Там, где продолжают искать “собственный путь”

Замкнутый круг?

ПИСЬМО...

В этом году я закончила среднюю школу. Надо идти в самостоятельную взрослую жизнь. А подготовлена я к этой жизни? Пробую анализировать. Школу я закончила на хорошо и отлично. Родители хотят видеть меня в институте. В каком? Какая разница, какой институт! (слова моих родителей). Да с родителями мне не повезло. А школа, учителя?

Расскажу только один эпизод из школьного “воспитания”. На районную предметную олимпиаду нас пришло много. Задачи оказались трудными. Мы сидели и переглядывались. Что же делать? И вдруг — неожиданное. Входит в класс моя учительница и кладёт на парту все решения задач. Затем началась беготня и других учителей. Какой у них был вид? Стыдно за них. А потом — грамота за первое место. И так повторялось на каждой олимпиаде. А десять лет на воспитательных часах говорили о честности, справедливости и т.д.

Значит, права моя мать: воспитательные часы — это теория, а на практике... Неужели все говорят одно, а делают другое? Как же жить?

Лена Т., Киев.

И КОММЕНТАРИЙ...

Вот уже и до олимпиады, этого изначально свободного, творческого состязания вне школы, докатилась свойственная иным школам погоня за показателями!.. Уже о чём столько писали, бичуя “процентоманию”, уже первое место и грамота на олимпиаде, как утверждает письмо,– “липа”.

Вдумайтесь: не смекалка и знание воспитанников, а бессовестность, изворотливость воспитателей вступают в состязания! А потом классный час, на котором “о честности и справедливости”... А потом — выпускной вечер, на котором о светлых прямых дорогах, служении вере и правде...

Да кого же мы хотим вырастить?

Из всех зол, которые подстерегают человека — и общество — в его движении и росте, самое злое зло — вот оно: “Говорят одно, а делают другое”. Разрыв между словом и делом. Сталкиваясь в лучшем случае с необязательностью, которой оборачивается этот разрыв, а в худшем — с общественным лицемерием: с трибуны святые истины, а за ней, трибуной, жизнь, достаточно хладнокровная, вне этих истин,– молодой человек, в силу своей молодости склонный к категоричным обобщениям, задумывается: “А не все ли так поступают?...” Прибавим сюда родительское “благословение”, “Теория одно, а практика другое”, и мы получим источник сомнения Лены в истинности самих истин. Вот откуда вопрос-крик: “Как же жить?”

Но Лена уже живёт. Это только почему-то считается, что жизнь начинается после школы, а социальный опыт складывается за её порогом. Первые крупицы такого опыта мы можем увидеть уже в этом письме.

Обратите внимание на деталь: “Так повторялось на каждой олимпиаде”. Значит, было время задуматься не только учителям, но и самой Лене? Ну, хорошо, в первый раз растерялась от неожиданности, поддалась искушению — так хотелось быть первой... Ну а потом-то? А потом снова шла, снова брала чужое и снова выдавала за своё. И, наконец. 1-е место. Грамота. Она ведь приняла её. И только тогда, когда и олимпиада, и школа, и учителя — всё это осталось позади, было написано анонимное письмо в редакцию... Перечитаем его: в нём нет муки человека, пошедшего на компромисс, страданий солгавшей совести, горьких упрёков себе. От отца и матери Лена просто отмахивается небрежно: “С родителями мне не повезло”. Учителей — судит: “Стыдно за них”. А за себя ей не стыдно... Но ведь это и есть тот самый разрыв между словом и делом, против которого Лена протестует.

Вот он, замкнутый круг...

Часто встречаешься с ним: приходят в редакцию письма с возмущением против взяток — а сами авторы писем их давали, сообщают об это спокойно, дескать, они ведь жертвы, и только. Кричат, что “блат” заел, а сами норовят к дому только нужных людей привадить. Ворчим, обличаем, судим — в анонимках, после, а не во время собрания, дома, за чашкой кофе, у пивного ларька, осмелев, охмелевши...

Ну а кому размыкать замкнутый круг? И тут частенько готов выход: “Вы, Иван Петрович, наша совесть. Пусть совесть не спит!”, “Что-то вы, Мария Петровна, уже давненько начальство не критикуете, оно и подраспустилось”. А сами сторонкой. А сами — шепотком...

В это же самое время, год назад, в редакцию пришло письмо от другой десятиклассницы. По совпадению — тоже Лены. Только с фамилией и точным адресом. Лена Серебрякова столкнулась в своей школе с теми же методами воспитания, что и Лена Т. И вступила в конфликт. Серьёзный: достаточно сказать, что она, лучшая ученица школы, перестала сдавать экзамены на аттестат зрелости (См. статью “На косогоре” в нашей газете 10 августа прошлого года). В чём угодно может упрекнуть себя Лена Серебрякова — только не в том, что думала одно, а делала другое.

Трудно ей было?

Ей и сейчас трудно — хотя директора школы освободили, и Лена сдала экзамены, и с аттестатным баллом “5” поступает в институт. Трудно всякому, кто борется, а не ждёт, видя зло, чтобы с ним боролись другие — безопасных идеалов, как известно, нет.

И всё же, поговорив о следствиях, вернёмся к причинам. Письмо Лены Т. не указывает ни адреса школы, ни фамилии учителей: узнают ли они себя? Узнают. А узнав, пусть остановят себя, когда, столкнувшись с апатией или цинизмом своих воспитанников, они в негодовании и растерянности всплеснут руками: “В школьных сочинениях — одно, а в жизни — другое. Откуда это в них?”

Да всё оттуда же: из поступков, которые противоречат словам.

Руденко И., “Комсомольская правда”, 11 августа, 1976 г.

 

Бесталанные ученики?

“Дорогая редакция! Обращаемся к тебе с большой нашей тревогой. Мы учимся в старших классах — восьмом и девятом. И с учёбой попали в тупик. Нам никак не одолеть программу по математике, физике, химии. Многого не понимаем, а зубрёжкой не всё возьмёшь. К каждому параграфу по двадцать задач, одна мудрёнее другой. Решаем их дома до умопомрачения, но они у нас не получаются. Приходим на урок, наполучаем двоек и — новую порцию непонятных нам задач. И так изо дня в день, из года в год

Учителю нет времени сидеть на одной теме до тех пор, пока её усвоят все ученики. Один-два поняли, и дальше... Самим же нам не разобраться — такие заумные учебники. Мы думаем, что и вы не решили бы многие задачи из учебника геометрии для 9-го класса или из алгебры. Наверное, у авторов учебников такая память, что они один раз прочитают что-нибудь, и помнят всю жизнь, а для нас эти учебники — ужас! Вот и ходим мы в “дебилах”, как называют нас учителя: отупели от огромного количества информации, ничего уже не хочется. В школе нас ругают, дома упрекают, и никому не понять, что мы просто бессильны осмыслить то, что пытается объяснить учитель, что написано в учебнике. Почему так: упрекать нас в неблагодарности можно, а вот сделать доступной программу — нельзя? Тихие молчат — смелые дерзят. Одних лечат, других ругают, попадает и родителям. Стыдят всех. И никому не понять, что разбитые окна — это протест против непосильной программы. Если так будет продолжаться, то средняя школа будет выпускать психов, а не всесторонне развитую личность.

Нас гонят в ПТУ. А там специальность — штукатур да каменщик. А мы хотели бы стать воспитательницами, медсёстрами. Но для этого надо иметь среднее образование, которое нам никак не одолеть... Ну, выводят нам тройки (2, 3, 2, 3 — в результате 3), но это нечестно, всё равно мы материала не поняли. Честнее было бы, если бы в свидетельстве за 8 классов или в аттестате стояло бы: алгебра — неуд, история — отл., геометрия — неуд, труд — отл., и т.д. И нисколько не унизительно: ясно, что человек имеет гуманитарные способности. А вот с кличкой “дебил” ходить унизительно. И родителей жалко: чуть что – “напишем на производство, лишим премии”. Что они могут сделать? Они же в этом учебнике сами не разбираются и помочь нам не в силах.

Или формировали бы классы математические и гуманитарные. Не на кого было бы пенять — сами себе выбрали направление.

Что это за юность, если голова вечно болит от непосильной учёбы? Не хочется ни петь ни веселиться. Непонятная учёба — это просто каторга.

Просим нам, дорогая редакция, дать ответ: что нам, ученикам со средними и плохими способностями, делать? Как одолеть программу?

Будет внимательно читать вашу газету, ждать ответа.

13 подписей. Вильнюс. “Комсомольская правда”, 1978 г., 12 марта

 

Самообман

Средняя норма удобна, пожалуй, для середняков, но мы нередко ориентируемся лишь на усреднённые показатели — эта мысль, ставшая лейтмотивом статьи писателя З. Балаяна “Суть посредственности”, вызвала у читателей спор. Одни не согласились с ней, но большинство, как оказалось, разделяет точку зрения автора, настаивает на продолжении разговора. Сегодня писатель размышляет над полученной почтой.

Начну с письма, автор которого просил не называть имени, хотя он его и не скрывал. “Прочитал я “Суть посредственности”, и первое, что пришло в голову,– “лёд тронулся”. В самом деле, у нас почему-то считается зазорным говорить вслух, в открытую о способностях человека, вернее, об отсутствии способностей. А почему, собственно? Стыдно не иметь к чему-либо способностей? Но разве такое может быть стыдным?! Не думаю, что у кого-либо вызывает протест ставшая популярной песня, в которой недвусмысленно говорится: “Трус не играет в хоккей!” Выходит, если я не играю в хоккей, значит — трус? Мы ведь таких выводов не делаем. Мы просто видим, что творится на хоккейном поле, и дух захватывает. И всякий раз убеждаешься, что это действительно мужественные люди. И ничуть не страдаешь от того, что ты так не можешь и не сможешь. И тебя не мучает пресловутый комплекс неполноценности...”

Письмо длинное, обстоятельное. История, рассказанная в нём, не могла оставить равнодушным. И после некоторых раздумий я рискнул отправиться в один из городов Северного Кавказа. Встретил меня человек лет пятидесяти. С заметным брюшком. Вид явно не спортивный, и пример со спортом для него, видимо, чистая случайность.

– Да ведь в статье “Суть посредственности” вы сами часто ссылаетесь на спорт! И это вполне понятно,– говорит мой новый знакомый. — В спорте действительно критерии осязаемы. Если уж ты не способен толкнуть двести пятьдесят шесть килограммов, значит, не способен — и всё тут. И из этого никто не делает трагедии. Если же тебе попытались объяснить, что ты, мягко говоря, не соответствуешь профессионально занимаемой должности, что ты бездарный специалист, то тут хлопот не оберёшься. Нужны ощутимые доказательства. А их трудно найти.

– Критерии не те, что в хоккее,– вставляю я слово.– Да их, собственно, и нет, критериев. Иногда, правда, предлагают тесты...

– Да что тесты! — машет рукой собеседник. — Что тесты? Модная панацея века! Человек средних способностей  практически может ответить на тысячу вопросов. Но вот древние говорили, что всезнайство — это ещё не ум, не мудрость. Они утверждали, что невозможно довольствоваться знаниями, полученными из вторых рук, ибо “чужое” знание может кое-чему научить, но по-настоящему мудрым человек может быть только собственной мудростью...

