ВСЁ, ЧТО ОНИ МОГЛИ...
Несколько лет я об Улановской школе почти ничего не знал. Слышал, что работать там становилось труд-нее, что учителя «сбились с ног», но это были самые отрывоч-ные сведения без каких-либо подробностей. Потом как-то при-ехал из Медыни друг-газетчик, рассказал на бегу:
– Ну, что там, собственно? То же, что и везде. Папы-мамы на работе, деткам – воля вольная. Ничего не делают, болтают-ся по улицам, в школе двойки огребают. Свистят в клубе. Стог соломы в колхозе сожгли. Родители и в ус не дуют. «Это ж де-ти. Им и побегать надо». Уразумел? Мы-то с тобой ходили в школу – мамки нам какие наказы давали? «Смотри, сынок, не балуйся там, учись хорошенько, слушайся учительницу». Да? Теперь детки чаще другое слышат: «А что они там, учителя – разогнать их!...» Ну, бьются там Мария Васильевна, Софья Петровна, Марианна Сергеевна – родительские собрания, лек-ции; Вера Захаровна, литератор, – с концертами. Но ты же знаешь – был бы там директор настоящий!..
Да! Вот это ещё горюшко висит у них камнем на шее!
Очень непросто это понять, откуда они берутся - директора ненастоящие. Они похожи на незагоревшийся факел: ему
[247]
и по должности надо б гореть и светить, зажигать всех, а его самого не разогреешь ничем. Живые замыслы его не обурева-ют, душа стремленьем жарким не объята. За ним не ринешься в огонь и в воду – он никуда не ведёт, он лишь состоит при должности. После него не остаётся ни новых аллей, ни добрых воспоминаний. Принял он избушку на курьих ножках и, прохо-дивши лет десять с руководящим видом, сдал такую, как была: вот избушка, а вот, пожалуйста, курьи ножки – всё в ажуре. За неимением других надёжных качеств он держится на так назы-ваемом характере и на какой-то поразительной способности «правильно выглядеть». Ничегошеньки у него по-людски не сделано, а поднимается он на трибуну, и можно подумать, что это шествует деятель. Всё у него значительно, солидно и по-литично – и лицо, и походка, и мысли. Он начинает весомо и капитально, не иначе как с исторических вех, и тогда дела его убогие обретают звучание, подобное хоралу. Каким-то чудом вдруг оказывается, что на сегодняшний день у него «достигну-ты определённые положительные результаты», сладкой мело-дией звучит признание «отдельных имеющихся недостатков», голос его набирает силу, он одобряет, заверяет и покидает трибуну под аплодисменты, ещё и управившись кого-то критик-нуть. Ну кому же придёт в голову числить его на плохом счету? Никак невозможно.
Такой, приблизительно, был в Уланове директор. Он ви-дел, разумеется, все свои прорухи, но не скажешь, что потерял от них покой. Нет, он только спрашивал при случае: «А у других что, лучше?..» И благодушно и приятно улыбался.
Мы понимали: отношения семьи и школы усложняются. Начиналась полоса не всегда видимой, острой и затяжной
[248]
между ними борьбы. Школа силилась привить ребятам любовь к труду, чувство ответственности за свои дела и поступки, ува-жение к порядку и дисциплине, а болезненно добрые мамы наперекор ей ратовали за «вольное детство», до хрипоты по-вторяли: «Ещё наработаются, ещё нахлебаются этой радости!» Учителя искали способы развить в детях любовь к родному краю, к работе на родной земле, а мамы и папы немилосердно поносили свою жизнь деревенскую и работу, взахлёб мечтая о лёгкой и чистой городской жизни для своих юных чад.
Как дальше работать школе? Как перебороть близорукое родительское недомыслие? Как сделать всех пап и мам еди-номышленниками и союзниками школы? Думала об этом учи-тельская коммуна, думал с нею весь педагогический коллектив. Ничего не придумывалось, кроме одного: ещё энергичнее ра-ботать с родителями. Работать изо всех сил! Охватить все де-ревни, всё население, всех до единого родителей, не пропус-кая и тех, у кого дети ещё не учатся, – войти в каждый дом. От-дельно собирать отцов. Привлечь всё: опыт лучших семей, ли-тературу, кино, журнал «Семья и школа» – добиться, чтобы этот журнал выписывали все родители, все, кто должен рабо-тать с детьми.
Привлекали. Добивались. Собирали. Ходили по деревням. Стучались в каждое родительское сердце. Руководство этим небывалым педагогическим наступлением приняла на себя Мария Васильевна Чистякова.
Шли годы. В газетах изредка проглядывала улановская жизнь. Мелькнула заметка – в каждый дом приходит журнал «Семья и школа». Другая: «Усиливают педагогическую пропа-ганду». Появилась зарисовка: беседа Софьи Петровны с роди-телями.
