НОВЫЙ ДИРЕКТОР
1.
Снегу было ещё мало, но морозы уже крепко заковали ухабистую, изуродованную за осень дорогу. Местами на ней торчали гребни окаменевшей и запорошенной снегом грязи. Грузовик без конца встряхивало, толкало в стороны, и у инженеров, которые сидели в кузове, уже давно ныли руки, уставшие хвататься за борты.
Оба инженера были тепло одеты, и всё-таки Аркадий Андреевич в последние часы пути всё чаще спрашивал их, высовываясь из кабины:
— Замёрзли?
— Пустяки! — храбро отзывались из кузова.— Давай, нажимай!
Снарядились они, пожалуй, чересчур капитально, и если бы сельскому жителю довелось видеть их сборы, он едва ли удержался бы от улыбки. Молодой инженер Виталий Пилипчук уже ничем не напоминал коренного москвича. В большом овчинном полушубке, подпоясанном офицерским ремнём со звездой, в валенках и меховой шапке, из-под которой не видно было его длинных полос, он определённо походил на участника полярной экспедиции.
Но и в этой немножко преувеличенной капитальности, и в бравом возгласе «Пустяки!» Аркадий Андреевич улавливал что-то очень уверенное, обдуманное и в семьях, и на заводе, и решённое всерьёз.
То же самое он чувствовал и в себе. Где-то далеко позади была теперь Москва, которую он оставил, может быть, навсегда, и где-то уже близко должно показаться село Галкино, в котором ему предстоит жить и работать. Огромный сборочный цех завода, куда он пришёл совсем молодым из института и с которым вчера простился,
[13]
будучи уже седым, квартира на Кировской, шумный поток машин на улицах, ощущение давно устоявшейся жизни, — всё это было теперь там, позади. А здесь, где-то недалеко от Калуги, его ждёт, как говорили в Москве, в Ленинградском райкоме, Галкинская машинно-тракторная станция, ждёт новое дело, которое принято считать очень сложным и ответственным. Да, это очень трудно, сложно, но выполнимо. Он знает, в каких муках рождались наши первые тракторы и самолёты! Теперь об этом вспоминается так, как, может быть, вспоминает инженер свою студенческую дипломную работу.
Аркадий Андреевич чувствовал в себе добрую силу, которой хотелось дать хороший ход. Он тоже думал, что в сельское хозяйство надо бы послать побольше людей с надёжным опытом организаторской работы, людей самой высокой культуры. Об этом он разговаривал с колхозниками, когда бывал в отпуске в деревне, об этом размышлял, когда читал в газетах о колхозах и МТС.
В свете фар показались белые кирпичные здания, должно быть, какого-то бывшего имения, обширный липовый парк, двор у дороги, загромождённый машинами. В дальнем углу темнели, возвышаясь, корпуса комбайнов, ближе виднелись силуэты колёсных и гусеничных тракторов, вмёрзшие в землю плуги и культиваторы.
Машина остановилась против белых домов. Была глубокая декабрьская ночь. Ветер шумел в верхушках старых лип.
Инженеры спрыгнули на землю, Аркадий Андреевич Лонь вышел из кабины.
Вот они и приехали — три посланца большого московского завода.
Одинокая фигура в тулупе шла им навстречу от магазина.
— Не наши, кажись, — проговорила она стариковским голосом.
— Да нет, пожалуй, уже ваши, — ответили ей.
Дед оглядел в полумраке машину, московские номера на её бортах и после долгих уговоров пошёл будить директора.
Через час, расставив в просторной избе бабки Матрёны купленные только вчера в Москве раскладные алюминиевые кровати, инженеры крепко спали.
Так началась их жизнь на новом месте.
[14]
2.
Зона Галкинской МТС организована очень неудобно. Угра делит её на две половины. Четыре колхоза на той стороне, пять — на этой. Пятый — «Светлый путь» — словно на острове в излучине Угры; километров за сорок от усадьбы приходится гонять туда громоздкие машины по бездорожью через соседний Юхновский район. Усадьбу эту какой-то мудрец расположил на самом краю зоны.
Осенью, когда техника стягивается к мастерским, на угорских паромах начинается горячка. На паром трактор может въехать только без прицепных орудий, а их приходится потом вкатывать на руках. От длинных путей по лесным дорогам достаётся и комбайнам, и сеялкам, и культиваторам.
Приходит весна; сев начинается. Как возить горючее на заугорские поля через разлившуюся реку?
Колхозы этой зоны со времён войны называют малолюдными. Есть тут артели, в которых живут и работают одни престарелые. Только по большим праздникам, когда съезжается домой молодёжь из Кондрова, из Калуги, на сельских улицах становится оживлённее. За зимний день пять-шесть старушек нагрузят десяток возов навоза — это уже событие. Тысячи гектаров земли тринадцать лет не видели удобрений и, понятно, почти ничего не родят.
Зона машинно-тракторной станции... Она простиралась на несколько десятков километров, и Лонь воспринимал её как единое большое и запущенное хозяйство, которое надо приводить в «божеский вид». Две недели он пропадал в дальних колхозах и всматривался во всё с тем задумчивым спокойствием, с каким инженеры решают сложные технические задачи.
Это спокойствие, хранившее большую осознанную силу, казалось, нашло себе очень удобный приют в его плотной, тепло одетой фигуре. И сам он, должно быть, необыкновенно удобно, уютно чувствовал себя в простой рыжей шапке-ушанке, надвинутой на голову до самых бровей, в недорогом пальто с таким же рыжим, как шапка, воротником и в новых валенках, в которые непривычно были заправлены отутюженные брюки в полосочку, в каких он каждый день ездил в Москве на завод.
Лицо его, тоже плотное, без морщин, с коротким носом, тугими губами, хорошим сильным подбородком, словно
[15]
осыпанным серебристым песком, как будто отдыхало в этом уюте.
Он ходил по деревням, по фермам, заглядывал в избы, амбары, клубы, и по серым глазам его, в которых выражалось то изумление, то озабоченность, то добрая радость, было видно, что этот плотный сосредоточенный человек не отдыхает — работает. Всё было на виду: худые, заткнутые соломой скотные дворы, коровы, сгорбившиеся и покрытые инеем, бригадиры, ходившие под хмельком из одной избы в другую.
В одном заугорском колхозе он остановился как-то около фермы, свободно опустив руки в карманы пальто, и минут пять стоял поражённый. На лютом морозе, будто совсем не замечая холода, доярка доставала с 20-метровой глубины колодца, наверное, уже пятидесятое ведро воды. Без варежек, в телогрейке, она быстро работала руками, перебирая верёвку, и, казалось, совсем не чувствовала неудобства и тяжести своего труда.
«Журавля даже нет!» — изумился про себя Лонь. Ему сразу вспомнились другие фермы, где колхозницы на руках вытаскивают пласты тяжёлого удушливого навоза, на себе носят и сено, и солому. Нигде он ещё не видел, чтобы женщины так просто и смело брались за самую тяжёлую, подчас изнурительную работу и чтобы этот неженский, по своей тяжести, труд вот этак спорился у них в руках. «Да ведь это же героические люди!» — с суровым изумлением думал он, глядя на разрумянившуюся у колодца женщину.
Он нашёл заведующего фермой и попросил собрать доярок. Женщины подходили, неторопливо оглядывая незнакомого человека, его крупное волевое лицо, подбородок с ямкой, седеющие брови, и сдержанно здоровались.