Он горячиться, вскакивает и прохаживается по комнате.

– Ошибочно думать, что многознание есть достоинство. Важно не количество, а качество знания. А любые тесты, конечно, в первую голову определяют “многознайство”, но не ум, не талант, не потенциал личности.

– Вот оно что! Любопытно. — Рискуя быть неучтивым, я бросаю в костёр беседы нечто резкое, может быть, не слишком корректное: — Относите ли себя, извините за прямоту, к очень способным людям?

– Трудно ответить на такой вопрос. Вот видите, сами извиняетесь, как изволили сказать, “за прямоту”. Мы ведь все не приучены давать себе самооценку... Что обо  мне говорить? Я всего лишь младший научный сотрудник. Правда, я в школьные годы был победителем многих физико-математических олимпиад и школу окончил с золотой медалью, но вот чемпионским характером никогда не обладал.

Вот его рассказ, записанный мною почти дословно:

– С Андреем, моим нынешним начальником лаборатории, сидели за одной партой. Он был старше меня: в младших классах в то время, бывало, ещё оставляли на второй год за неуспеваемость. Андрей, естественно, в классе был самым рослым, самым представительным. Чувствовал преимущество: его никто не мог обидеть. Мало того, перед ним, бывало, лебезили, заискивали, искали у него защиты слабые. И он привык к своему превосходству, хотя сильно хромал по всем предметам, пожалуй, за исключением физкультуры. Мне даже пришлось его “подтягивать” по просьбе классного руководства.

Поступили с Андреем в один и тот же институт. Тогда не было никаких конкурсов аттестатов, как и вообще больших трудностей при поступлении в вуз. Спортсменам делались поблажки. Андрей был разрядником. Учились в одной и той же группе. Все пять лет. С Андреем мы оставались друзьями. Но, как бы это поточнее выразиться, друзьями по инерции, что ли. У него был свой круг близких людей. Андрей был заводилой, без него не обходились кутежи. Словом, компанейский, весёлый, но, как говорится, бесшабашный парень.

Прошли годы, я уже работал в крупном НИИ научным сотрудником, заведующий нашей лабораторией вышел на пенсию, и нам прислали нового начальника. Когда заместитель директора стал его представлять, я обомлел: Андрей! Выяснилось, что он уже успел где-то “поруководить” аналогичным коллективом, но то ли не сработался с сотрудниками, то ли иная была какая-то причина, но решил перейти к нам. Прошёл слух, что есть у него влиятельные в нашей сфере знакомства. В это легко можно было поверить, зная его общительный, весёлый нрав. Но Андрей никогда не отличался способностями в науке, да и вообще прилежанием в деле. Может, переменился, стал другим? Оставалось лишь надеяться.

Увы, он не изменился. Не очень-то “погружался” в дела лаборатории, скользил по поверхности. В нашей работе нуждаются десятки предприятий. И мы вроде бы делаем своё дело. Но, как показывает жизнь, рекомендации наши или бывают запоздалыми, говоря профессиональным языком — морально устаревшими, или просто в своей сути неверными. Как мы остаёмся целёхонькими — одному Богу известно. Любые жалобы каким-то образом удовлетворяются. Бывает, на помощь приходят смежные лаборатории. А их, этих самых смежных, четырнадцать штук. И со всеми Андрей поддерживает контакты, приятельские отношения. Когда же, случается, сгущаются тучи, он идёт к своим влиятельным знакомым, возвращается, как правило, с хорошим настроением...

Смотрю порой на моего однокашника, и мне становится жаль его. Я вижу, как много усилий тратит он, чтобы хоть каким-то образом прикрыть свою несостоятельность, свою посредственность.

Одно письмо и одна судьба. Возвращаясь из командировки, я всё время думал о ней. Как могло случиться, что посредственность перевесила способности на весах деловой карьеры?

Мне захотелось вновь перечитать почту, вызванную статьёй “Суть посредственности”

У значительной части корреспондентов “ЛГ” встречается одинаковая мысль о том, что у посредственных руководителей, как правило, и предприятия (институты) бывают посредственными. При “типовых” усреднённых требованиях, ко всем одинаковых, посредственный руководитель может жить себе припеваючи. Ведь к нему не придерёшься. Что “положено”, он выполняет. И он, представьте себе, весьма хорош для середняков в коллективе.

По мнению читателей, одна из распространённых бед в сфере управления связана с тем, что люди садятся не на своего коня. В письмах много примеров: строитель является в образе директора мебельной фабрики, архитектор руководит оптическим предприятием, механик “шефствует” в электронике...

“Среднестатистические ориентиры,– пишет Л.Баранов из Днепропетровска,– помогают посредственности чувствовать себя уверенно. Конечно, тут проявляются и всякие случайности, а чаще всего можно обнаружить протекцию. Середняк, посредственность может годами руководить предприятием, которое при средних нормах всегда сможет всеми правдами и неправдами, авралами да приписками выполнять план...”

Инженер В.Вдовин из Андижана: “Нужные не средние, а максимальные нормы — они и есть предельно оптимальные задания для человека. Требования по большому счёту, пожалуй, исключили бы такие понятия, как престижные и непрестижные профессии”.

Экономист А.Шапошников из Ленинграда: “Человеку, лишённому музыкального слуха и голоса, никогда не придёт в голову мысль стать оперным певцом, каждый знает, что в искусстве, как и в спорте, действуют только максимальные требования, напряжённые нормативы. Кроме всего прочего, они воспитывают умение самокритично относиться к себе, к своим данным. Нет голоса — значит, нет. И нечего тут паниковать. Нет таланта организатора производства — нечего лезть в организаторы. Однако лезут. В оперном театре человека без слуха освистывают. А на производстве посредственность будут терпеть. Критерии другие: “в среднем” он подходит. А были бы требования максимальными, вряд ли человек, лишённый божьей искры организатора, полез бы в сферу управления. Не полезет, если будет твёрдо знать, что серость не пройдёт.”

С читательской почтой я ознакомил автора труда “Принцип выбора нормативов при управлении” Б.Б. Мелик-Шахназаряна. Богдан Багратович согласился:

– Средняя норма плоха уже тем, что, достигнув её, человек считает себя удовлетворённым. Достиг, мол, своей цели, а стало быть, и выполнил долг до конца. Это и к коллективу относится.

– Но разве нельзя идти дальше, если позволяют способности и возможности? Скажем, добровольно выполнить более напряжённую норму?

– А фонд зарплаты? Кто-то выполняет две нормы. Сосед по станку видит, что тоже сможет выполнить. И таких, предположим, найдётся много. Значит, нужно всем платить двойные ставки? Лимит зарплаты не позволит. Он, лимит, тоже среднестатистический.

– Наше общество — динамично развивающееся. Значит, по логике вещей, любая средняя норма устаревает буквально на глазах. Выходит, её надо менять чуть ли не ежедневно?..

– Ничего не поделаешь. Оптимальные требования всегда стремятся вперёд в полном соответствии с динамикой общественного прогресса. Надо учитывать и конкретные ситуации, обстоятельства, условия. Если вернуться к спорту, то можем вспомнить, что конькобежные рекорды регистрируются отдельно, в зависимости от места расположения катка. Равнинные и высокогорные. И справедливо — условия разные. Но разве правильно, когда по одной и той же норме должен работать водитель, получивший новую машину, и тот, кто, подобно Козлевичу, денно и нощно возится со своей дряхлой “Антилопой-Гну”?..

Я начал этот обзор почты с рассказа о судьбе человека и закончить хочу тем же. Вот одно из писем, лежащих на моём столе. Автор его — московский педагог Б.Щукин:

“Четверть века работал в школе, и хоть до пенсии далеко, но говорю в прошедшем времени — работал. Я оставил школу. Двадцать пять лет собирался совершить этот шаг. Но не решался. Духу не хватало. Думал, полюбится. И вот, наконец, решился. Началось это давно.

В школе, помню как сейчас, все в один голос утверждали — у меня блестящие математические способности. Мне действительно легко давалась математика. С детства интересовался техникой. Ещё пацаном научился довольно лихо водить мотоцикл и машину. Сам ремонтировал. Изобретал. Однако родители, да и учителя тоже, желая, видимо, сделать из меня круглого отличника, заставляли по полдня сидеть за учебниками по литературе, которая не нравилась мне, да и плохо давалась. О математике никто не беспокоился. С ней же у меня не было никаких хлопот. Её, видите ли, Бог дал. А вот “литературой” обделил.

Значит, надо тренировать то, что тебе не дано Богом. Вот я и тратил всё своё время на так называемые гуманитарные предметы. Да ещё вдобавок ко всему в девятом классе не повезло. Пришёл новый учитель по математике. О таких говорят “плохой человек”. Невзлюбил я его. И из-за него вконец забросил некогда любимый предмет. Родители добились своего. Я “выровнялся”. Но во мне филолог не родился. Зато погиб техник, математик. Родители и школа, казалось, сделали всё, чтобы из меня воспитать посредственного специалиста. Сейчас я работаю на автозаводе. Люблю свою работу. Но чувствую, как много потеряно. И потеряно безвозвратно. Так я стал жертвой средних норм, о которых вы написали в “Литературной газете”. Ведь по этим самым, с позволения сказать, нормам при моих худых способностях, лингвистических и гуманитарных, удалось стать отличником! По ним же я проработал четверть века. И лишь с великим опозданием пришёл к выводу, что всё это было самообманом, переросшим в личную драму. Так пусть пример мой, я бы даже сказал, судьба моя станет другим наукой...”

К этой исповеди комментарии не нужны. Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

Балаян Зорий, “Литературная газета”, 1981 г., 1 июля

 

 

Школа-гигант. Зачем?

Слово “гигантский” стало привычным для нашего словаря. Заводы, электростанции, пашни, железные дороги, нефтепроводы — всё у нас огромное.

Однако в стремлении к масштабности мы иногда увлекаемся. Забываем, что гигантское хорошо только там, где оно оправданно. Наблюдательные люди давно заметили, что в маленьких школах и дети и педагоги гораздо ближе друг к другу. В маленькой школе и дружба крепче, и отношения мягче. Старшие нежно заботятся о младших, те платят старшеклассникам сердечной привязанностью. А ведь этим отношениям цены нет. Они делают характер, формируют моральный облик человека.

Чтобы воспитывать (а не только учить!) своих питомцев, педагоги, и прежде всего директор школы, должны иметь исчерпывающие знания о каждом ученике. “Обширность и многолюдство учебного заведения,– писал К.Д. Ушинский,– никогда не должны превышать пределов возможности личного наблюдения и влияния главного воспитателя... Опаснее всего для заведения, если в нём набито столько воспитанников, что наблюдение за ними становится для главного воспитателя невозможным...” Такой же точки зрения придерживался А.С.Макаренко.

Если это так, то чем объяснить, что наше просвещение получает год от года всё больше школ-гигантов, в которых не только школьники — педагоги встречаются друг с другом, как прохожие на улице?

Объясняют примерно так: большая школа лучше вписывается в современные городские микрорайоны. Но разве это аргумент? Это всё равно, что в большом городе строить просторные квартиры, а в маленьком обходиться клетушками.

