотделов. Мне пришлось здесь первый раз публично выступать с докладом, пропагандировать идеи дошкольного образования.

По окончании Московской конференции я с тревожным настроением поехал в Петроград, навестить город милых, незабываемых воспоминаний. Что-то я там увижу и найду после нашего длительного отсутствия? И опять один. Приехал в свою прежнюю квартиру, там были мне малознакомые люди. П. В. Солтицкого, моего сотоварища не было, он выехал, занял дачу и занялся огородом.  Имущество ещё было в общем цело.  Я думал пробыть в Петрограде с неделю, познакомиться с постановкой дошкольного воспитания, посетить несколько лучших детских садов, приобрести литературу и пособия. По сохранившимся листочкам эти визиты по детским садам я сделал 29-31 августа 1920 г.

За это время пребывания в Петрограде, я постарался побыть в некоторых дорогих и памятных местах, где мы с милой Раичкой учились и жили. Было и грустно и тяжёло, всё это ушло безвозвратно, но ведь и грусть о прекрасном прошлом приятно и дорога... 

Но потом я стал чувствовать какую-то физическую усталость, слабость, может быть, это было, как я думал, от недостаточного питания. Однажды я шел, нёс пособия, устал, сел отдохнуть на связку книг. Ко мне подошел военный, узнал меня, это был мой прежний ученик по семинарии Галанин.

Решил поскорее выехать домой, к семье.  Зашел проститься в семью дяди Раички, Аполлона Казанского*. Они увидели меня и сказали: «Вы, Вениамин Димитриевич, больны, на Вас в лица нет». смерил я температуру оказалось 39,6 °. Меня не пустили. Остался у них и слег. Раичке послал телеграмму, извещал, чтобы не напугать, что хозяйственные хлопоты меня задерживают. Пригласили знакомую дяди женщину-врача. И как будто опытную, она установила у меня малярию. Очевидно потому, что я приехал с Волги. А я расхворался не на шутку. Время потянулось, неделя за неделей. Врач лечила меня хинином, который сама и приносила, я за всё ей платил. Раичка слала телеграмму за телеграммой, почему я не возвращаюсь, а её еще и Камышинский отдел запрашивал, где я. Аполлон Андреевич советовал мне вызвать Раичку, я не соглашался, дорога трудная, вместо одного больного могут быть два, и в Котовой останется один ребенок с няней. Я продолжал отписываться телеграммами. А время шло. Врач, выслушивая меня, стала недоумевать, почему стало плохо работать сердце. Пригласила консультанта, профессора Рейди. Оказалось, что у меня был тиф, а врач лечила меня хинином, давала мне 3 раза в день по 0,5 грамма в течение 5 недель, чем и испортила мне сердце, и я почти окончательно оглох.