Это были люди, жизнь которых проходила в многолетней борьбе с трудностями, с нехватками, люди, которых не слишком баловало своими заботами и вниманием колхозное начальство. Лонь видел это по их мужественным озабоченным лицам, по их натруженным рукам, по глазам, в которых проглядывало какое-то вопросительное выражение. Он знал, что они работали не за плату и не за страх — какая-то неугасимая вера жила в них, несмотря ни на что, и почему-то чувствовал себя большим должником перед ними.
[16]
Я смотрю на ваш труд, — начал он с озабоченной суровостью, ответив на приветствия и назвав себя. — Это же героизм, честное слово. Но скажите, неужели ещё никому не приходило в голову как-то облегчить это дело, механизировать трудоёмкие процессы?..
Над головами вспорхнул шутливый говорок:
А мы привыкли — вроде ничего! — бойко высыпала молодуха, та, которая доставала воду из колодца.
И-и, дорогой товарищ начальник, — простите, не знаю, как вас по имени-отчеству... — нараспев протянула пожилая сморщенная женщина в тёплом подшальнике с заплаткой. Лонь подсказал ей, как его звать. — Кому у нас об этом, Аркадий Андреевич, хлопотать? Наших правленцев палкой сюды не загонишь, хоть бы посмотреть пришли, а не только, чтобы чевой-то там... механизацию какую. Тут хлопот невпроворот: того нет, другого не хватает, а пол-литру им тут никто не приготовил — нешто их потянет сюда. А кабы руководители-то помогали, — тут совсем бы другая песня была.
И, кажется, ещё не подумавши как следует, она привлекла:
— Вот, может, вы, Аркадий Андреевич, расшевелите тут, как вы теперь у нас директор МТС, в свете сентябрьского Пленума...
Все разом засмеялись этой неожиданной бабкиной прыти, её смекалке, тому, как она по-своему неловко целилась и всё-таки попала в самую точку. Лонь тоже хохотал от души. И глядя на него, женщины понимали, что, конечно, он расшевелит!
Тесной группой они шли по ферме, смотрели коров и помещение. Лонь не говорил речей, но всем интересовался, не переставая спрашивать даже о том, чего доярки могли и не знать: целы ли семена в колхозе, есть ли торф поблизости, в каком состоянии луга, хватает ли саней — и всё записывал в маленькую хорошенькую книжечку.
Когда он не знал какого-нибудь деревенского термина, он нетерпеливо щёлкал пальцами над ухом: — Подскажите, как это... ну, беременная корова...
— Стельная, — дружелюбным хором подсказали женщины.
— Да, да! — кивал он головой, запоминая новое слово: — Стельная. Спасибо. А такая... ну, холостая —
[17]
как будет? Ага, яловая. Так. Ясно. Много у вас яловых?
Всем почему-то хорошо было рядом с этим понятливым и сильным человеком.
Потом подошёл председатель, и они все вместе обдумывали, как вывезти навоз, что сделать, чтобы хватило кормов, где лучше установить подвесные дороги и как найти денег, чтобы купить насосы для подачи воды.
Лонь остался в колхозе на отчётно-выборное собрание, вместе с активом подбирал кандидатуры в состав правления, а на прощанье опять зашёл на фермы.
— Я ничего не забуду, вы не беспокойтесь, — сказал он своим старым знакомым. — Я обещаю вам, что скоро мы с вами забудем эту кустарщину. Будут у вас и дороги, и насосы. Твёрдо обещаю. Но порядок тут у вас должен быть образцовый.
— Спасибо, Аркадий Андреевич, — кланялась бабушка с заплаткой на подшальнике — Анна Алексеевна, как стал называть её Лонь. — Будем стараться. Ну, уж ежели у вас чего там не заладится — дюже-то не переживайте. Потерпим маленько-то, ничего...
Лонь, растроганно смеясь, долго жал её корявую старческую руку.
Он не знал, какие преграды ждут его на пути к осуществлению того, что он пообещал, хотя и предполагал, что трудности будут. Запущенность и кустарщина, с которыми он сталкивался, были настолько для него постыдны и нетерпимы, что никакие известные ему хозяйственные трудности не могли бы остановить его — он ясно это чувствовал.
На взгляд некоторых новых своих коллег по работе он мог показаться странным. Он влезал в жизнь колхозов, не дожидаясь никаких указаний, требований и накачек. Его не терзали сомнения насчёт того, что ему делать: то ли всего-навсего «оказывать помощь» колхозам, то ли браться за них со всей силой и страстью, используя до предела и техническую мощь и кадры МТС. Он даже не предполагал, что есть на свете такие директора, которых эти сомнения извели вконец. Сидит этакий мученик где-нибудь в Уколицах в холодном кабинете, не сняв ни шапки, ни перчаток, и страдает в ожидании победы коммунизма. Жалкое зрелище!
[18]
Нет, Лоню такая роль была бы каторгой. Он возвращался из своей первой поездки по зоне с нетерпеливым желанием скорее нажать на все рычаги, которые только могли оказаться в его руках.
3.
Квартира, в которую он перебрался перед отъездом, за эти дни изрядно промёрзла. В пей уже устоялся холодный запах нежилого помещения. Аркадий Андреевич быстро наколол дров, растопил печку, поставил чайник и замёрзшие московские консервы на плиту.
И комнате приятно запахло горящими дровами и теплом, которое быстро распространялось вокруг.
Аркадий Андреевич повесил пальто и опустился около топки на корточки. Отворил дверцу, посидел, глядя в огонь.
Освещённый красным пламенем, сейчас он был другой. В пиджаке и свитере на плотной фигуре, с седыми полосами, закинутыми назад и слежавшимися под шапкой, в массивных очках — он был какой-то притихший, домашний и... одинокий.
Закурил. Не отводя глаз от огня, задумчиво выпускал и топку толстые струи дыма. Он что-то перебирал в памяти. Рука нащупывала в кармане письмо от жены...
Много прожито вместе. И вдруг — почти чужие. Оттолкнула, как постороннего: «Дело твоё: езжай. Я никуда не поеду».
В шкафу стояла ещё прошлый раз начатая бутылка столичной. Аркадий Андреевич долго рассматривал высокие белокаменные здания на этикетке, потом налил целый стакан и залпом выпил. Но водка не действовала. Он поужинал, снова закурил и стал ходить по комнате. Дым полотенцами скользил через плечи и извивался за спи-ной.
Усилием воли Лонь гнал от себя то, от чего щемило сердце, пытался думать о делах, о том, какие книги начал читать. Он не прочь бы сейчас и «пульку» сгонять с друзьями, но кого соберёшь в такой час? Вспомнил, что инженер Гуничев поехал к шефам в Москву, мысли снова побежали туда, на Кировскую; Лонь с досадой закусил губу и стал шарить по карманам. Вынул записную книжку, остановился с нею под лампочкой. Перевернул один листок, другой... Присел к столу. Ровным движением достал новую папиросу и опять закурил. Лицо его постепен-
[19]
но распустилось, приобрело обычную деловую сосредоточенность.
ОН пересмотрел свои записи. Конечно, в ком-то он мог ошибаться, но в основном у руководства колхозами теперь стояли дельные люди. При мысли об этом Лонь испытывал ощущение здоровой новизны, поселившейся там, в деревнях за Угрой. Но этой новизне нужна сильная и неотступная поддержка. Не хватает в колхозе какого-то мощного ядра, хорошо организованного, располагающего и надёжными кадрами и техникой, чтобы вокруг него всё вертелось, чтобы оно тянуло вперёд все работы, всю жизнь хозяйства.