Есть и такое соображение: а не всё ли равно, сколько в школе учеников? У каждого свой класс, свои учителя. Это доводы тех, кто видит в школе только учебное заведение, для кого воспитание — тайна за семью печатями. Правильно, для учебного процесса в одной школе можно иметь хоть тысячу классов. Но воспитание ставит предел: если школьников больше, чем несколько сотен человек, процесс нравственного формирования становится неуправляемым.

В Донецке, на живописном берегу Кальмиуса, построили настоящий школьный дворец. Каждый класс, точнее кабинет, оснастили самой современной техникой. Кабинет директора оборудовали, как диспетчерскую большого завода. Нажал кнопку — и на экране телевизора 7-й “Б”. Нажал другую — 10-й “Д”. Сиди и наблюдай. И вот ведь парадокс. Не сидится директорам в этом кабинете. Не смотрится на экран. Бегут они из этого дворца. Один из талантливых директоров Г.А.Коликов разъяснил: “Ухожу в Марьинский детский дом. Согласен каждый день ездить тридцать километров в один конец, но воспитывать 2.500 человек с помощью телевизора я лично не могу. Воспитанию нужен коллектив, а как его построишь при такой количестве народа?”

Нельзя сказать, чтобы гигантомания в школьном строительстве процветала спокойно. Не раз пресса бросала в неё громы и молнии доказательной критики. Несколько лет назад министр просвещения СССР писал: “Многоэтажное строительство в городах, увеличение численности городского населения выдвигает проблему организации всё более крупных школ с численностью учащихся 2,5 тысячи и более. Несколько десятков таких школ уже работают. Но вот проблема — чрезмерно большой школой трудно руководить. Нам предстоит научно определить оптимальный размер школы в городе”.

Но гигантоманию не только критиковали. Ей противопоставляли разумную альтернативу. Ещё в 70-е годы родилась идея школьного комплекса, суть которой состоит в том, что две, три и более школ, каждая на 700 учащихся, строятся на одной площадке и соединяются короткими переходами с общим для всех зданий многоцелевым блоком. В блоке располагаются актовый зал, рассчитанный на количество учащихся одной школы, столовая, несколько спортивных залов, центр управления техническими средствами, бассейн, библиотека, мастерские.

Каждая школа возглавляется своим директором. Многоцелевым блоком руководит административный директор, который отвечает за хозяйственное состояние всего комплекса. Учебная нагрузка учителей решается в масштабах комплекса: если в одной школе часов не хватает, их можно получить в другой. Но, как показал опыт, практической необходимости в этом не возникает. В таком же порядке организуется кружковая работа, функционируют факультативы, размещаются учебные кабинеты. Что касается воспитательной работы, то здесь каждая школа выступает как автономный коллектив. Строителям остаются дорогие их сердцу пропорции, а педагогика получает управляемый воспитательный процесс.

К слову, наши друзья в ГДР сразу оценили эту идею. В 1970 году они познакомились с описанием комплекса, а спустя полтора года построили в городе Котбусе пробный образец. Теперь в республике сооружение школьных зданий ведётся исключительно в виде комплексов.

Немецкие коллеги пошли дальше. В состав комплекса они, кроме общеобразовательных школ, стали включать детские сады, профессиональные училища. По субботам и воскресеньям часть многоцелевого блока поступает в распоряжение жителей микрорайона (за небольшую плату). Здесь устраиваются концерты, торжественные и деловые встречи.

...Есть на Украине в Полтавской области молодой город Комсомольск. Энергичным, творческим оказалось руководство города. Школьный комплекс понравился ему с первого взгляда. И городская школа № 3, в которой обучалось 1.600 человек и архитектурное решение которой почти идеально соответствовало идее комплекса, была поделена на три коллектива, соответственно с тремя комсомольскими и тремя пионерскими организациями. Завучей поставили директорами, организаторов внеклассной и внешкольной воспитательной работы — завучами, а сам директор Василий Дмитриевич Масный стал административным директором. Лишних денег не понадобилось.

Эксперимент прошёл без сучка и задоринки. Новая структура школы стала привычной уже через две-три недели. Между тремя коллективами быстро установились деловые контакты. Заметно окрепли порядок и дисциплина, повысилась личная ответственность педагогов за воспитание и обучение школьников.

Но так, к сожалению, бывает, что перспективные начинания держатся волей и убеждённостью, энтузиазмом их авторов. Через полтора года В.Д.Масный уехал в Умань заведовать кафедрой педагогики. Его преемник не смог — а может, и не захотел — продолжить работу так, как она замышлялась. Пришлось вернуться к прежнему положению вещей.

И тем не менее главное было сделано. Комплекс обнаружил значительные преимущества по сравнению со школой-гигантом. И если бы теперь, когда полным ходом идёт реформа школы, органы просвещения взяли ясный, определённый курс и на школы-комплексы, то это решение, несомненно, получило бы поддержку на местах. Нашлись бы чуткие к новому, напористые люди, способные гарантировать успех новому делу.

Кумарин В., Москва. “Труд”, 1985, 21 июня.

 

 

Школа с уклоном в будущее

Ежегодно наблюдаю, как тысячи молодых людей штурмуют вуз. Подавляющее большинство остаётся за барьером. То есть получает страшный эмоциональный, психологический, нравственный удар.

Никогда не мог понять, почему мы не бережём молодое поколение и зачем ему начинать самостоятельную жизнь со стресса.

Постоянно слышу упрёки в адрес школы: она не готовит людей для практической жизни, не воспитывает гражданина, гармоническую развитую личность. Жду, кто же и когда объяснит, почему школа не отвечает запросам общества. Жалуются на перегрузку, на неудачные программы, методики... А главное противоречие школы как системы остаётся невскрытым.

Между тем оно было заложено, когда после революции из всех типов школ именно гимназия стала постепенно прообразом советской школы.

За сорок послевоенных лет школа менялась лишь “косметически” (раздельное обучение — совместное; одиннадцать лет — снова десять; политехническая — снова обычная и т.д.), но никто почему-то не вгляделся в корень её неверно устройства.

Главное противоречие современной школы заключается в том, что её массовый характер и трудовая направленность не сочетается с устаревшим элитарно-гимназическим принципом изучения “предметов” или так называемых “основ наук”. Это противоречие поддерживается всеми специалистами так называемых школьных “наук”, и они будут  до последнего вздоха защищать свои “основы” в том объёме, какой им удалось протащить в школу на сегодняшний день. И все схватки, все сражения идут по линии “часов”, которые то сокращают, то возвращают в школьную программу. И нет в системе народного просвещения специалистов по... народному просвещению, которые сумели бы подняться над ведомственными спорами, чтобы решить проблему глобально: чему и как учить.

Ключом к такому решению, на мой взгляд, является формула из документа ЦК КПСС по школьной реформе: школа должна готовить к жизни.

Забудем про опыт гимназии и чисто теоретически посмотрим, что значит быть готовым к жизни. Это значит, что нужно владеть знаниями и навыками, которые условно можно разделить на четыре полностью равноправных цикла: грамотность, этика, эстетика, здоровье (физическая культура).

Грамотность. Это умение не только читать и писать на родном языке. Это такое же знание иностранного языка. Это арифметическая грамотность. Это умение общаться с компьютером, знать язык программирования. Иметь общее представление о науках.

Этика. Это воспитание человека для жизни в обществе. Здесь проблемы мировоззрения, поведения, умения ориентироваться в обществе, владеть собой. Это знание законов и социальных норм общества, своих прав и обязанностей как гражданина. Тут и проблемы семьи. И социальная грамотность (куда и как обратиться в обществе для разрешения жизненных проблем).

Если для первого цикла школа в принципе готова, имеет большой опыт преподавания, то второй цикл почте не разработан. Например, литература имеет колоссальное значение для воспитания гражданского чувства. Но сегодня преподают не литературу, а основы литературоведения, а точнее, судя по газетным дискуссиям, “препарирование” классических произведений. Но для второго цикла требуется иной ракурс преподавания литературы: и классика, и современные произведения должны давать лишь материал для размышления человека о месте в обществе.

Эстетика. Это совершенно не изученная, не решённая и практически не начатая работа в школе — воспитание эстетического чувства в молодом человеке. Это снова литература, но опять в ином ракурсе — просто научить любить книгу, возбудить острое желание читать. Это и музыка, пение, и рисунок, графика, живопись. И танец, конечно. В общем, вся эстетическая сфера, без которой воспитание молодёжи нельзя считать полноценным.

Легко объяснить, почему у нас эстетическое воспитание оказалось в загоне. Ученик гимназии получал ещё и домашнее воспитание, барышни непременно пели и бренчали на фортепьяно. В гимназии, взятой как модель государственной единой школы, естественно, не нашлось места для эстетического цикла. Сетка часов осталась почти неизменной. Отсюда и расхожее мнение, что из гимназии почему-то выходили “культурные” люди, а из нашей средней школы — не очень.

Физическая культура. Понятно, что гармонически развитый человек должен быть здоровым, владеть своим телом, знать, что происходит в его организме, уметь оказать себе и другим первую медицинскую помощь. Этот цикл абсолютно равноправен с тремя другими, а для всей последующей жизни — чуть ли не самый важный. Не понимаю, почему детей освобождают от уроков физкультуры по медицинским показаниям, когда давным-давно существует лечебная физкультура. Ни один школьник не должен быть лишён этих занятий, но каждый имеет право на индивидуальную программу. Коли перенёсших инфаркт лечат физическими упражнениями, то странно освобождать детей от самых жизненно нужных им движений.

Но учитель не должен готовить разрядников в школе, его основная забота — массовость и здоровье учеников. Я бы даже дисквалифицировал учителя, который особое внимание уделяет спортсменам, у них есть своя база и свои тренеры.

Пресловутых домашних заданий быть не должно. Если каждый день посвятить один урок предмету каждого цикла, то никакой нужды в домашних заданиях не будет. Субботу следует отдать физкультуре, быть может, в сочетании с познавательными экскурсиями и турпоходами. Несправедливо загружать детей обычной работой шесть дней в неделю при пятидневке у родителей.

После учёбы в такой школе в течение 8-9 лет (больше не нужно) общество получит полноценный “продукт” — гармонично развитую личность. В последний год в рамках этического (или, лучше сказать, социального) цикла особое внимание должно быть уделено вопросам профориентации, чтобы 15-летний выпускник мог сознательно выбирать свою будущую специальность.

Вы спросите, а где же наука — математика, физика, химия, биология, история, география? Думаю, одного часа в день, то есть пятого урока, достаточно на все эти дисциплины.

Ещё раз подчеркну: ни одна из них в отдельности не может быть приравнена (а значит, и уравнена в часах) с названными выше циклами.

Рассмотрим это положение на примере математики. Сегодня она занимает пятую часть всей школьной программы. Кто-нибудь скажет мне: зачем? Кто из вас, нематематиков, решал в быту квадратные уравнения? Кто хоть раз воспользовался теоремой о внутренних углах треугольника? Почему же никто не спросит о тех потерях, которые несут одно за другим целые поколения, не имеющие времени изучить медицину, музыку, ремёсла и т.д.? Сколько математики нужно для жизни — столько она и должна занимать детского времени, ни больше, ни меньше.

