КОММУНА МАСОНОВОЙ И ЧИСТЯКОВЫХ

Есть люди, чей облик составлен из черт воистину прекрасных и неискажаемых ничем. Их жизнь чиста. В ней столько души и света, и каждая её страница написана сразу набело. Их жизнь светла потому, что светлы и благородны их стремления, которые делают благородным их труд. Они не знают, не хотят знать жизни лёгкой и поэтому не знают жизни пустой. Их волнует всё, к чему надо приложить руки и разум, для них нет на земле ничего постороннего. Люди широкого течения. Люди больших дел и больших радостей.

Уланово было счастливо такими людьми.

Послевоенная судьба свела здесь нескольких учительниц, которые поселились в школьном доме и стали жить маленькой женской коммуной. Старейшая и во многом главенствующая среди них Мария Васильевна Чистякова. Это благородная, мудрая женщина, педагог большой культуры и таланта. С нею интересно каждому. Ей близки и международные, и сельские, и детские дела. Она была завучем школы, учительской наставницей.

Следующая по возрасту Софья Петровна Масонова, педагог душевный, проницательный, с бесконечной, матерински чуткой любовью к детям, к людям, человек мыслящий и деловитый, умеющий, кажется, всё – на уроке и в саду, в клубе и на пасеке, на ферме, в доме, в школьном хозяйстве и в цветнике, – впоследствии заслуженная учительница республики и директор школы.

[50]

Младшая в коммуне – довоенная ученица Софьи Петровны, теперь тоже заслуженная учительница Марианна Сергеевна Чистякова.

Все, кто знал эту семью, отмечали в ней чистую, лёгкую атмосферу, устоявшийся добрый тон её жизни и полное отсутствие всякой мелочности. И, наверное, на вопрос о психологической несовместимости здесь могли только пожать плечами: странное детище странных людей – мелочных и эгоистичных.

Дом коммуны стоял рядом со школой, высоко на горе, будто с тем расчётом и поднятый над селом, чтобы пошире видеть. Когда я впервые вошёл в старое учительское жилище, мне показалось, что я попал в библиотеку. Книжные полки, стопы журналов, газет.

Высокие стеллажи, забитые книгами, разделяли квартиру на комнаты, в главной из которых царствовал в углу большой рабочий стол, притянувший к себе диван и мягкое кресло. Садись и работай. Удобно, уютно. Оглядишься, и приходят мысли о той старой русской интеллигенции, которая не уставала сеять в народе «разумное, доброе, вечное». Обновлённый временем дух её жил здесь в каждом уголке.

Дом света, дом мысли. Центр духовной жизни села. Здесь рождались замыслы бесед и воспитательных вечеров, компоновалось всё, с чем сельские светоносцы шли потом к людям. Шли не просто развлечь, занять досуг – их цель масштабнее и выше: с заботой о духовном обогащении человека, о перестройке человеческой психологии, о том, чтобы люди умели жить по-новому: честно, дружно, душевно. Вечерами перекапывали пласты журналов, книг, газет, чтобы выбрать самое нужное и самое волнующее.

Часто это – киносценарии, главы из книг Галины Николаевой, Валентина Овечкина, журнальные рассказы, материалы газет. С глухих послевоенных зим, когда в редком доме звучало радио, люди привыкли собираться по субботам в просторном доме Егоровых. Половина деревни проторила сюда дорогу. Просиживают до полуночи. Слушают. Думают. Утирают слёзы. Хохочут. И расходятся с чистой и лёгкой душой, растроганные, спаянные единым родственным чувством. Расходятся, настроенные стоять за порядок, за дружный труд и братское отношение к человеку.

В старом блокноте сохранилась у меня запись с натуры – один вечер из жизни учительского дома. Вот она:

«...Стемнело. В глубине комнаты, в углу, над широким рабочим столом – облако света. Две огромные керосиновые лампы с зелёными абажурами – пламя в пригоршню – тихо шипят и пышут жаром. Хочется пойти туда, под эти абажуры, и сесть. На столе и прямо на полу стопа-

[51]

ми громоздятся толстые московские журналы – дымчатые, розовые, голубоватые. Пестреют цветные пласты «Огонька», «Вожатого», «Крокодила», «Крестьянки» и рябые пудовые пачки газет. Выписано 29 изданий – всё, что можно было, не исключая и армейскую «Красную звезду».

Десятый час. Учительские хлопоты нынче закончились рано. Теперь другая жизнь вошла в эту тишину, прильнула к жарким лампам, собрала сюда думы, печали и радости всего света.

Мария Васильевна, крупная, с благородно посаженной головой, удобно устроилась в своём любимом мягком кресле, пододвигает поближе газеты. Она без платка, в мужских роговых очках, тёмные, серебристые волосы собраны на затылке в массивный узел. Софья Петровна, неслышная, отдавшаяся делам домашним, помешивает в лежанке жар – сегодня её дежурство по дому. В долгие немые минуты, как капля в ночное озеро, падает из-за газеты сердитый шёпот Марии Васильевны:

–             Безумство! Черчилль превосходит самого себя!

Софья Петровна закрыла трубу. Приотворила дверь – пусть найдёт свежий воздух... В углу дивана вмятое гнёздышком место. Сбросив тапки, она забирается туда. Рядом, на столе, – стопа свежих журналов, газет. Софье Петровне всегда не терпится добраться до них, развернуть, начать шастать глазами по заголовкам, вылавливать «самое-самое» и тут же сортировать с карандашом в руке: это у Егоровых почитать, это – ребятам в школе, это интересная деталь для лекции, а вот это персонально кому-то из женщин.

–             О-о, это дорого! – Мария Васильевна гремуче стучит пальцем по газете. – О воспитании общественников. Очень хорошо!

Подняв голову, Софья Петровна всматривается, кивает: заметила, прочту.

Гремят и шелестят газетные листы. Идут минуты.

–             Великолепно! Молодец какой! – снова вырывается у Марии Васильевны. Особо интересные мысли разрешается читать вслух без предупреждения. Читает:

–             «Среди руководящих работников у нас немало находится товарищей, привыкших по всякому поводу ждать указаний свыше и не умеющих творчески вторгаться в жизнь... Надо идти в массы и вместе с массами вскрывать и устранять недостатки на местах». Великолепно! – Мария Васильевна торжествующе сверкает очками. – Это выступление секретаря обкома, Бориса Ивановича, на пленуме. Молодец!

[52]

Снова шуршат газетные листы. Глаза Софьи Петровны скачут по заголовкам. Стоп! Минуты три она читает: отчёркивает абзацы, потом перебирается на другую страницу. Что там? Ох, интересно! «В деревню пришёл учитель...» Коллега. Какой ты? С чем пришёл? Сюда ведь так много надо принести!

У Марии Васильевны газета перегнулась, чёрный, крупный опрокинулся заголовок. «Хозяйское чувство». Читает. Увлеклась.

Смотрю на них, привычно окидывающих страницы глазами, приникающих, отчёркивающих, и приходит слово: «Старатели». Так золотоискателей когда-то называли.

Тает и тает газетная стопа. Вот и Мария Васильевна прочитала очерк об учителе и другой – о трудных юношах. Опустила газету и медленно, вся уходя в раздумье, стянула за одну ножку очки. Повторила, видно, не раз сказанное:

–             Всё обращается к школе...»

Мне уже думалось: понаблюдаю за их жизнью год, два и напишу о них книгу. Но судьба вдруг надолго оторвала меня от них.

[53]