В зоне такая сила есть — это МТС. А в колхозе? Тракторная бригада? По логике — так. Но тогда её надо как-то реорганизовывать. Сейчас она приспособлена только пахать и сеять, вести уборку и оттого поневоле оказывается в роли постороннего для колхоза подрядчика. А она должна жить большой жизнью артели и возглавлять там все решающие дела: вывозку удобрений, леса, камня, подготовку семян, строительные « монтажные работы, водоснабжение, электрификацию...
Тогда каким должен быть бригадир? Сколько специальностей надо иметь трактористам? Где их учить? И как сами они посмотрят на всё это?
«Посоветоваться надо, — размышлял Лонь. — Пусть о таких вещах все думают...»
Говорили об этом сначала на партийном собрании.
В жизни парторганизации МТС давно не ощущалось единодушной деловитости. На собраниях долго раскачивались, прежде чем попросить слово, говорили больше о мелочах, совсем не относящихся к делу, иные просто оправдывались, иные неловко молчали, пряча глаза от взгляда председателя, и расходились неудовлетворённые. И как-то уже тускнела вера в то, что именно они, два с лишним десятка коммунистов, есть ведущая сила в большом коллективе трактористов, комбайнёров, шофёров, токарей, конторских служащих.
Нужен был верно рассчитанный толчок к большим и каждому понятным делам, чтобы эта сила пришла в нормальное движение. Этого толчка ждали все, ждали, в частности,
[20]
от старого коммуниста Лоня. Он понял это, когда при выборах президиума весь зал вдруг закричал «Товарища Лоня! Лоня! Аркадия Андреевича!»
Его избрали председателем собрания несмотря на то, что он был докладчиком.
Лонь решил говорить обо всех очередных задачах, о множестве долгих и трудных дел, которые ждали усилий коллектива.
Говорил он, ничего не смягчая и не прикрашивая, местами даже сгущал тёмные краски, рисуя картину предстоящих трудностей. Но люди по его словам чувствовали, что сам он охотно и целиком отдаётся этим делам и ему не нужно никаких скидок на непривычность к незнакомой обстановке. Лица коммунистов только светлели от его суровых, жизненно правдивых слов. У всех будто растаяло что-то натянутое в душе, и каждому теперь хотелось широко и трезво раскинуть мыслями и шагать рядом с этим старым коммунистом, со всеми членами бюро в большой и решающей работе.
Лонь старался не вносить детальных предложений, он только подводил к ним людей. И его обрадовала вдруг прорвавшаяся смелость рядовых коммунистов. Радовал неловкий комбайнёр Кузин, который не постеснялся сказать, что «нет разворотливости у нашего руководства» и что «секретарь партбюро товарищ Михайлов мало занимается воспитанием механизаторов». Радовал участковый механик Кульбанов, раскрасневшийся и горячо говоривший о бесконтрольном использовании техники на вывозке удобрений в колхозах, об агрономах и зоотехниках, которые там «курортничают», а не занимаются организацией дела. Попадало и главным специалистам, очень неудачно подобранным, и некоторым членам бюро. Радовало и даже вызывало улыбку то, что каждый обязательно вносил целую пачку предложений и заканчивал речь словами:
— Со своей стороны я обязуюсь...
Предложений набралось много: провести совещание о новой организации работы тракторных бригад — «пускай сами трактористы мозгуют...», организовать техническую учёбу, разработать в колхозах перспективные планы, нанести порядок и дисциплину на ремонте тракторов, организовать в МТС учебную базу по производству торфо-перегнойных горшочков…
[21]
Собрание кончилось, и Лонь видел, что коммунисты расходились возбуждённые, с приподнятым настроением, им хотелось и дальше говорить друг с другом о делах, о жизни, говорить просто и откровенно, как думалось.
Он уже оделся, когда к конторе подошла грузовая машина. Лонь посылал механика в Мятлевскую, на базу «Сельхозснаба», узнать насчёт насосов и подвесных дорожек, и теперь стоял, прислушиваясь к быстрым шагам, которые раздались на крыльце.
Механик постучался, вошёл. Директор встретил его наивно-доверчивой, почти детской улыбкой, и парень тоже улыбнулся.
— Есть?! — У Лоня даже голос зазвенел.
— Ни черта, Аркадий Андреевич, — топтался механик, комкая шапку. — Говорит: и понятия не имеем, какие такие насосы.
— Ну? — Лонь помрачнел.
— Говорит: это в Калугу надо, может, там знают. А подвесные дороги — это, говорят, по разнарядкам. Но их тоже не бывает.
Лонь закусил губу, поправил очки.
— Ладно, отдыхай. Завтра позвоним в Калугу.
Утром он связался с областной конторой сельхозснаба. Какой-то начальственно-хриплый голос раз пять переспросил: «Кто?... Конь?.. Какой конь?» и, наконец, ответил:
— Нет, не имеем.
— Слушайте, везде же это есть, — загорячился Лонь,— я сам видел и в подсобных хозяйствах, и...
— Не знаю, мы не имеем... — устало и оскорблённо прохрипел сельхозснаб и положил трубку.
«Неужели шефам придётся заказывать? — подумал Лонь. — Это же страшно дорого выйдет».
4.
С тех пор, как существует эта МТС, повелось так, что на ремонтные работы тут каждый приходил, когда ему вздумается. Неделя начиналась трудно. В понедельник с утра в мастерских работало только шесть человек. Это — галкинские. К обеду приходило ещё человек шесть из ближних деревень. Во вторник к середине дня подтягивались остальные. Настоящая работа начиналась со среды.
[22]
А в пятницу замполит уже вёл беседы о том, чтобы никто раньше субботнего вечера домой не уходил. Но зайдёт, бывало, замполит в мастерские в субботу с обеда пусто, все ушли.
Казалось, что теперь такой неорганизованности пришёл конец. Была введена высокая оплата труда, все ознакомились с решениями сентябрьского Пленума, да и обстановка в МТС изменилась. Прибыли новые опытные руководители. Все ждали каких-то серьёзных перемен. Но на работу выходили по-старому.
Пришлось специально говорить об этом на совещании.
На другой день новый заведующий мастерскими инженер Виталий Пилипчук пришёл на работу без пяти восемь. В цехах — ни души. Из полумрака выступали чёрные, пропахшие машинным маслом силуэты разобранных тракторов. Прошёл в механический цех. Там, за деревянным барьером, в углу стоял его столик. Минуты казались очень долгими. Восемь. Начало девятого. На заводе в это время уже чувствуется чёткий ритм труда, у станков появляются первые стопки деталей. Тот, кто опаздывал на минуту, мчался по цеху, как угорелый, виновато улыбаясь товарищам направо и налево.
Тут тоже предприятие и не такое уж примитивное. Зря представитель областного управления сельского хозяйства говорил в Москве, когда инженерам вручали путёвки в Галкино, что мастерские МТС размещены в бывшей церквушке, что оборудование там допотопное. Видно, товарищ был не в курсе. Мастерские занимают вполне подходящее кирпичное помещение, в них даже кран-балка есть. Беда, что нет самого элементарного порядка и дисциплины. Инструменты валяются под верстаками, среди тракторных деталей, — специальных шкафчиков нет. Нужный гаечный ключ очень долго приходится искать. Один напильник и тот сточенный, как старая подошва, переходит из рук в руки. После первоклассного завода, на котором заменяли чуть подносившийся инструмент, такая бедность казалась Пилипчуку невероятной.