Только массовым гипнозом могу объяснить тот факт, что никто за десятилетия не взялся оспорить стереотип: математика-де развивает дедуктивное мышление, которое жизненно необходимо культурному человеку. Но ведь это не так! Дедуктивное мышление составляет лишь небольшую долю среди прочих его видов. И требуется оно исключительно учёным-теоретикам. Даже в прикладной математики — как чётко разъяснено в недавно вышедшей монографии — дедуктивное мышление, как правило, мешает, а главную роль играет мышление рациональное (по “здравому смыслу”).

Теперь окинем взглядом так называемую “систему” знаний по математике. Откуда взялась та геометрия, которую изучают школьники? Из Древней Греции. А что за алгебра, которой мы мучаем детей? Это создание пятнадцатого-шестнадцатого веков. Недавно колоссальным напряжением внедрили в школу интегралы (может быть, скоро уберут). Это создание семнадцатого века. Вот и всё. Вы думаете, что в последние триста лет математика не развивалась? Да нет же, последние триста лет — время интенсивнейшего развития этой науки, чрезвычайно богатого, идейного, культурного... Где же её открытия в школьной программе? И о какой вообще “системе” мы ведём речь?

Если сравнить с литературой, то это всё равно, что закончить её изучение былинами и парой летописей. Зачем же называть этот предмет “основами науки”, “систематическими знаниями”?

Примерно такое же положение со школьными физикой и химией, хотя из-за описательности многих их частей ситуация здесь полегче. Но всё же кто из нас знает формулу равноускоренного движения или реакцию омыления жиров? Да и не нужно в жизни это знать...

По-моему, учителю обидно пять лет заставлять детей учить формулы, реакции, решать задачи, чтобы выпускник немедленно выбросил их из головы и никогда вновь не возвращался к этим материям.

Думаю, что одного урока в неделю хватило бы, чтобы школьник получил некое представление о математике. Ни в коем случае не “систематичность” её изучения — это всегда будет ложная систематичность (как сегодня). Но именно представление! Нужны живые, непринуждённые рассказы о неевклидовой геометрии Лобачевского, пространствах большой (даже бесконечной!) размерности, о симметрии в алгебре, об экстремумах, об изопериметрах, о парадоксах бесконечного и т.д. и т.п. Умело преподнесённые, все эти темы вполне доступны школьнику начиная с 5-го класса. Много тем есть и для младших классов — орнаменты и бордюры, паркеты и кристаллы, правильные многоугольники и многогранники... Никаких иных целей, кроме повышения культурного уровня, преподавание математики не должно иметь. И отметки здесь неуместны, и экзамен просто недопустим.

Одного часа в неделю достаточно, чтобы дать представление о любой школьной “науке”, позволить хотя бы одним глазком взглянуть на её увлекательнейшие пейзажи и возбудить желание к дальнейшим, более детальным экскурсиям.

Историю культурный человек должен знать. Но не так, как её преподают в школе: уйма подробностей, всё засушено-пересушено, ничего не говорит ни уму, ни сердцу — и нет целого представления. Обратите внимание, какой интерес вызывает историческая беллетристика, даже не лучшего качества. Вот симптом неблагополучия нашего преподавания истории. То есть само прошлое людей интересует, но из сухого учебника они взять ничего не могут и вынуждены черпать сведения из беллетристики, литературы. А богатая историческая литература остаётся вне школы.

Конечно, никакой систематичности (литературоведческой) не должно быть и в преподавании литературы, писатель советского периода должен непринуждённо сменяться классиком, и, наоборот, по разным поводам — несколько раз.

Что касается географии, то — да простят меня специалисты — я разделяю мнение г-жи Простаковой. Во всяком случае, несколько обзорных лекций-рассказов в течение года вполне достаточно, чтобы дать представления о странах и континентах, климатических зонах, знаменитых путешественниках и экономических принципах международной торговли. Нельзя же десятилетиями делать вид, что телевидения не существует! А разве сравнится один цветной научно-популярный фильм, скажем, об Исландии с параграфом в учебнике, для которого будто специально искали и нашли авторов, не владеющих литературным языком.

Рассказы о науках должны быть поставлены так, чтобы ученик сам захотел узнать больше в свободное время. Открываются неограниченные перспективы для факультативных курсов во второй половине для (на продлёнке). Здесь же необходимо наладить обучение и трудовым навыкам (не профессиям!) Нужно, чтобы ученик мог починить проводку, сменить у крана прокладку, сколотить скворечник, врезать замок, приготовить обед и работать с иглой.

Спросят: а кого набирать в вузы? Откуда мы возьмём инженеров, учителей, гуманитариев, физиков? Тут другое дело, которое не надо путать со школой.

Отбор кандидатов в студенты — дело настолько важное, что его нельзя доверять Министерству просвещения. Просто потому, что это не его задача. И до тех пор, пока оно, это министерство, будет стоять на распутье — готовить ли молодое население к жизни или к дальнейшей учёбе в вузе? — оно будет губить оба дела. Его контингент — дети от шести до четырнадцати лет. Оно обязано выпустить их из школы здоровыми, воспитанными, культурными, умелыми. Без отвращения к учёбе. Желательно — ориентированными на определённую профессию, с учётом личных качеств интересов и способностей.

После этого за дело должны взяться другие — Комитет по профтехобразованию, Министерство высшего и среднего специального образования, а также Министерство культуры.

Основная масса подростков поступает в училища и техникумы, где она получает профессию. Здесь и нужно преподать основы тех наук, которые нужны профессии. Если школа справилась ос своим делом, то никаких других предметов не нужно. Только специальные знания — до мельчайших подробностей, чтобы от зубов отскакивало! Сейчас же мы потому и выпускаем из техникумов неполноценных специалистов, что они распыляют внимание на ненужные школьные предметы.

Сейчас — после реформы — старшие классы школы оказались в ложном положении. Фактически у них одна задача — готовить в вузы, но с этой задачей они не справляются.

Позвольте же вузам самим готовить своих будущих студентов! Зачем нам весь первый год “выбивать” из студентов ошибки школьного образования, школярское мышление, зачем 17-летних учить работать с азов, когда проще этому выучить 15-летних? Дайте вузам набрать по своим тестам в течение года, скажем, по 300 человек на каждые 200 мест факультета для двухлетнего предварительного обучения. Назовите эти два года учёбы “подготовительными курсами”, или как хотите иначе, колледжем, например. Вот где мы начнём систематическое изучение науки с самого начала и в формах, нам нужных! Иногородние одарённые дети могут жить в интернатах при вузах. Компьютер будет непрерывно следить за успехами претендентов и располагать их в ряд. И если к моменту перехода — безэкзаменационного — в основной состав студентов ученик имеет 215-й номер, то никакого стресса он не испытает: сам видит, что успехи его недостаточны. Сама собой отпадает лотерея вступительных экзаменов, исчезают неврозы и ломка судеб. Этот 215-й ученик не пропадёт, он всего лишь — выпускник “спецшколы” с уклоном, если говорить нынешним языком, но это не мифический “уклон”, а глубокие знания, которые не достаточны для вуза, но годятся для работы в среднем звене.

Зато вуз получит студентов, которых он знает и в которых уверен. Это, в частности, решит и проблему отсева.

Конечно, определённый процент мест надо оставить для абитуриентов “со стороны”. Здесь экзамен — и очень строгий!– необходим. Но такой абитуриент заранее знает, на что он идёт...

Всё это явится стройной и эффективной системой обучения и воспитания нашей молодёжи — строителей нашего будущего.

Постников М., проф., д.ф.-м.н., лаур. Ленинской премии,

“Литературная газета”, 1987 г., 25 марта.

 

 

Письмо-откровение

Если честно

Исповедь одного человека, который нашёл в себе силы рассказать о своих неблаговидных делах, но до сих пор остающегося на перепутье.

Уважаемая редакция! Истерзался тысячью сомнений, прежде чем сесть за письмо. Всё-таки решился.

Я один из тех, кто садился в самолёт и летел в далёкий Донецк к Шаталову. Летел с полным отчаянием в душе.

В школе проработал два года после окончания Свердловского пединститута. Никогда не думал, что будет так трудно, что с математикой по полкласса, а часто и больше, не будут справляться. Чего я только не перепробовал, чтобы увлечь ребят, научить! В общем, разуверился в том, что можно учить всех и учить хорошо.

У Виктора Фёдоровича был всего на двух уроках, но ожил, начал что-то делать, выдумывать. А в школе опять — непробиваемая стена незнания, неусвоения. Уже и сомневаться начал в своих способностях. Закралась колючая мысль: а могу ли вообще давать уроки? Одним словом, запутался. Запутался и в мыслях своих, и в поступках.

В первый год учебная нагрузка у меня была 31 час, во второй — 37. Вёл и физику, и математику. Плюс классный руководитель у выпускников-восьмиклассников. Удивлялся: со знаком качества это невозможно сдуть. А мне в ответ: “Тебе что, деньги не нужны? Зарабатывай, да помалкивай”.

И стал я “зарабатывать”. Видимо, чего-то не понимаю, но в нашем коллективе считается вполне нормальным думать о заработке как о конечном результате педагогического труда.

Взялся писать в газету не по причине жалобы на судьбу, а потому, что постоянно задаю себе вопросы: “Кому необходимо всеобщее обязательное среднее образование в таком виде, в каком оно сейчас даётся?” Ведь если честно, то мы в своей  школе только тем и занимаемся, что формально переводим учеников из одного класса в другой. “Ни одного отстающего рядом!” — это в журнале. А на деле? Директор школы считает: “Из-за чего расстраиваться? Из-за полнейшей фактической необразованности детей? Не стоит. Переводить и выпускать — вот наш долг перед государством. Оставлять на второй год? Ни-ни. Всё равно до академиков не выучим. А хорошими рабочими ребята будут. Так что выписывайте им свидетельства — и до свидания”. Пытался задать встречный вопрос: “А зачем тогда вообще учить?” Получил в ответ неодобрительные взгляды.

Вот и стал делать, как другие. Областные контрольные за учеников писал. На экзамене в восьмом классе задачи тоже решал, потом ученикам списывать давал, тройки ставил за красивые глазки. И жил бы чудесно, да не могу и не хочу! Ужас охватывает, когда представлю, как же я самолично детские души уродую, какими негодяями их в жизнь выпускаю. И что обидно. Когда липовые журналы оформлял (по заочной школе), когда контрольные за учеников делал, когда выписывал липовые свидетельства — слыл хорошим учителем. Даже на районной конференции моё имя среди лучших упомянули. А как воспротивился всей этой гадости и лжи — оказался врагом школы.

Началось с заочников. Есть при нашей восьмилетке учебно-консультационная группа, куда ходят получать среднее образование те, кто его не получил в своё время. Дело нужное, но не такое, чтобы ни за что ни про что получать аттестаты. А у нас что получилось? Два месяца все заочники (многие попали в школу под давлением комиссии по делам несовершеннолетних) учились на шофёров, а весной к нам явились: извольте, мол, выдать аттестаты. Стало нам ясно, кому экзамены сдавать. Сели учителя, да и написали на экзамене сочинения за учеников. Зарплату получил я за все эти дела 210 рублей. Чем плохо? Но мне эти деньги до сих пор руки жгут. Говорят, что если один раз нечестные деньги получил, то и второй захочется. Не захотел!

