«К РЕБЁНКУ В ГОСТИ...»
Два родных дома стало теперь у коммунаров: один папин-мамин, другой – «наш». Какой годнее – сразу и не скажешь.
«Наш» – это ребячий. Стоит высоко на горке, через дорогу от школы, у всей деревни на виду. Большой, уютный. Внутри – как в гостинице: всё блестит. С улицы войдёшь – коридор. Ши-рокий и длинный. А вдоль коридора – двери, двери, – много дверей, штук десять. Там комнаты. Не очень большие – на четверых. Четыре кроватки, стулья, тумбочки. И нарядные шторы. И крашеные блестящие полы. И ещё центральное отопление. И высокие-высокие потолки. А кроватки новёхонь-кие, постелька – что снежок, своя тебе простынка, свой подо-деяльничек – спи, как князь. А ещё есть игровая комната. Те-левизор там, бильярд, радиола, шахматы и шашки. И умы-вальная комната есть.
Вот такой это дом. Светло, теплынь и красота.
Осенью слетелись новосёлы – первым делом учиться кро-вати заправлять. Как застилать, как одеяло подвёртывать, как выравнивать, чтоб всё – «по шнурочку». Стараются, подгляды-вают друг к дружке – пыхтит ребятня! Не было такого дела у мамы. А вечером – наигрались, натанцевались, – сказки слу-шать. Это как праздник.
А потом идут в умывальную комнату, берут тазики, моют ноги и – в постельку. Отбой.
А утром – зарядка, потом завтрак – там гуляш, какао, чай, сухарики, хлеб с маслом. Потом будет обед, потом ещё пол-дник, потом ужин... Четыре раза! И можно ещё пятый раз схо-дить, вечером, кому чаёк захочется. Поправляйся, не ленись! Бесплатно.
[305]
Опять же, у мамы ничего такого похожего не было. У род-ной мамы! Никто не знает – почему. А спросили у ребят, по скольку раз в день их дома кормили?– переглядываются. Тём-ная неизвестность! Большей частью ни по скольку: ухватил ку-сок булки и побежал.
Из одной деревни привели девочку – чахлая, золотушная, думали, с лёгкими худо, врач сказал – нет, просто запущенная, авитаминоз. Пожила в коммуне, посвежела, вычистилась, ру-мяная стала, хохочет, как звонок.
А Шурик? Шурик тоже был не лучше. Дома раскордаш, по-стель грязная, в ушах у малого хоть репу сей. «Шкелетом» звали, спину сквозь живот почесать было можно. Так мама «заботилась». Жил от Уланова далеко, день придёт в школу – три дня нет. Выше двойки редко поднимался. Попал в интернат – теперь и маме полюбоваться есть чем: здоровый стал, чи-стый.
Настаёт суббота, просыпается девочка, что золотушной была, потягивается:
– Не хочется как домой идти-и!..
Мама, мама! Слышала бы ты эти дочкины слова!
Да, это ребята не из самых хороших семей. А вот как уди-вила маму девочка из семьи совсем нормальной. Уезжает мама на курсы – куда дочку деть? Папе некогда с нею... В интернат! Согласилась Софья Петровна: оставляйте. Месяц ли, два ли, приезжает мама с курсов, пошла за дочкой. Встретились, обня-лись, рады до слёз:
– Ты по мне соскучилась, доченька?
– Очень! – ответила маленькая. – Только знаешь что, ма-мочка? Мне тут так нравится!..
[306]
...Пишу и рука останавливается. Прочтёт иная сердоболь-ная – сотрёт меня в мелкий табак. В штыки пойдёт! Это-де куда вы, голубчик, гнёте. Подо что «базу» подводите?..
Но уж, видно, будь что будет, доскажу до конца.
Собрали детей из окрестных деревень, заполнили все ком-наты – ладно. И вот тебе сюрприз: улановские идут:
– Можно, мы тоже тут будем жить?
– Да зачем же, деточки, у вас свои дома вот они? – Тут хо-рошо.
Ничего не скажешь – рыба ищет, где глубже!..
Стоит Софья Петровна озадаченная: вот тебе раз! Когда затеяла строить этот дом, все говорили: желающих будет мало! И пострашнее говорили, даже близкие: «Ох, какой вы хомут себе вешаете! Соберёте ребят, они через два дня заскучают по дому –разбегутся, их и в школу потом не дозовёшься». Тре-вожилась: «А вдруг!..» И сама себя успокаивала материнской догадкой: «Если хорошие будут условия, забота, ласка – куда они побегут?»
А теперь стояла и думала: из родного дома... Почему?
И вспомнила: «А дома стало никому не интересно». Да! Так стало. У них нет настоящей жизни дома. Как на вокзале...
Но и принять всех желающих нет возможности. Пришлось взять только троих. Потесниться, но взять. Очень просили. Плакали. Обещали «всё равно» убежать от папы с мамой. По-тому что – как вечер, так у них «Шумел камыш»...
Получилось – у живых родителей школа отобрала детей. Без суда, без лишения родительских прав, но, как говорится, всерьёз и надолго. Вон он, отчий дом, рукой подать, а вот он «наш».
[307]
Какой роднее? Легла между ними полоса отчуждения.
И вот шагает на горку папа. Побритый, опрятный – честь честью. Рядом мама семенит в новом подшальнике. К ребёнку в гости! Идут мирные, добрые, друг с дружкой разговаривают по-хорошему. Благодать!
Под одной крышей с ребёнком жили – далёкими были. Разлучились – сближаться начали.
[308]