Вот, наконец, хлопнула дверь. Глухой гул прокатился по безлюдным цехам. Кто-то дул на руки, топал ногами. За окном послышались голоса.
Долго тянулись сборы. Будто и не было вчерашнего совещания.
[23]
Легко было бы что-то предпринимать, если бы опаздывало пять — шесть человек, а то почти все!
— Где Козлов? — спросил бригадира Пилипчук, уже освоившийся с людьми и запомнивший многих в лицо.
— Вроде тут где-то, — ответил тот, сам точно не зная, пришёл ли уже Козлов или нет.
Пилипчук нахмурил лоб. Чёрт возьми, даже узнать нельзя, на работе человек или нет. Табельной доски и то не могли придумать. И его вдруг осенило: «Да что же ты сам-то не учредишь эту доску?»
Дня через два табельная доска была сделана. Пилипчук приказал повесить её около своего стола и лично наблюдал, кто когда перевешивает свой номерок. Рабочие видели в молодом Пилипчуке солидного и умного инженера. С ними он обращался просто, но вдумчиво. Перевешивать номерок с опозданием под взглядом такого человека — удовольствие маленькое, тем более, что он просил объяснять причины опоздания. И всё-таки нашлись двое, чьи номерки с утра бывали нетронутыми — это Козлов и Шмелёв. Они вообще старались не замечать табельной доски, даже когда приходили вовремя. Долго они молча игнорировали новый порядок. Каждое утро проходили, по-бычьи опустив головы под насмешливым и осуждающим взглядом Пилипчука и стараясь не встречаться с ним глазами. Над упрямцами начинали подтрунивать ремонтники. Наконец, однажды утром друзья не то небрежно, не то виновато улыбаясь, взяли в руки свои номерки...
Труднее оказалось изживать прогулы.
В одну из суббот МТС должна была выпустить из ремонта очередной трактор. Всё шло нормально. Комсомольцу Салатенкову оставалось часа на четыре работы, чтобы закончить сборку последнего узла. Но в полдень оказалось, что Салатенкова в мастерской нет.
— Домой, должно, пошёл, — безо всякой тревоги предположил его сосед.
— Ушёл — это точно, — подтвердили токари. — И искать нечего.
Пилипчук срочно поставил было к этому трактору других рабочих, они начали сборку, но где что у Салатенкова лежит — так и не разобрались — бросили.
После выходного виновника вызвали на заседание комитета комсомола.
[24]
- Ну, рассказывай.
Салатенков молчал, надувшись и шумно сопя носом.
- Как получилось-то? Ты ведь подвёл весь коллектив.
Никакого ответа на эти вопросы не предвиделось.
- Что же ты молчишь? — повысил голос секретарь.— Ты понимаешь, что ты порочишь звание комсомольца?
Теперь Салатенков всем видом своим силился показать, что этот разговор невыносимо оскорбителен для него. Парень кривил губы, придумывая, чем бы отомстить за то, что с ним так разговаривают, и процедил: Ну, исключайте.
Лонь смотрел на него и думал: «А жидкий на расправу. Сколько надо повозиться, чтобы сделать такого настоящим человеком!»
Но дело было не в нём одном. Прогул в условиях МТС, когда механизатор работает в мастерских, а живёт далеко в колхозе, тут издавна считается поступком вполне естественным. И этого за одну неделю не изживёшь. Лоню вспомнилось: заходят к нему в кабинет двое рабочих. У одного плутоватое выражение лица, руки он держит по швам.
— Что это вы так, навытяжку? — интересуется Лонь.
— У меня выправка такая, товарищ директор, — пытается шутить тот.
— Она у вас всегда такая или только, когда вы в чём-нибудь провинились? — тоже не без иронии спрашивает Лонь.
Парень, зажмурив глаза, трясёт головой:
— Это вы точно подметили. Прогулял... Последний раз, Аркадий Андреевич. Сами знаете — детишки, хозяйство. Дровишек надо наготовить, того-сего, муки смолоть — вот и ...
Такие объяснения Лоню приходилось выслушивать даже от передовых людей станции.
«Строиться надо скорее, — решал он. — Всё это отпадёт сразу, как только мы стянем самый необходимый народ из колхозов на усадьбу МТС. И в семьях рабочие будут больше находиться с женой, с детьми. А это тоже важно».
Что ни день, то всё новые глыбы дел громоздились одно на другое. И число их не убавлялось: где надо было своротить
[25]
целую скалу, там удавалось пока лишь отколоть небольшой кусочек.
Насчёт перестройки работы бригад было, наконец, решено. Бригадиры принесли списки людей, которые пойдут работать в колхозах, и тех, кто останется на ремонте. Лонь поручил главным специалистам выехать в колхозы и организовать там работу этих бригад. Во многих побывал сам. За участковыми механиками закрепил по две тракторных бригады.
— Эти специалисты должны быть вроде старших мастеров на производстве, — объяснял на совещании. До сих пор они не несли ответственности за положение дел в бригадах. Теперь директор обязал их помогать бригадирам в организации работ, вести контроль за техническим уходом и учить трактористов.
Вязла МТС с механизацией трудоёмких процессов. Подвесные дороги кое-как добыли — в пяти колхозах можно было их монтировать. В Острожном, Озерне, Плюскове и Головине было всё, чтобы электрифицировать фермы. В восьми деревнях не так уж трудно наладить водоснабжение. Но кому всё это поручить?
Руководить механизацией трудоёмких процессов в животноводстве прислали в МТС техника Владимира Сумачёва. Но парень он городской — никак не осмелится сказать себе: «Будь здесь». Лонь дал ему время осмотреться, подготовить план действий и на третий день вызвал на беседу. Надо было рассеять у парня всё, что его связывало, зажечь в нём беспокойный трудовой огонёк.
В кабинет вошёл красивый молодой человек. Лонь, закуривая, указал ему на диван, сам уселся поудобнее и, ничего пока не спросив, начал попросту делиться своими думами:
— Смотрите, что получается...
Тихо и не спеша, как в домашней беседе, он говорил о людях, которые долгими годами несут на своих плечах непомерные тяжести. В мороз и вьюгу они руками достают с 20-метровой глубины воду — не два, не три ведра — по сотне вёдер в день. И это — у нас, где так много инженеров и техников, где можно механизировать любой трудоёмкий процесс. Он говорил, не поднимая глаз от спичечной коробки, которую в раздумье перевёртывал пальцами с дымящейся папиросой.
- Понимаете, обидно за этих самоотверженных людей,- в голосе Лоня звучала простая человеческая печаль. - Они на себе таскают
[26]
коровам воду, чтобы обеспечивать страну продуктами, а мы, инженеры, техники, даже забыли о них. И если мы с вами поможем им, вы представляете, что это будет? Причём это не так трудно и осуществлять. Колхозники настолько понимают необходимость механизации труда на фермах, что тут не потребуется никакой агитации. И траншеи пойдут рыть и что угодно...
Лицо Сумачёва уже светилось благодарностью к этому седому инженеру за такой разговор.
- Верно, Аркадий Андреич! — поняв, что теперь можно отвечать, горячо заговорил он. — Тут, в деревне, даже небольшое дело сделаешь, а людям от него такая помощь — просто и не знают, как благодарить.
- Ну, а ты как устроился-то?