Стал бояться окончания учебного года. Отношения с учениками совсем испортились Они ждут, требуют высоких оценок — я отказываюсь заниматься обманом. Перед экзаменами дал слово быть твёрдым и школьников предупреждал: “Ни одной подсказки, показывайте, чему научились за год”. И вот итоги. Школа у нас маленькая, всего 49 человек. В четвёртом классе из восьми учеников пять  неуспевающих, в пятом классе из пяти учеников — четыре не успевают, у девяти восьмиклассников трое неуспевающих.

Переживал страшно, места себе не мог найти. И удивился хладнокровию коллег.

Теперь я не удивляюсь, почему в четвёртый класс приходят ребята, которые не только таблицы умножения не знают, но и вычитать не умеют. С себя, конечно, вины не снимаю. Убедился: за год можно детей выучить. Но как учить правде и честности, когда школа держится на обмане, подлоге? В такой обстановке и самого безудержно тянет на обман. И я продолжал... Написал протокол педсовета по заочной школе, хотя его не было... Получил строгий выговор.. И правильно.

Уехал в отпуск к родителям — нет мне покоя. Им всего не расскажешь. Изголодали меня вопросы — как быть, как мне работать в школе? Может, правы те, кто говорит: никто ещё не умер от незнания математики. А как же тогда реформа школы, результаты обучения? Как же дети?

Уйти из школы? Боюсь, что с сентября всё начнётся сначала.

С уважением.

А. Се-в., Омская обл.

От редакции: Несколько дней пролежало на столе письмо. Читали его и перечитывали, ужасаясь глубине падения учителей.

Издержки работы школы, как принято говорить, общеизвестны. Но чтобы вот так явно, открыто, не таясь, преподавать детям ложь, подлость, цинизм? Да педагоги ли это? Да место ли им в школе?

Мы ругаем урокодателей, тех, кто превратился в “механического” передатчика знаний, кто искусственно выделяет из процесса познания воспитательные составные. Здесь обучение и воспитание накрепко слиты воедино. Но какое же это “обучение” и какое “воспитание”! Вряд ли и хорошими рабочими станут выпускники этой школы. Слишком уж негативные уроки они получили.

Молодой учитель нашёл в себе мужество обнаружить свою нечестность, свой моральный провал. Перестройка, говорим мы, это поворот к правде, это честность во всём. Но и это полдела. Бороться со злом, не повторять старого — вот что ещё предстоит. Готов ли к бою учитель? Найдёт ли силы? Поддержат ли его в коллективе? Эти вопросы сегодня главные.

“Учительская газета”, 1987, 3 сентября.

 

 

Контрольная по геометрии

Проверяя тетради, учительница ПТУ обнаружила в одной из них вместо задач по геометрии — задачу для себя. Опуская имя хозяйки тетради, мы представляем то, что в ней было написано, на ваш суд.

* * *

Класс занят решением задач: кто думает, кто норовит списать. А мне не хочется ни думать (я ведь и не умею думать, будто нет головы), ни списывать (не позволяет то ли совесть, то ли слабое зрение). Глаза мои пусты, как и голова, которая давно перестала соображать в математике.

Я глупо себя веду, но если бы и решала контрольную, всё равно меня, по всей вероятности, ждала бы двойка.

Я очень глупа, но помимо этого ещё и очень злая и плохая девчонка. В душе у меня обида и горечь от собственной тупости и слабости. У меня спрашивают ребята, сделала ли что-нибудь — и я в ответ с горечью, саркастически улыбаюсь. Я не способна стать умнее, обречена на двойки и не могу даже ждать помощи. Странно, что я это пишу на контрольной, но пускай мне попадёт, ведь это — правда.

Я чувствую себя одиноким, забитым созданием. Я ни на что не надеюсь. Пишу и боюсь не знаю чего... А, всё равно.

А на улице осень...

* * *

А теперь представьте, что эта девочка возвращается домой и её ещё ругает мама...

“Учительская газета”, 1987, 12 ноября.

 

 

Не ходите, дети, в школу...

В тягостные, чреватые неприятностями периоды жизни постоянно вижу один и тот же сон: учусь то ли в шестом, то ли в седьмом классе, весь июнь идут дожди, и радио объявляет, что в виду осенней непогоды каникулы сокращаются до одного месяца. И я, трудный и уже лысеющий отец семейства, просыпаюсь в холодном поту и с чувством такой отчаянной безысходности, какая может быть только в детстве: выбора нет, надо идти в школу.

За что я так ненавижу её? Ведь, казалось бы, мне ни разу в жизни не пришлось пережить публичного, у доски, позора и унижения не выучившего урок двоечника — записной отличник. Мне жутко везло на хороших учителей. Один всего лишь пример: наша Мария Николаевна в пятом ещё классе запретила в руки брать  школьные учебники по литературе, и я до сих пор благополучно не знаю, что же там было написано. Отец  с матерью к нашим, детей, школьным успехам всегда относились с редкостной в других семьях отстранённостью, на родительских собраниях бывали по великим только праздникам, от силы раз в год. Упреждая прочие догадки, вынужден добавить, что с самыми разными людьми схожусь очень легко, и был просто обречён как один из лучших учеников школы заниматься общественной работой. Вроде бы мне лично и нечем школу попрекнуть. За исключением одного, сугубо личного обстоятельства. Человеком в ней я себя не чувствовал.

Хорошо бы забыть школу, как кошмарный сон, или перелистывать в памяти только светлые её страницы.

Не получается. Вон оно, дорогое и единственное, семи лет от роду, чадо пыхтит над своими рисунками. Сверстники его уже вовсю отбывают школьную повинность, тянут, так сказать, минпросовскую лямку. А мы его в школу не отдали, точнее, не послали, поскольку и сам он туда не рвался.

... Немного анализа, отягощённого личными воспоминаниями. Учение по самой своей природе занятие творческое, а значит, радостное. И та божия искра любознательности, что с большей, меньшей ли силой, но освещало лицо и душу каждого психически здорового ребёнка, только разгорается от новых знаний. Без них же гаснет. А что же происходит в школе? Подавляющее большинство первоклассников (по крайней мере так было в нашем детстве) рвётся в школу, им интересно. Уже в третьем классе с охотой идёт на занятия едва ли половина.

Можно строго доказать, что при всех своих профессиональных изъянах наша массовая школа одно делает профессионально — отбивает у основной массы детей само желание учиться.

Нет места разбираться в причинах. Их много, даже слишком много. На мой взгляд, так в основе всех бед — монополия Министерства просвещения на народное образование. Для сравнения: при всех недостатках высшей школы беды вузовского образования всё-таки менее значительны. У абитуриента есть (пусть и ограниченная) возможность выбора. Студент тоже волен выбирать — продолжать образование или уйти, специализироваться по той кафедре или иной, выбрать одного научного руководителя или другого. И лишь школьник находится в крепостной зависимости от наробразовского чиновника и даже Юрьева дня по прежнему не имеет.

Ещё раз повторю: учение — это творчество, и только поэтому в нём взращивается личность — и ученика, и учителя. Наша родная общеобразовательная школа понимает учение как дрессуру, а потому на дух не переносит ни талантливого учителя, который, естественно, ни в какие методические рамки не вписывается, ни талантливого ученика.

Я сам терпеть не мог (и не могу), когда мною командуют. И, строя модель  вероятного школьного будущего для сына, прекрасно вижу, что к школе с её “высокими” требованиями он не готов. Да, он читает с трёх лет, осознанно владеет арифметическими действиями, прекрасно знает политическую и географическую карту мира. Более того, он очень усидчив: пять-шесть часов работает за своим столиком без отрыва от дела. И работоспособен. Но... Вот он освоил клавиатуру пишущей машинки и не желает писать ручкой, стесняется своего корявого почерка. Но какое дело школе до наших личных трудностей? Ученик должен приноравливаться к школе, а не она к нему.

Кстати сказать, мы не считаем, что у нас необычный ребёнок. Или более одарённый, чем другие дети. Просто и у нас, и у него было время (в дошкольных учреждениях он вообще не был, жена до трёх с половиной лет сидела с ним дома) вместе заниматься тем, что было интересно и ему, и нам. Поэтому кое в чём он продвинулся далеко (любимый учебник — “Пособие для поступающих в вузы по биологии”), а в музыке, как и я, круглый нуль.

Но в какой класс его посадить? В первый, как в своё время меня? Так я вплоть до пятого класса валял дурака и не ошалел от  безделья только потому, что читал запоем всё, что попадало под руку. В третий? В пятый? Но он же ещё кроха, да к тому же не умеет писать. И кто будет его защищать от наших ангельски жестоких деток?

А подумать, так что за нужда вообще идти в школу, высиживать тоскливые часы в душных и переполненных классах, раздражать замороченных перегрузками и рутиной учителей? Пусть у наших родителей не было выбора: война, голод,  до образования ли было? Но неужели я, закончив школу с золотой медалью и один из лучших вузов страны с отличием, имея опыт преподавания и в средней школе, и в высшей, дам ему одному худшие или меньшие по объёму знания, чем школьный учитель тридцати-сорока не очень прилежным ученикам?

Ну а отправлять ребёнка в школу за познанием изнанки жизни можно, но попозже, лет эдак в двенадцать-четырнадцать, когда основа личности и системы жизненных ценностей укрепятся и никакие влияния пресловутой “Среды” не собьют с выбранной дороги. Кстати сказать, и нужда в друзьях, в общении со сверстниками просыпается обычно к этому сроку.

...Меньше всего мне хотелось бы навязывать свою точку зрения другим родителям или призывать: “Делай, как я!” Обстоятельства, из которых вынуждены исходить мы, могут быть незначимы или вообще не существовать для массы других людей. А если я взялся за перо, то движет мною в первую очередь не желание лишний раз лягнуть отечественное народное образование. Школа в тупике, надо искать выход и кто сказал, что он один?

Путь, который выбрали мы, труден. И трудности эти навязываются извне. Здоровый ребёнок не ходит в школу. Какая беда! Казалось бы, требование всеобщего среднего образования и всеобщего посещения школы — вещи разные. А для минпросовского или минздравовского чиновника уклоняющийся от школьной повинности — дезертир. Добавьте сюда чадолюбивую общественность ребят во дворе — не дай бог, они узнают, что кто-то живёт не так, “как все”. Затравят. По инстанциям затаскают. Поэтому, надеюсь, читатель извинит мою вынужденную анонимность.

Чего я хочу? Чтобы не мешали. Оставили в покое. А если кого-то волнует, чему ребёнок дома научился, то я бы только приветствовал ежегодные контрольные испытания наподобие экзаменов кандидатского минимума. У семьи должно быть право выбирать, какая форма обучения ей удобнее.

И последнее. Решать за кого-то, даже если это собственный ребёнок, не в моих правилах. И если, скажем, на будущий год или через два года он вдруг засобирается в школу, если его туда потянет — только порадуюсь. Но неволить не смогу и не будут.

Сергей, “Комсомольская правда”, 1987, 5 декабря.

 

 

...Ученик.

“Нам нужна реформа. Даже революция школьной жизни”

Мы учимся в 9-м классе. И что же? Среди нас вроде все добросовестные ребята, учим каждый день уроки (каждый день шесть). Сидим до полуночи. А в результате – ”трояк”. Так как же это объяснить?