[249]
Можно было почувствовать её интонации, её манеру говорить. Она убеждает мягко – по больному нельзя бить с плеча.
«Как же можно нам забывать о самом великом воспитателе – о Труде?.. Вот смотрите: семья Никишиных, Терёхиных, Та-лыпиных, Егоровых – все мы их знаем. Родители сами отмен-ные труженики, в труде воспитывают и детей. Дети у них всё умеют – и в доме, и в огороде, и с родителями в колхозе. Труд им не тягостен, они приучены к нему с малых лет. И посмотри-те, какие замечательные растут дети! Они хорошо учатся, они всегда пример активности, сознательности, хорошего поведе-ния».
Рассказывает о трудном парнишке, как «работа преобра-жает его самого». Он начинает чувствовать себя в общем тру-довом строю, начинает ценить труд других и всё, что создано трудом. И мыслит он уже по-другому. Рождается чувство хозя-ина, стремление больше уметь и больше знать, желание де-лать красивым некрасивое.
«А как обкрадывает себя ленивый? Как убого всё у него! Не работает – мучается. Тяп-ляп – лишь бы «не цеплялись». И не чает уйти. А куда? Куда он уйдёт от себя, от своей пустоты?.. Как ему помочь? Это легко в детстве. Это надо, чтоб взрослый человек занимался с ним, показывал, приучал. Тогда это впи-тывается. А его упустили. И семья ведь трудовая, а вырастила лодыря. Так из семян хорошей яблони вырастают дички – ко-лючие дикарки с такими плодами, что слёзы бегут».
И – мысль призывная: «Давайте помогать им укрепляться в труде и в трудном радостное находить».
Узнаю, узнаю Софью Петровну! И понимаю, к чему и поче-му
[250]
она зовёт. Эту дорогу – через трудное к радостному прошла она сама. Она полюбила труд всякий, но она помнит, как не-просто давалась им, маленьким, эта любовь. Помнит, какой противной казалась работа, которую каждый день приказывала им выполнять мама, уходя на ферму. Убрать в доме, нарубить поросятам травы, кормить цыплят, полоть огород, в саду рабо-тать. Вон сколько дел! Их все, наверно, никогда и не передела-ешь! Девочки брались за работу и хныкали, и мать казалась им недоброй и вредной. А она подходила, заботливая, всё пони-мающая и успокаивала без лишних нежностей, по-крестьянски:
– Знаю, деточки, трудно. Но это только на пользу. Вред не отсюда приходит, вред – от праздности.
А иногда – иначе, позабавнее:
– Ничего, ничего! Это – чтоб дурь никакая в голову не шла.
А потом они стояли все вместе и любовались огородом и садом – делами рук своих. Как красиво там было! Порядок, чи-стота. Каждый рядок малины прочищен и обрезан, каждый куст смородины поставлен на опоры. Всё росло пышно, ровно, и ни сориночки на дорожках... Счастливые минуты вознаграждения! Даже не минуты! Туда тянуло всё время: и утром, и днём, и каждый раз хотелось остановиться и затихнуть. Красиво! Где они были теперь, те вчерашние обиды и горести? Оглянешься на них – до чего же они детские, мизерные и смешные! Они таяли и исчезали, а оставалось вот это сделанное, этот празд-ник.
И оставалось что-то ещё. Большое, навсегда утверждав-шееся в душе, в характере. Тяга к труду. Какая-то светлая не-терпимость ко всему несделанному, не доведённому до степе-ни красоты, до гармонического совершенства.
[251]
И беспокойная способность видеть всё, что «не так».
Всё это зародилось в том же саду её детства, где она одо-лела свои первые трудности, своё «не хочу», самое себя.
Хорошо, если каждая мать откроет такой сад своему ре-бёнку. Софья Петровна звала к этому. И я знаю: её слушали, её понимали и, расходясь, благодарили сердечно.
Как хотелось мне глянуть: что теперь там? Какие переме-ны?
Год, второй... Вдруг влетает мой дружок-газетчик, как все-гда встрёпанный и куда-то спешащий.
– Ну, был, был в твоём Уланове! Ты когда-нибудь видел такой аттракцион: пятиклассник в мамку чурками швыряет?
– Ты всерьёз? А в чём дело?
– Мяч гонял, а она что-то делать заставляла. Нет, это, ко-нечно, не самое типичное.
– А самое?..
– Хочешь живую запись? С натуры! – Он вихрем залистал блокнот. – Папаша там один прикрикнул на дочь: «Ах ты, лен-тяйка!», та – в слёзы, мать на него – в крик: «Ещё чего! Детей закабалять! Отец называется! Ещё наработаются, ещё нахле-баются этой радости, успеют!»
– Вот как! Семейный фронт. И тут крепости без боя не сдаются!
[252]