- Неудачно. Хозяйка несговорчивая какая-то. В квартире холодно, печка развалилась...
- Вот что, — Лонь выпрямился. — Через пять дней печь у тебя будет новая. Ясно? — Он ещё раз обвёл лицо техника изучающим взглядом и сказал совсем по-дружески: — М-махни ты рукой на все свои сомнения и отныне | читай себя здешним, коренным жителем. Договорились?
Сумачёв, уходя, радостно закивал головой.
«Но насосы, насосы! — Лонь с ожесточением тёр себе кулаком шею. — Чёрту душу заложил бы за них...»
Его мечтою был безбашенный насос — простая и безотказнейшая машинка. Не надо ни водонапорной башни, ни артезианской скважины с мощными моторами. Смонтируй у колодца эту «игрушку», и она тебе будет гнать воду на все фермы. Накачает до отказа — выключится сама, убавилась вода — насос опять начинает работать — пей на здоровье!
Знал бы, где есть такие — пешком бы пошёл за ними. Нетy! Почему-то очень мало их ещё выпускают.
«Прямо хоть садись и сам конструируй такой насос», — подумал однажды Лонь.
Но вскоре у него произошла интересная встреча, которая повернула события иначе. В Кондрове на районном собрании партийного актива он познакомился с человеком простецкого вида и небольшого роста, который рассказывал что-то председателям колхозов о малой механизации.
[27]
Это был главный инженер литейно-механического завода Гусаков, неугомонный изобретатель, рационализатор и великий энтузиаст малой механизации. Лонь очень обрадовался этому знакомству. Инженеры сразу нашли общие темы: заговорили о гидротаранах, о рельсовых дорожках, о технических новинках.
— Вы знаете, я всю зиму бьюсь, — пожаловался Лонь, — нигде не могу найти водяных насосов.
— Не найдёте, — убеждённо подтвердил Гусаков. — Не скоро они ещё будут.
— Чёрт побери! — выругался Лонь. — Знаете как нужны?
И он рассказал о своей первой поездке в заугорские колхозы, о доярках, о своём решительном обещании помочь им.
— Можно попробовать у нас на заводе, — спокойно сказал Гусаков.
Лонь уставился на него сверху вниз: всерьёз он или так, ради приятного знакомства? Гусаков встряхнулся:
— Сложный не сделаем, а попроще да с вами вдвоём — почему же?
— На первое время и такие хороши...
С того дня Лонь несколько раз ездил на завод. В первое время приезжал оттуда в хорошем настроении, а однажды вернулся молчаливый и рассеянный.
— Были испытания? — осторожно спросил инженер Гуничев.
Лонь поморщился:
— Барахло.
Ничего больше не сказав, он просмотрел очередную почту, пожал плечами. Из областного управления сельского хозяйства опять не было ни слова. То присылали в день по десятку пакетов, однажды пришло даже пятнадцать, и половину из них можно было вообще не посылать. А теперь взялись сокращать переписку и даже на запросы не отвечают: борьба с бюрократизмом путём усиления... волокиты.
— Сами глаз не кажут — ладно! — ворчал Лонь.— Но хоть бы уж на просьбы отвечали. Хоть на важнейшие!
Два письма он послал начальнику управления, одно в облисполком. Писал: в МТС нет клуба, собрания и занятия с механизаторами проводить негде, освободили старый каменный сарай,
[28]
заготовили девяносто кубометров леса, напилили досок, настелили пол, потолок, сделали сцену, сложили печи. Нужно всего 14 тысяч рублей... Никакого ответа! Раздумывают. А в конце года будут каяться: «не могли освоить столько-то миллионов»! Почему так неповоротлив аппарат управления?
Обычно к концу дня, когда Лонь уставал, ему начинало казаться, что дела у него почти не движутся, что он приехал сюда и топчется на месте. Настроение портилось. Он шёл в таких случаях домой, переодевался в пижаму и, полулёжа на кушетке, начинал читать какую-нибудь интересную книгу.
А сейчас откровенно сказал о своём настроении секретарю партбюро.
— Вот смотри: бьёмся, бьёмся, а реального пока ничего.
Михайлов подумал. Это был молодой, но по-стариковски неторопливый человек, привыкший всё взвешивать не спеша. Он давно работал в МТС, был и трактористом, и до мелочей знал жизнь и каждого работника станции.
— Ну как же ничего? — вполголоса возразил он директору. — Подъём идёт. Медленно пока, но идёт.
Лонь ждал, что дальше.
— Вот смотрите, как поднялся процент выхода на работу за месяц. Вдвое. Сейчас он уже на уровне девяноста — девяноста двух. Это не пустяк. Ремонт идёт намного лучше, чем в прошлые годы... Бывало ведь как? Нет запасных частей — садятся ребята около печки и покуривают. А теперь попробуйте заставьте их сидеть!
Директор хотел что-то возразить, но сравнения заинтересовали его.
Михайлов продолжал:
— Я вот проездил на семинар, тут перестали вывешивать показатели соревнования. Раньше бы на это никто и внимания не обратил. А сейчас Захаров — кузнец этот, знаете? — подходит и уже с таким намёком:
— Насчёт выработки бы узнать... какая у кого производительность... Интересно бы...
Вывесил я показатели, Захаров подошёл, почитал — против его фамилии стояло 140 процентов. И смотрю — улыбку прячет:
- Угу. Теперь буду знать.
[29]
— А потом вы учтите и такую вещь. Тут всегда считалось, что вот соседняя, Полотняно-Заводская МТС, — такая уж станция, что может быть только передовой, а вот наша, Галкинская, — эта всегда где-нибудь в хвосте плетётся. Такая уж она есть — отстающая! А нынче что? Не слыхали? Я заикнулся про Полотняно-Заводскую МТС, а мне все в один голос:
— А что Полотняновская? В сводке мы с нею почти уж поравнялись!
Михайлов выпустил изо рта струю дыма куда-то в верхний угол и примолк. Лонь тоже молчал, раздумывая и сопя залёгшим от простуды носом.
— Сдвиги есть, — уже как бы про себя выговорил Михайлов, — только маленькие ещё.
Лонь задумчиво перевёртывал пальцами спичечную коробку. А ведь он в самом деле не замечал этих перемен. Сравнивать то, что делалось, ему было не с чем, разве только с тем, что предстояло сделать. Но это сравнение ничего не открывало ему. И жаль! Открыть было что. Не сдвиг, нет — процесс. Новый, глубоко идущий жизненный процесс...
В эту минуту Лонь, казалось, уже сожалел, что сейчас вечер, и радовался, что завтра будет день, будет много работы и что к концу того дня коллектив сделает ещё что-то. Глубинный процесс получит новую силу.
— А знаешь, — сказал Лонь,— с насосом-то ерунда получилась. Будем переделывать.
5.
Чисто выбритый, свежий, он в девять часов утра уже стоит у своего стола и протирает очки. Крупное лицо его с ямкой на крепком подбородке выглядит сосредоточенным. Он собирается ехать в колхоз «Правда». Там нужно окончательно решить вопрос об электрификации центральной усадьбы (добились, что спиртокомбинат — шеф колхоза выделяет подшефному 12 киловатт электроэнергии), договориться, чтобы комбинат конкретнее помогал колхозу. В «Правде» работает половина тракторной бригады Павлова во главе с самим бригадиром: вывозят удобрения, начали монтировать подвесную дорогу. Надо проверить.