Мы с 8.00 до 14.00 в школе, 14.00-15.00 — обед. 15.00-19.00 делаем уроки. 19.00-20.00 — ужин. 20.00-1.00 — делаем уроки. Вот наш режим! А ведь ещё хочется и не отставать от времени, смотреть передачи по телевизору и читать книги, газеты, журналы, нам хочется всё познать. но и хочется, чтобы голова осталась цела и не треснула от всего этого. Как живут ребята из институтов? У них занятия парами. Почему бы нам не сделать так же уроки? Знания будут более углублёнными. А сейчас мы хватаем самую поверхность всех наук.

Многие из нас не знают, куда пойти учиться, и вот почему: виноваты наши поверхностные знания (урывки из предметов). Мы войдём в жизнь какими-то посредственными людьми.

Нам нужна реформа. Даже революция школьной жизни.

9-й класс, г. Куйбышев., “Комсомольская правда”, 1988, 26 января.

 

Аттестат инвалидности

Учёба в школе глазами врача

Несколько лет назад, как помнит, видимо. читатель — и особенно имеющий маленьких детей,– в обществе заинтересованно обсуждалась проблема начала школьных занятий с шести лет. Проводились эксперименты, обсуждались научные данные, высказывались мнения. Кончилось дело тем, что послушались тех, кто был “за”, и новый порядок ввели. Теперь, увы, приходится вновь выслушивать тех, кто был “против”. Потому что, как утверждает статистика, теперь ясно: постановка учебного процесса в школе прямо влияет на ухудшение здоровья ребят. И дело не только в шестилетках — просто на их примере лучше видно, насколько велик разрыв между тем, что требуется для сохранения и нормального развития здоровья наших детей, и тем, что сегодня есть. Об этой проблеме корр. “Труда” беседует  с зам. министра здравоохранения СССР А.Барановым, который курирует проблемы материнства и детства.

– Александр Александрович, какова объективная картина здоровья школьников? Как на них сказывается нынешняя организация учебного процесса?

– Как правило, болезни ребёнка вызваны условиями жизни — тем,  как он воспитывается, что и когда ест, каковы его физические и психические нагрузки. И роль школы в этом процессе очень велика. По данным специальных исследований, к десятому классу хроническая заболеваемость у детей увеличивается в 4-6 раз. У нас принято деление детей на группы по состоянию здоровья, так вот первая группа — “абсолютно здоровые” — среди десятиклассников сейчас фактически отсутствует. Каждый выпускник школы вместе с аттестатом зрелости “получает” и какое-то функциональное отклонение здоровья, а многие — и целый “букет” недугов.

– Но ведь могут сказать, что эти болезни обусловлены генетически, так при чём здесь школа?

– Да, есть большая группа заболеваний с наследственной обусловленностью. Но необходимо знать твёрдо: они возникают только в том случае, если на ребёнка действуют неблагоприятные внешние факторы. То есть без “пускового механизма” — окружающей среды — такие болезни не начнутся. Язва желудка и двенадцатиперстной кишки, почечные, гипертоническая, желчнокаменная болезни считались прежде исключительно “взрослыми”. А сегодня мы их находим у детей, причём за последние 10 лет язвенная болезнь, например, участилась вдвое. Почему? Потому, что резко изменились условия, непомерно возрос объём учебных нагрузок, усложнились программы, увеличился поток информации, появились спецшколы с ещё более напряжённым режимом — словом за 30-40 лет характер занятий школьника стал совершенно другим. Длительность выполнения домашних уроков стала в 2-3 раза больше, а двигательная активность ребят — в 2-3 раза меньше.

Так что связь между ухудшением здоровья детей и ростом сложности и объёма школьной программы — прямая.

– Чем же болеют нынешние дети?

– Прежде всего много заболеваний нервной системы, это явное следствие перегрузок. Если к первому классу нарушения нервно-психической сферы выявляются у 15 процентов детей, то к десятому они есть уже у 50%, да ещё в виде так называемого астенического состояния. Я говорю о неврозах, нарушениях поведения, характера... Нарастание числа таких расстройств идёт очень быстро, причём темп их выше в школах-интернатах и особенно высок в детских домах — здесь они встречаются вчетверо чаще, чем в обычной школе.

Очень волнуют нас неинфекционные болезни органов пищеварения, о чём я уже частично сказал. Сейчас каждый десятый школьник имеет заболевание органов пищеварения...

– Как бы аттестат язвенной зрелости?

– Что-то вроде... Затем — поражения эндокринной системы. Согласно ряду данных, за последние 10 лет ожирение в школьном возрасте выросло примерно в четыре раза. Причины — гиподинамия и нерациональное питание.

Не выбирая слов, скажу, что питание в школах безобразное, так что многие ребята от него попросту отказываются. Из-за этого перерывы в приёме пищи достигают семи и более часов — вот она откуда, язва желудка. Этот вопрос неоднократно поднимался на разных уровнях, но нигде — за исключением, пожалуй, республик Прибалтики — никаких успехов не наблюдается. Нет базовых столовых, комбинатов школьного питания, продукты поставляются низкого качества, хотя все кругом дружно декламируют: “Всё лучшее — детям!” Лозунгов-то полно, а есть этим самым детям приходится Бог весть что, потому как всё поистину лучшее уходит в кафе и рестораны, где выручка больше. В самой школе пищеблоки кадрами не укомплектованы, да и кто из дипломированных работников пойдёт на зарплату в 80 рублей?

Колоссальная для нас проблема — зрение. Сегодня у каждых 16 из 100 ребят оно резко снижено. Особенно остра ситуация с шестилетками: уже к концу первого года обучения у каждого четвёртого из них выявляется либо близорукость, либо предшествующее её состояние.

Нельзя не сказать о группе болезней, как мы говорим, опорно-двигательного аппарата. Они возникают прежде всего из-за отсутствия необходимой мебели. В школе должны быть парты 6-8 номеров, чтобы каждый ученик мог сидеть в естественной позе. Однако бывает обычно не больше двух номеров — отсюда различные искривления позвоночника и так далее. 80 процентам шестилеток, имеющим рост до 130 сантиметров, нужны парты размера “А”, но они отсутствуют полностью. Похоже, что у работников мебельной промышленности не развит родительский инстинкт. Ну, не о чужих — о своих бы детях и внуках подумали...

– Есть ли возможность хоть как-то компенсировать неправильную позу на уроках? Ведь пока плановые органы и промышленность развернутся...

– Да, на их разворотливость даже в условиях хозрасчёта я не надеюсь. Пока что как временный выход из положения надо бы увеличить объём движения школьников. Но тут другая скала — программа. По всем медицинским показаниям, ребёнку надо минимум 8 часов в неделю заниматься физкультурой, причём активно, в программе же предусмотрены лишь два часа.

– Скажите хотя бы коротко, что происходит при недостатке движения?

– Нарушаются все обменные процессы. Плохо работают сердечная мышца, мозг, печень, почки — то есть все органы переходят в пассивный режим. Такой ребёнок больше подвержен инфекционным и простудным заболеваниям, у него откладывается жир — вот почему у нас так много слишком полных детей, что само по себе уже является болезнью, но это ведь и фактор риска тяжелейших недугов — сахарного диабета, гипертонии, впоследствии и инфаркта миокарда... Чётко установлено: 40 процентов заболеваний взрослых своими истоками уходят в детский возраст, в 5-7 лет.

– Почему именно в этот возраст?

– В принципе у детей есть три критических периода: первый год жизни, 5-6 лет и 12-14 лет. В эти годы идёт бурный рост длины и массы тела, приводящий к неравномерному развитию отдельных органов и систем организма, из-за чего они начинают работать несогласованно. Скажем, сердце не справляется с нагрузкой при быстро увеличившейся массе тела — и вот слышны шумы, нарушается функция.

Такие функциональные нарушения в критические периоды могут прогрессировать — особенно если условия для развития ребёнка неблагоприятны. Тогда вероятна хроническая болезнь. И наоборот, если условия жизни станут оптимальными, угроза заболевания может исчезнуть без всякого медицинского вмешательства. Вот почему забота о здоровье детей в критические периоды должна быть особая.

Вернёмся к теме шестилеток. Вы теперь знаете, что возраст — уже фактор риска, а плохие условия в школе переводят риск в болезнь. Ведь ни о каких особо благоприятных условиях,  которые должны были быть созданы для маленьких первоклашек в соответствии с благими намерениями Минпроса, сегодня и речи нет! Спальня, отдельный пищеблок, набор необходимых комнат, специальные режимы — где это всё? Что там говорить, если и классы-то сплошь и рядом уже двойной численности!

– Из всего, что вы рассказали, можно сделать вывод, что многие школы — а их у нас сейчас 135 тысяч — должны быть по санитарно-гигиеническим соображениям закрыты, как закрываются цехи, где не обеспечен необходимый уровень охраны труда, или производства, дающие вредные выбросы выше допустимых концентраций.

– На мой взгляд, ситуация в принципе близка к этому. И мы всячески будем сейчас добиваться, чтобы на всех уровнях государственного и общественного управления было осознано: положение критическое!

– Есть ли это понимание в Госкомитете по народному образованию?

– Насколько мне известно, сам комитет ещё в стадии организации, и задавать вопросы рановато — новые люди, новые заботы. Ему в наследство досталась масса замечательных совместных приказов двух ведомств — Минпроса и Минздрава, которые, казалось бы, регламентируют дело и по отдельным позициям, и в целом — не хватило только одного: они не выполнялись. Виноваты здесь и просвещенцы, и медики.  Надо ли перечислять взаимные претензии? Давайте лучше посмотрим, что нужно сделать, не откладывая, специалистам обеих отраслей. И в первую очередь я назову проект новой школы. Тот, что есть, не позволяет сохранить здоровье учеников. Имеющиеся сегодня проектные предложения содержат ряд обязательных элементов — прежде всего несколько спортивных залов, бассейн, открытые площадки для игр, зал лечебной физкультуры, физиотерапевтический кабинет (долечивать ребят после простудных заболеваний).

Само собой нужна “щадящая” программа, в полной мере учитывающая требования медицины. Нельзя откладывать решение и других названных проблем. Мы, в частности, в 1988 году начинаем эксперимент по переходу к новой системе медицинского обеспечения учащейся молодёжи — будем создавать специальные центры лечебного, оздоровительного и культурно-просветительского направления. Думаем перейти к обслуживанию школ по бригадному принципу: кроме педиатра, здесь нужны и психоневролог и окулист, а главное, конечно, профориентация... Не удивляйтесь, это тоже огромная проблема: сегодня каждый третий выпускник из-за болезни не может выбрать профессию по душе — ограничения. А если бы врач вмешался вовремя, то наклонности ребёнка можно было бы как-то скорректировать в соответствии с его здоровьем.

– Вы назвали поразительную цифру: 40% заболеваний взрослых обусловлены условиями жизни и детства. То есть почти половина нынешнего объёма работы здравоохранения — не что иное, как ликвидация негативных последствий обучения. Вместо того, чтобы выпускать в жизнь высокообразованных и гармонически развитых граждан, мы с упорством, достойным лучшего применения, штампуем пациентов для поликлиник и больниц... Не накладно ли для государства?