Председателем в «Правде» работает Карпухин — пожилой агроном, человек знающий, но замкнутый. Всё делает молчком. К МТС
[30]
у него отношение до сих пор было довольно своеобразное. Михайлов рассказывает: бывало, ходит председатель по полю и тихо ворчит:
- Где ж эти агрономы мэтээсовские? Напахано, не поймёшь как.
Ворчит так, чтобы краем уха это слышал кто-нибудь из работников МТС. Но ничего не требует, не останавливает трактор, не заставляет переделывать. Тихо удаляется. Участок обработают, засеют. Карпухин отправит в район сводку и только после этого начинает «ставить вопрос» о качестве, жаловаться руководителям района: Какой же тут будет урожай!
Ему говорят: «Где ж ты раньше был?» Карпухин делает скучное лицо:
- Да нешто я не говорил! Говорил и агроному, и замполит тут был... Никаких мер не принимают.
Теперь он начал чувствовать себя в хороших государственных руках. Едва увидел с горы, что старый «газик» Лоня остановился у конторы колхоза, побежал туда. К директору МТС у него много всяких просьб и вопросов, Лонь поздоровался, посадил Карпухина рядом с собой и сразу приступил к делу:
- Так вот: комбинат готов давать тебе 12 киловатт. Ты как?
Лонь не спешит со своими советами, требованиями: пусть сам соображает, что теперь надо предпринять.
- А как возьмёшь эту электроэнергию? Сейчас столб прыть — проблема: зима.
- Плохо подумал,— осуждает Лонь.— Столбы оставь до весны, но всего весною не сделаешь — там других работ будет много. Внутреннюю проводку можно сейчас делать?
- Можно, — сразу сдаётся Карпухин.
— А это большой кусок дела.
Карпухину определённо нравится такой директор, он даже завидует ему. Всё у него ясно, отчётливо, всё давно обдумано. Раз-два — решили один вопрос, переходит к другому, к третьему — как по-писаному. Вопросов десять решили за полчаса, побывали у руководителей спиртокомбината, в бригаде у Павлова, и директор ни разу даже не заглянул в записную книжку — не забыто ли что-нибудь? Карпухин только вошёл во вкус — Лонь уже протянул ему руку, садясь в машину.
- Значит, договорились: завтра присылаю электромонтёра. У тебя всё должно быть готово.
[31]
— Да-а... — качнул головой Карпухин, глядя вслед помчавшемуся старому «козлику». А мы «руководим — про охапку соломы до утра митингуем...
В конторе директора уже ждали. Явился, «из дальних странствий возвратясь», бывший тракторист Кабанов; столяры прибыли уяснить «генеральную линию» и заодно отвертеться от поездки на заготовку леса; в десятый, наверное, раз пришли за деньгами каменщики и штукатуры, которые восстанавливали клуб. Тракторист в замасленной телогрейке ходит, волнуется — даст директор на чём перевезти дом или нет. Всем охота поскорее отделаться, тракторист норовит будто невзначай стать поближе к двери — больно уж неприятная это штука — ходить к начальству. Бывало, зайдёшь подписать какую-нибудь бумажонку к директору — тогда ещё не Лонь был, другой — там и крик, и брань, и не добьёшься никакого толку.
Когда Лонь показался в коридоре, все расступились, он поздоровался с ними и прошёл в кабинет. Тракторист подождал с минуту и постучался.
Директор стоял за столом, спокойно протирая очки белым платочком. Чтобы долго не переживать, тракторист выпалил с ходу:
— Купил я, Аркадий Андреич, дом и вот не знаю, как его перевезти.
Не вдаваясь в уточнение, директор проговорил будто про себя:
— Передайте, что я разрешил вам взять «С-80».
Парень растерянно заморгал глазами. Ему показалось, что директор не успел ещё дослушать и обдумать такую серьёзную просьбу, а у него уже сорвалось распоряжение. Строительство дома дело такое, что о нём даже думать второпях нельзя. И притом машины все заняты, ночами и то работают. А перевезти надо обязательно до распутицы. В то же время парень боялся, что директор вдруг передумает и откажет.
Лонь легко заметил все его сомнения и добавил с тем же спокойствием:
— За сутки управишься? Ну, давай. Ребята помогут.
За десять минут он отпустил почти всех, остался лишь вместе с напарником молодой весёлый столяр Чибисов.
[32]
- Теперь слово, конечно, имею я, — пояснил он.
Слово он имеет по части строительства городка машинно-тракторной станции. Правда, проект планировки этого городка ещё не окончательно ясен, генеральный план не утверждён, но в общих чертах всё определилось. В МТС уже знают, где пойдёт какая улица, как разместятся в парке детские ясли и площадки, поговаривают о водопроводе, о палисадниках, полных сирени и жасмина. Вчера зашёл помощник бригадира справиться, куда ему перевозить свой дом. Лонь достал набросок плана усадьбы МТС, где красными квадратики ми обозначены будущие дома.
— По карте ходил когда-нибудь? Ну вот, ориентируйся: это пруд, это вон тот сарай, это — мастерские. Вот улицы. Эти участки уже заняты. Выбирай вот рядом с Голубевым. Место хорошее... Понимаешь, в этом проекте всё «привязано» вокруг готовых строений и тут не может быть других вариантов планировки. Так что ты выбирай смело.
19 марта 1954 года на пустое, заваленное снегом поле, где будет улица, въехал первый трактор, нагруженный деталями разобранного деревянного дома кузнеца Воробьёва.
Если учесть всё это, а также то, что весёлый столяр Чибисов не знает ничего красивее своей профессии, то станет понятно, что он чувствовал теперь себя в самом центре новой истории МТС. Прежде всего он не советует директору спешить с хорошей мебелью: материал сырой, рассохнется всё — двойная выйдет работа. Лонь слушает. Он умеет слушать.
— Давайте мы начинать пока не с венских, а с деревенских, — говорит Чибисов, смакуя каждую фразу.— Первую нужду людям надо обеспечить! А время придёт — всё станет на своё место. Зайдёте вы к трактористу, глянете — как в самой наилучшей интеллигентной квартире будет: и резное, и точёное, и под лак.
После такого вступления он лукаво и горячо говорил насчёт того, что негоже самим столярам ехать заготавливать лес.
Лонь насмешливо прищурил глаза и погрозил лукавому столяру пальцем:
— Пошутили и хватит. Ты понимаешь, что иначе сейчас нельзя? Такой период.
[33]
— Что ж, — сдался Чибисов, — будем считать, что уговорили...
Сотрудники постепенно узнавали, что директор всем умеет заниматься с большущим интересом, и это уже передавалось им всем. Землеустроителю нравилось сидеть с ним над планами, вычислениями. Понравилось даже, как директор заметил ему, когда он, заторопившись, взялся было делать черновые вычисления в записной книжке.
— Зачем портить записную книжку? Это же черновая работа, — и подал лист бумаги.
С истинным увлечением он занимался сегодня расчётами. Тут он в своей стихии! Надо было решить, удастся ли переправить на пароме через Угру трактор «С-80» на улучшение лугов.
Начальник мелиоративного отряда Каменский сказал, что можно переправить вброд.
— Это когда будет? — строго спросил Лонь. — Когда трава на лугах вырастет?
В этом году наметили осушить в зоне 232 гектара болот, удалить кустарник с площади в 304 гектара, срезать кочки, провести поверхностное улучшение двухсот гектаров луга. А уж если улучшать луга, то не в мае же, когда трава пойдёт расти вовсю. Каменский, видимо, сейчас только и понял, каким энергичным и поворотливым ему надо быть, и схватился за расчёты.
— Вес трактора будет...
— 11 с половиной тонн, точнее — 11.700, — сразу ответил Лонь. Неведомо, когда он успел запомнить эту цифру.
Оба уславливаются о приблизительных размерах лодок, быстро множат, определяя объём. Соревнуются.
— 7,36 кубометра — объём лодки,— объявляют почти в одно слово. — Удельный вес воды равен единице. Значит, 7,36 тонны — предельная подъёмная сила одной лодки.
— Знать точно размеры — можно даже и осадку определить, — заключает Лонь. — Только при погрузке и выгрузке домкраты будут нужны.
[34]
— Да, всё давление будет сосредоточено на одном краю,- спешит реабилитироваться технической смекалкой Каменский. — Можно длинные брёвна класть.
- Можно и брёвна. Оба довольны быстротой расчётов, друг другом, а больше тем, что трактор переправить можно. Но Лонь всё-таки даёт Каменскому до конца почувствовать, что нельзя позволять себе канцелярского спокойствия.
— От вас зависит знаете что? — серые глаза его спрашивали тоже упрямо, но с дружеским доверием. За этим «что» у Лоня стояли обширные, но заросшие кустами, кочками луга, которые пора привести в порядок; стояло за этим «что» настоящее богатство — большие стада коров. Каменский понял всё и кивнул, Лонь одобрил это взглядом и закончил: — У вас всё должно быть абсолютно ясно.
Он никого не брал в «шоры». Людям, которые не умели ценить порядок и дисциплину, он говорил иногда:
- Я могу вам объяснить, почему я требую то и это. Но чтобы мои требования были не выполнены — такого положения я не допущу.
Каменский вышел от него лёгкой размашистой походкой.
В самое напряжённое время выяснилось, что члены семей механизаторов, будучи колхозниками, стали отказываться от работы в колхозах. Виктор Снудин, рабочий МТС, приказал жене:
— Чтоб тебя не было на колхозных работах!
Мамаша учётчицы Марьевой уже давно не вырабатывала минимум трудодней. Лонь узнал об этом и сразу начал приглашать к себе рабочих.
Вошла учётчица Марьева, села, поджав ноги, у стола. Директор с минуту изучал её, потом спросил:
— Сколько у вашей матери трудодней?
Девушка мигом сообразила, о чём речь, и примирительно ответила:
— У неё, Аркадий Андреевич, есть справка. От доктора. И потом, разве я могу за неё отвечать?
— Минуточку, — перебил её директор, — давайте разберёмся, как вы рассуждаете. Все советские люди мобилизованы сейчас на очень серьёзное дело — на решительный подъём сельского хозяйства. А вы, передовой человек,
[35]
работник МТС, хотите оставить в стороне от этого своих родителей?
Марьева густо покраснела.
— Ну? — напирал Лонь.
— Действительно — нехорошо, Аркадий Андреевич. Я сделаю...
К вечеру стали заезжать председатели колхозов.
В первое время они редко заглядывали в МТС, а самих их, бывало, не найдёшь и неизвестно было, чем они занимаются. И сладить с ними не так просто. Есть тут одно очень неудобное обстоятельство.
На ответственности МТС — вся жизнь колхоза, а потребовать с председателя она ничего не может. У директора МТС есть только одно средство воздействия — убеждение. Но Лонь находил и другие.
Однажды председатель колхоза «Светлый путь» Ковалёв взял «С-80» с двумя санями, посадил на них восемь колхозников и поехал на Мятлевскую за цементом. Но когда прибыли на станцию, выяснилось, что Ковалёв, перестаравшись по части спиртного, забыл как следует оформить документы. 60 километров попусту проходил трактор туда и обратно. Простить это было нельзя. Лонь поехал в колхоз, попросил созвать собрание и добился, что оно постановило взыскать с председателя деньги за горючее и холостой прогон трактора.
После этого случая колхозные руководители стали иначе относиться не только к директору, а и ко всем работникам МТС.
Сегодня первыми к Лоню приехали председатель колхоза имени Кирова Кулаков с агрономом Высельским. Всего на диване уместилось человек шесть.
Разговаривают, обдумывают они свои дела и видно, что им доставляет большое удовольствие говорить с этим жизнелюбивым человеком, который всё помнит, знает и каждого понимает с двух слов.
— Условимся так, — говорит он Кулакову: — до пятнадцатого смонтируем генератор, приведём в порядок движок, к концу недели составим смету, приобретём кое-что.
Договариваются о том, что делает колхоз, что МТС.
Агроном Высельский, худощавый, низенького роста человек с острым лицом, сидит тут же и в разговор не вмешивается. Он ещё никак не найдёт своего места в новой сельской жизни. Привык быть участковым агрономом — наблюдателем. Сейчас взялся сам семена
[36]
возить, хотя с этим прекрасно справился бы любой грамотный колхозник. А вот за агрономические дела в колхозе не берётся, жить продолжает на территории другого колхоза.
Лонь доходит и до него.
— Как будешь квадратно-гнездовой способ применить?
— Понимаете... Осложнение тут, — замялся агроном. — Боюсь, народу не хватит перегной в лунки класть...
— Подожди-ка, подожди, — спокойно перебивает его Аркадий Андреевич. — Ты лекцию в Калуге слушал? Ну, а что ж ты начинаешь крутить? Тебе нужно 68 дней, чтобы посадить картошку. Давай пойдём на то, чтобы ещё дня два прихватить. Но ведь зато ухаживать легче и урожаи выше.
Лонь не ожидал, что агрономов трудно будет поворачивать «лицом к производству». Оказалось, что многие из них до того сжились с ролью участковых наблюдателей, что отвыкли от живой организаторской работы, да и от ответственности. О том, какая у них была дисциплина, тут рассказывали довольно весёлые истории. Звонит, бывало, из МТС девушка-агроном своему подчинённому участковому специалисту и начинает деловой разговор:
— Женя, ну как ты там живёшь? Что ж ты вчера не приехал? Я тебя вызывала. А то я выговор могу объявить...
Понятно, что с нею каждый разговаривал, как ему было удобно, иной раз и с крепкими словечками. Тогда она мчалась к директору вся в слезах:
— Они меня не слушаются!
Но того директора многие тоже не слушали.
Лоню пришлось поворачивать круто. Ввели десятидневные задания агрономам, установили жёсткий контроль за выполнением этих заданий, в конце каждой декады вызывали с отчётами на производственные совещания.
Но Высельский и тут устроился мирно-тихо. Он стал прятаться за активностью председателя колхоза. Показатели у него были всегда приличные. Лонь сразу раскусил это. Ни о чём, оказывается, всерьёз этот специалист не думал.
[37]
— На что ж ты надеешься? — негромко допрашивал его Лонь. — У нас непочатый край работы, надо организовать людей, знакомить их с новинками, с передовым опытом, внедрять этот опыт. А ты?
Повернулся к Кулакову:
— Ты требуй от него самой серьёзной помощи в работе с людьми. И перетаскивай его скорее в колхоз. Или я его переведу вон туда — на край зоны.
Острое лицо Высельского, кажется, впервые по-настоящему посерьёзнело. Против обыкновения он уже не оправдывался, а думал.
К вечеру тихо стало на усадьбе. Только двигатель электростанции глухо хлопал за дорогой.