– Ещё как накладно! Давайте посчитаем: если вычесть расходы на науку и содержание аппарата, то окажется, что миллиардов шесть будет “школьных”. Думаю, пора понять: чтобы не допустить огромных (и противоестественных!) трат, надо наконец направить достаточно средств на создание нормальных условий обучения детей. Ведь и ребёнку понятно, что затрата относительно небольших сумм сегодня избавит нас от огромных потерь завтра.

Главный же ущерб — не экономический (как бы ни был он велик), а нравственный: разве объяснишь человеку, что свою неизлечимую болезнь он получил только потому, что ведомства никак не могли между собой договориться, как подчинить школьную программу требованиям медицины?

Вёл беседу В. Белицкий, науч. обозреватель “Труда”, “Труд”, 1988, 25 июня.

 

Зачем?

Я — старшеклассница, закончила 9 классов. Что мне дала школа? Я вот сравниваю с образованием Джейн Эйр и героинь других романов — эти девушки умеют всё: культурно разговаривать, вести себя в обществе, за столом. Умеют хорошо рисовать, вышивать, играть на музыкальном инструменте. Знают иностранный язык.

Что умею я? У нас были уроки труда, но я не умею шить. У нас были уроки музыки, но я не знаю даже музыкальной азбуки. У нас были уроки рисования, но я не умею хорошо рисовать. У нас есть уроки французского, но я не знаю так хорошо этот язык, чтобы читать или говорить на нём. Я не умею танцевать. Я не умею пользовать столовыми приборами, (в столовую у нас в школе галопом бегут). Я не могу в обществе свободно говорить о литературе, о музыке, об искусстве. Вы подумаете, что я неуч.  Нет. Я хорошистка. Имею четвёрки и пятёрки. Но почти все мы такая серость.

Я не знаю, что я могу предложить. Но я бы не такое хотела получить образование. Я поступлю в институт, но и после его окончания получу диплом — кусочек бумаги и всё.

Я понимаю, должна помогать семья. Ну, а если отец и мать не получили такого воспитания, и дети будут такие, как они, и дети детей. Замкнутый круг?

Может, что-то можно придумать?

Моё письмо без подписи, и я боюсь, что вы на него не обратите внимание. Но так хочется, чтобы его люди прочитали, предложили бы своё. Может, что-нибудь и получится. Стыдно сознавать, что наша культура на низком уровне, но факт.

В.К., Полтавская обл., “Учительская газета”, 1989, 2 сентября.

 

 

“Со здоровыми-то детьми — горе, а с больными втрое”,–

 так говорила моя мудрая бабушка. А она умела

Рожать малышей-крепышей

Седьмой сын появился у бабушки в 42 года. Богатырь, служил в морфлоте подводником. Но это когда было... Сегодня не многие могут похвастаться хорошей наследственностью: экологические бедствия, загрязнённые химикатами продукты и вода, частые стрессы сделали своё чёрное дело.

А мы по-прежнему беспечны, давая жизнь детям. Как будто рождение здорового или больного ребёнка — чистая случайность. И это несмотря на то, что наследственных заболеваний насчитывается более 3 тысяч.

Во всех цивилизованных странах на каждый миллион жителей обязательно есть хоть одна медико-генетическая консультация. В Москве на 9 миллионов человек — всего две. О провинции и говорить нечего. Со всей страны едут люди в научно-консультативный отдел при Институте клинической генетики и профилактики наследственной патологии.

Причём приезжают, к сожалению, уже после рождения больного ребёнка.

Обратилась семья из Подмосковья. Первая дочь совершенно здорова. У второй девочки деформация кистей, двухстороння косолапость, врождённый вывих тазобедренных суставов. После её рождения ни у родителей, ни у врачей не возникло подозрений на плохую наследственность. И только появление третьего ребёнка — мальчика с такой же патологией — заставило врачей направить мать и отца на генетическое обследование.

Начинается оно с составления родословной. К стыду нашему приходится признать: удаётся это редко, что очень затрудняет работу врачей. И всё же определили: родители несут в себе рецессивные гены, которые, объединяясь, вызывают болезнь. Для каждого их ребёнка риск составляет 25 процентов, Если бы это выяснилось сразу после рождения больной девочки, а ещё лучше — вообще до рождения детей, то всё время следующей беременности будущая мать находилась бы под контролем врачей научно-консультативного отдела.

Есть много способов определить здоровье плода ещё в период беременности. С помощью ультразвукового исследования устанавливают пол ребёнка. А этого уже достаточно, чтобы дать прогноз по некоторым болезням. Если женщина беременна мальчиком, риск “схватить” наследственную гемофилию (несвёртываемость крови) составляет для него 50 процентов, Девочкам эта болезнь не передаётся. Вспомните историю царской семьи Николая II: гемофилией страдал царевич Алексей, а четырёх его сестёр такая участь миновала. Но даже если бы они вышли замуж за совершенно здоровых мужчин, их сыновья могли бы унаследовать тяжкое заболевание.

Чтобы узнать, поражён ли плод болезнью Дауна, которая сопровождается умственной отсталостью и врождённым пороком сердца, определяют хромосомную патологию в околоплодной жидкости. Здесь гарантия — 100 процентов: либо “да”, либо “нет”.

Исследуя клетки плаценты, кровь зародыша, можно распознать некоторые заболевания, связанные с нарушением обмена веществ. Это уже хирургическое вмешательство, но если есть необходимость... Риск осложнений ничтожно мал — доля процента. И медицинские инструменты — одноразового пользования.

Но вот все обследования позади. Семье предстоит решить самый трудный вопрос: рожать или не рожать. Если родители считают, что не стоит обрекать на муки себя и больное дитя, женщине делают терапевтический аборт. Если же, не смотря на предостережения врачей, они всё же хотят иметь ребёнка и готовы его выхаживать, то получают подробные рекомендации. Согласитесь, лучше заранее настроиться на преодоление трудностей. Хуже, если родители узнают о несчастье, когда вылечить малыша уже невозможно.

Из Перми привезли на консультацию шестилетнюю девочку. У неё врождённая ломкость костей: ходить не умеет, да и ползает плохо. А ведь определить эти отклонения можно было ещё в период внутриутробного развития плода при помощи ультразвука и рентгена.

Из Саратовской области приехали в научно-консультационный отдел убитые горем родители. У их десятимесячного сына страшный диагноз: тяжёлая умственная отсталость. Видимо, в роддоме не сделали обязательного анализа крови малыша на уровень фенилалонина, не назначили ему соответствующую диету, исключающую аминокислоту. После несложного лечения ребёнок рос бы здоровым и не уступал бы в умственном развитии сверстникам. Каждый упущенный день делал процесс всё более необратимым, приближая мальчика к инвалидности.

При генетическом обследовании выяснилось, что мать и отец несут в себе гены, вызывающие заболевание, риск появления второго больного ребёнка достаточно велик. Женщине рекомендовали в случае рождения ещё одного малыша тут же пройти исследование на фенилалонин.

– Медико-генетическую службы необходимо развивать,– утверждает заведующий научно-консультационным отделом кандидат медицинских наук Александр Николаевич Петрин. — Это позволит выявить семьи с наследственными заболеваниями и начать их профилактику до появления больных детей. Средств потребуется в несколько раз меньше, чем содержание интернатов для инвалидов детства, оплачивание бюллетеней по уходу за тяжело больными ребятишками.

Действительно, почему в нашей стране больше озабочены выведением породистого скота, селекцией растений, чем дородовой профилактикой наследственных болезней? Разве здоровье будущих поколений не дело государственной важности?

... Встревоженная молодая москвичка очень волновалась: в начале беременности она перенесла грипп. Не отразится ли это на здоровье ребёнка? Врачи назначили необходимое обследование и выявили: родится двойня. Правда, один зародыш чуть меньше другого. Но ничего страшного нет, и риск появления больных детей минимален. Всё будет хорошо!

Ольга Тихонова., “Куранты”, 1991, 22 июня.

 

 

“Класс, в Сибирь шагом марш!”

– А ты что?

– А я не хочу из своей школы переходить.

– А она что?

– Говорит, не хочешь — заставим. Сама не уйдёшь — весь класс выкинем. Как думаешь, выкинут?..

Если бы я умела молиться, я бы каждый день просила: Господи, дай людям доброты и терпения. Потому что, наверное, больше некого просить. И нечего больше просить, если даже в школе взрослые ненавидят детей, а дети — взрослых. А когда эти дети вырастут, они будут ненавидеть всех. И никому не смогут поверить, потому что живут во лжи, и в своей, и в той, которой окружают их взрослые. И можно ли сойти с этого порочного круга?

– ...А говорят, в прошлом году тоже один класс разогнать пытались, девятый, Так ребята корреспондента позвали из газеты — и всё дело замяли. Может, и вам пригласить кого-нибудь?

А началось всё с того, что восьмой “Б” вручил директору школы заявление с просьбой сменить классного руководителя. “Мы не находим с ней общего языка”,– написали ребята. Почему они сочли возможным совершить такой поступок? Не потому ли, что любимое слово директора — “демократия” и о демократии здесь говорят много и с удовольствием? “Мы имеем право, вы имеете право...”.

Однако поступок класса возмутил учителей до глубины души. “Как они посмели? Да посмотрели бы сначала на себя...”. И тогда было созвано очень “демократичное” собрание, где каждый учитель смог выплеснуть на своих учеников всю злобу и обиду, на какую только был способен. Понятно, что из лучших побуждений, желая детям только добра. Ученики отвечали тем же. Но уже без учительских добрых побуждений, а от самой настоящей обиды и нелюбви. Учителя предприняли в педагогических целях следующий шаг: отказались вести уроки в 8-м “Б”. Только трое из них заявили своё несогласие с трудовым коллективом и не отказались от класса.

На следующий день ученики пришли на урок физики. Учитель захлопнул дверь перед ними. В тот день у них было только два урока.

Потом было ещё одно собрание, уже вместе с родителями. Там было много всего: было выплёскивание взаимных обид, были обвинения, и слёзы, и даже чтение вслух “правил учащихся” и “служебных обязанностей классного руководителя”. Не было только добра и терпимости, не было даже попытки понять, что же происходит на самом деле. А ребята превратились в обвиняемых.

В чём обвиняются восьмиклассники? Вызывающе ведут себя на уроках, прогуливают, девочки красятся, грубят учителям, школьными предметами не интересуются, потом и вовсе: видели вечером... нашли записку... Описывать это собрание более чем неприятно. Вот дословно эпизод учительского выступления: “Этому классу я открыто говорю: мне легче, когда вы стоите за дверью. Пусть лучше я буду объяснять эху. Вот ты, Бабков, сколько раз я твой портфель вытряхивала? Ты чего на меня уставился? Я этот класс учить будут только при одном условии: разделить его на две части, и за уроки в плохой половине доплачивать мне 25 процентов...” Другой учитель: “В этом классе учить детей нельзя. Они необучаемые”. Третий: “Я для себя наметил 8 человек и согласен их учить. А от остальных — отказываюсь”.

Директор: “На сегодня государство даёт учителю право избавить себя от общения с вашими детьми. И я никого принуждать не буду. Мы будем учить группу ребят, состав которой определим общим решением на педсовете. Остальных можете или забрать из школы, или платить нам за их обучение по 50 рублей в месяц. Запишите наш расчётный счёт...”.