Михайлов сидел у директора на диване и рассказывал о жизни трактористов во время полевых работ. Не очень давно он сам был трактористом, во всех тонкостях знает быт механизаторов. Казалось, он, вчерашний замполит, только теперь начинал верить, чгго быт трактористов будет, наконец, налажен как следует. Лонь слушал его, весь подавшись вперёд.
— Ну, вот, смотрите, весна,— не спеша ведёт Михайлов рассказ. — Приедут трактористы в деревню. Отведут им у какой-то бабушки угол. Кроватей, конечно, нет. И матрацев нет. Сено ещё не выросло, а солому всю за зиму израсходовали. На чём спать трактористам? Найдут где-нибудь гнилой соломки, втащат в комнату и ложатся. Конечно, в нижнем белье лежать на гнилой соломе не хочется, поэтому никто не раздевается — ложатся в чём работали. И умываться перед сном нет никакой охоты. А придёт осень, утренники холодные. Посмотришь: свернулись ребята где-нибудь в сене калачиком, спят и зуб на зуб не попадают. Глядь — у того фурункулы пошли, у того кашель.
— О-о-о... — изумлённо тянет Лонь, распрямляясь.— Эт-то дело серьёзное. Это решительно надо поломать. Хорошо, что вы всё это знаете.
И уже будто диктует своё решение:
— Всем, если не кровать, так топчаны с матрацами. Трактористам — не угол, а, по возможности, отдельную комнату. Приходят со смены — им нагрет котёл горячей воды. Моются, кушают, отдыхают. Так?
Михайлов улыбается. Доволен. Начинает рассказывать о питании.
[38]
Кажется, на свете нет более запутанного дела, чем организация питания трактористов. Выписали на него продукты тут, а он уже переехал туда. Но на его место прибыли двое каких-то шефов и шофёр. И, в конце концов, оказывается, что парень, который обедал через пятое на десятое, «съел» чуть ли не за семерых и должен колхозу солидные суммы за продукты.
— Ну, тут продумать надо, — сказал Лонь. — Я, например, счи-таю, что питание у трактористов должно быть четырёхразовое. Разрыв между завтраком и обедом 67 часов немыслим. Утром — какая еда! По себе давайте судить. Значит, по существу, до обеда тракторист работал натощак. Нет, — четырёхразовое! И, пожалуй, талонную систему надо попробовать, чтобы оградить людей от всяких махинаций и путаницы. И знаете ещё что? От профсоюзной организации надо выделить инспекторов по проверке качества блюд. А? За питанием людей давайте следить самым строжайшим образом.
Рабочий день кончился. Все разошлись. Лонь идёт последним. Всюду выключает свет, запирает двери, выходит на крыльцо.
— Пусть за одно лето нам не всё удастся перевернуть в вопросах быта, — говорит он Михайлову. — Сила плохой привычки очень велика. Но то, что мы сделаем сейчас, — в будущем году трактористы подхватят сами. К старому им уже не захочется возвращаться.
Ночь воцарялась вокруг. За селом безмолвно белели снежные поля. Но на дорогах и в деревнях по всей зоне продолжалась невиданная ещё неугомонная жизнь.
Обычно зимой тут всё замирало. Умолкал рокот тракторов на полях, редко, бывало, увидишь в сумерках лучи фар на дорогах. Теперь и днём и глухой ночью по снежному морю курсировали, словно крейсеры, мощные дизельные машины, пробиваясь сквозь сугробы и вьюги. Они везли удобрения, лес, семена, бочки с горючим, разобранные дома и даже колёсные тракторы, которые на санях великана «С-80» выглядели игрушечными.
Казалось, эти чёрные гусеничные великаны взяли на буксир всю жизнь зоны и теперь яростно прорываются куда-то напрямик по полям и перелескам.
Лонь стоял на крыльце, задумавшись, когда подбежал кто-то в полушубке:
— Аркадий Андреич, там летучка застряла. Километра два от-сюда.
[39]
Лонь пошёл к мастерским. Навстречу шагал пружинистый молодой тракторист Дервук. «Сколько же он сегодня наработал!» — с уважением подумал Лонь. Привёз из леса двенадцать кубометров дров, ездил на станцию, уморился, конечно. Но летучку выручать больше некому. И Лонь, остановившись, проговорил грустно:
— Понимаешь, Дервук, летучка застряла.
— Да? А где? Ну, я сейчас.
Лонь ласково посмотрел ему вслед.
Однако на этом невольному испытанию боевого духа тракториста не суждено было окончиться. Где-то по дороге со станции завязли в сугробе сани с зерном, буксируемые маленьким трактором. Дервук, уже приготовившийся отдохнуть в тепле, выслушал эту печальную историю и снова полез в кабину своего «Сталинца».
Аркадий Андреевич слышал, как в двенадцатом часу ночи подошёл к усадьбе трактор Дервука. Но только дня через три Лонь узнал, что сани с зерном тогда опять где-то застряли, и ребята уже сами разбудили Дервука, вызвали на помощь. Он встал, залил воды в радиатор, завёл машину, вытащил сани на самую надёжную дорогу и только в третьем часу ночи лёг спать.
— Героический народ! — качал головой Лонь, когда ему рассказали об этом.
6.
Когда в заугорских колхозах устанавливали насосы, Лонь с засученными рукавами и сбившимся набок галстуком сам «командовал парадом». Рядом толпились ребятишки, прокуренные деды стояли, как на молебне, свинарки, телятницы.
Старая доярка Анна Алексеевна всё в том же тёмном подшальнике с серой заплаткой, остроносая и беззубая, остановилась ближе всех к механикам и долго им рассказывала свои деревенские новости.
— Варим, бывало, свиньям картошку — я ведь и свинаркой и кем только не была! А котлы-то наружи. Снизу подгорает, а сверху — мёрзлая. Вот, истинный господь, не брешу! А теперь-то, Аркадий Андреевич, с запарником-то, а? Вот благодать-та-а! Истинный бог, такое облегчение получилось. Инженеры, то-то!
[40]
На тугих губах Аркадия Андреевича блуждала тихая улыбка. Он вытирал лоб тыльной частью кулака, выпачканного чёрным маслом, и отзывался между делом;
Пора, Анна Алексеевна, пора.... Правда, в гору дело идёт?
— Уж как идёт-то, не сглазить бы, аж и я вроде помолодела.
Бабы захохотали:
— Прямо хоть сейчас замуж, Алексеевна!
...Лонь возвращался поздно. Старый «козёл» добросовестно выкарабкивался из ухабов, ворча безобидно и терпеливо.
На душе у Аркадия Андреевича было легко. Думалось о том, как заметно стало всё преображаться в колхозах, как меняются и в самом деле молодеют эти простые и трудолюбивые люди. Лонь чувствовал себя с ними участником великого поворота, который совершался в сельском хозяйстве страны, и теперь ясно видел, какой перелом назревает в колхозах зоны.
Дзержинский район,
1954 г.
...Тяжело сознавать, что этого прекрасного человека больше нет среди нас. Он погиб от нелепой случайности накануне первой годовщины своей работы в деревне. Но уходя из жизни, люди, подобные ему, не перестают жить. Они не забываются, оставаясь образцом для других. Аркадий Лонь — это пример простого человека-борца, рядового нашей великой партии. И нам всегда будет дорого помнить мудрое его трудолюбие, разумно организованную волю, его улыбку, полную неугасимой человеческой любви к жизни.
[41]