Да, они трудные, эти дети. Они прогуливают, они хамят, они ведут себя вызывающе. Они плохо учатся и гуляют по вечерам. Так что же, единственный педагогический метод — избавиться от них? Выгнать на улицу? Авось в соседней школе подберут? Или, может быть, лучше сразу — в Сибирь, по этапу? Самое странное, что ни разу за этот трудный вечер не был произнесён вопрос: а почему они такие? Пришли они семь лет назад в школу несмышлёнышами, и стали в школе из них лепить людей. Так, может быть, и доля учительской вины есть в том, что такими они получились?

“Есть ещё вопросы?” — спросила директор. И тогда прорвалась, может быть, самая больная боль. Встали две девочки и обратились к директору: “Почему вы сказали, что мы состоим на учёте в милиции? Мы сходили и узнали: на учёте мы не состоим!” Выходит, до сих пор ещё верят. Пока верят — ещё не всё потеряно, ещё можно предложить верить не в это зло, а в добро, например, в то, что они очень хорошие внутри, и нужно только вытащить это наружу, сразу всё изменится.

На этом собрании не хватало троих учителей — тех самых, которые не отказались от класса. “Вы же обещали, что будут все наши учителя!” — “вызывающе” упрекнули дети директора, проглотив очередную ложь и обиду. Если семь лет их воспитывают такими методами — понятно, что, едва ощутив прорезавшиеся зубы, они начинают кусаться.

Я потом долго разговаривала с учениками и с учителями. Мне показалось, что дети добрее взрослых. Они, по крайней мере, ещё не разучились говорить: “Конечно, мы виноваты”. Хотя за этой фразой следует длинный список “но”. А взрослые уверены в своей правоте. Учителя говорили тет-а-тет: “Конечно, мы можем их учить. Но мы должны выступить против них единым фронтом, показать, что они неправы...”. Но получилось, что педагоги и в самом деле не могут. Уже не смогли — ни научить, ни воспитать. Ни даже “удержать в рамках”. Может быть, они и раньше использовали не совсем педагогические методы — пытались зло победить злом? Теперь глотают валерианку и корвалол, но не отступаются.

Интересно, что история эта явилась полной неожиданностью для родителей. Они и на собрании долго не могли взять в толк — что же происходит. Удивлялись прогулам, двойкам, поведению. И столько им плохого было сказано об их детях, и в присутствии детей, что многие, уходя, обещали сегодня же снять ремень и напомнить ребёнку правила поведения в школе. Цепная реакция злобы — тот же замкнутый круг. Злоба совершила его полностью: учитель — родители — дети — учитель.

Родителей тоже можно обвинить. Даже нужно. Но ведь дети за отцов не отвечают. И они не виноваты в том, что родились не в фешенебельных небоскрёбах, а в лимитных общежитиях. Правда, следуя этой логики, надо признать. что и учителя не виноваты в том, что им достались такие плохие ученики. Но, в отличие от детей, они обязаны быть профессионалами. Тем более, что сейчас есть несколько методик для таких “необучаемых”: и дифференцированное обучение, и выравнивание, и поддержки.

Я не хочу называть номер этой школы. Не хочу множить злобу. (По неофициальным данным, там сейчас разгорается ещё один конфликт — на этот раз с девятым классом, который тоже грозятся разогнать).

“Вы чья мама?” — спросила меня в коридоре учительница. Я — мама своего ребёнка. И мой ребёнок тоже, выходит, сможет услышать однажды: “Мы не хотим тебя учить”? Господи, дай людям доброты и терпения...

Соловьёва О., “Московская правда”, 1990, 20 ноября.

 

 

Школьник болен “пофигизмом”

О школе, как вообще, так и собственно о своей, трудно сказать что-либо определённое. Уже давно она перестала вполне выполнять свою основную функцию — наделять основами образования. Спросите любого школьника старше пятого класса, зачем он ходит в школу, и один ответит: “За аттестатом”, другой: “За общением”, третий: “Хрен его знает”, “За знаниями” — не ответит практически никто. В нашем сознании школа — нечто неизбежное, место, где, особо не напрягаясь, можно провести лет 9-11, по возможности с наименьшим вредом для здоровья. Вспоминается случайно услышанный ответ выпускника родителям будущего первоклассника на вопрос, можно ли отдавать ребёнка в эту школу: “Смотря чего вы хотите. Если того, чтобы он остался цел и относительно спокойно прожил эти годы,– пожалуй, да. А если того, чтобы чему-нибудь научился,– лучше не надо”.

Недавно наша школа стала школой-вузом, над ней взял шефство один из институтов, облегчив поступление туда выпускников, в старших классах появилась специализация, хорошим ученикам платят стипендию. Вроде бы отличные перспективы... Но нет! Без перемен в психологии учеников, да и некоторых учителей, невозможны перемены в школе. Если же попробовать подыскать слово, которое вполне отражалось бы эту психологию, я думаю, им стал бы “пофигизм”.

...Урок математики. На доске вузовский преподаватель рисует единичный круг. В классе царит весеннее настроение. Между партами по своим делам не спеша ходит народ. Идёт оживлённая беседа о вчерашней дискотеке: кто кому дал по морде. У окна четверо пишут “пульку”, в углу двое влюблённых жгут костёр из бумаги прямо на парте. Все при деле...

Учащемуся в школе наплевать, за редким исключением, на всё, что происходит в ней. Он просто не видит цели, стоящей того, чтобы ради неё прикладывать какие-либо усилия. Тот, кто хочет чего-то добиться чаще делает это где угодно, только не в школе. Многим же просто всё по фигу. Желание учиться пропадает к классу пятому, когда уже никому не взбредёт в голову поднять руку или, того хуже, проявить инициативу. А предметов, где действительно интересно, оказывается очень и очень мало.

В чём же причина такой ситуации, ставшей, на мой взгляд, типичной? Хочется обвинить учителей. Но тогда вспоминается один человек, который, не будучи педагогом по образованию, захотел работать в школе и пришёл к нам. Он пытался изменить привычную и малоинтересную схему преподавания истории: проводил деловые игры, помногу рассказывал и всё придумывал и вводил что-то новое. А ученики отмахивались от него, как от назойливой мухи, и он никак не мог с нами совладать. Против него ополчилась и администрация, в результате его просто выжили из школы. Как-то печально сознавать, что идеальный учитель — человек, обладающий не только любовью к детям, выдумкой и знанием предмета, но и железной рукой и нервами.

Можно обвинять молодёжь в “пофигизме” и бездуховности, но ясно, что этот “пофигизм” не упал с неба, и что-то заставило школьников махнуть на всё рукой. Я не знаю, что надо делать, чтобы сделать школу лучше, знаю лишь, что сделать это наверняка можно, хотя бы потому, что в каждой из них есть хоть один предмет, на котором люди действительно учатся.

А пока: урок информатики.

– Всё, ребята, я понял, что гражданская война, резня и кровь в этой стране неизбежны. Это точно.

– Ну хоть бы пять лет её, Николай Владимирович, не было.

– Почему пять?

– Через пять лет меня здесь уже не будет.

– А что так?

– А что здесь делать?

Владимиров Иван, ученик 10-го класса. “Куранты”, 1991, 28 июня.

 

Учиться, учиться, а после — лечиться?

Начался новый год, а вместе с ним у родителей начались и проблемы. О некоторых из них размышляет кандидат педагогических наук Валерий Аксёнов.

Школьники испытывают боли в спине.

Проблемы со спиной чаще всего начинаются как раз в детстве. Каковы здесь причины? В начальной школе ребёнок весит примерно 25 кг, а носит по 8-10 кг в руках (хорошо ещё, если на плечах). В средней же школе при собственном весе в 40 кг он уже носит 10-15 кг. А ведь к моменту полового созревания хрупкость скелета у подростков значительно увеличивается.

Конечно, детей нужно учить правильной осанке. Но не стоит ли задуматься над этой проблемой и преподавателям, которые требуют каждый для своего предмета общую тетрадь в 150 листов и сверх того один или два учебника. Нужно облегчить ранец школьника. Скажем, дети могут пользоваться тетрадками со вставляющимися страницами. Таким образом, им не надо будет носить бесполезное число пустых белых листов. Преподаватели могли бы разрешить детям и “ротацию” учебников, когда дети приносят в школу учебники по очереди.

И ещё. Эргонометрические тесты школьного оборудования доказали, что наклонные парты хотя и создают проблемы скользящих и падающих авторучек, но позволяют писать, уменьшая боли в затылке. Для дома необходимо было бы приобрести секретер или мини-парту с наклонной поверхностью. И долой уроки за обеденным столом.

Еда на ходу.

Среднее время ежедневного сна учеников младших классов — 10 часов. И это нормально. Однако что касается еды, дело тут обстоит сложнее. Исследования показали, что ребёнок имеет всего 15 минут на утреннюю подготовку к школе. Его зачастую заставляют идти к столу в тот момент, когда он ещё толком не проснулся и, естественно, есть не хочет, спешка тут вредна и утром, и вечером. Надо оставлять утром ребёнку больше времени: разбудить его раньше и ставить перед ним еду только после того, как он умылся, оделся и привёл свои вещи в порядок. Тот же совет и для старших школьников. Известно, что 85 процентов из них уходит в школу натощак и к половине одинадцатого они все испытывают гипогликемию — недостаток сахара в крови.

Да и завтраки в школе — тоже проблема. Дети не хотят их есть, они невкусны и к тому же, по утверждению диетологов, неполноценны. Так что лучше сытно поесть перед школой, а в школе просто перекусить захваченным из дома бутербродом и яблоком.

Не старайтесь делать гениев из ваших детей.

Основываясь на идее, что ребёнок в грудном возрасте несёт в себе задатки музыканта, писателя, пловца, полиглота, некоторые учёные предлагают развивать с рождения интеллектуальный потенциал малыша во имя его блестящего будущего. Они игнорируют тот факт, что развитие ребёнка зависит от того, как запрограммирована его генетическая природа и как будет воздействовать на него окружающая среда. И как бы рано ни стимулировалось развитие ребёнка, исследования показывают, что дети развиваются примерно в одном темпе. Что касается стимуляции умственных способностей, раннего интеллекта, то крайности в этой области являются причиной психосоматических нарушений, расстройств сна и пищеварения.

Из газеты “Женские дела”, с сокр., “Педагогический калейдоскоп”, 1994, № 35-36.

Н. Константинов: “Между олимпийскими успехами

и уровнем образования в стране почти нет связи...”

С 1962 года Константинов — организатор олимпиадного движения. С 1980-го — инициатор Международного турнира городов, президентом оргкомитета которого остаётся по сей день.

Строгий смокинг с бабочкой легко меняет на походное обмундирование. А по летней столице предпочитает разъезжать в трусах и майке на видавшем виды велике.

Когда он ходил в седьмой класс, его маму вызвал в школу учитель математики Владимир Иосифович Фёдоровский и торжественно сообщил: у сына незаурядные математические способности. Самому же Коле посоветовал принять участие в олимпиаде. На вопрос мальчика, что это такое, популярно пояснил: “Это как контрольная работа. Любители писать контрольные собираются в Москве и соревнуются, кто лучше напишет”. В свои тринадцать лет Коля обладал достаточно скептическим складом ума, чтобы подумать про себя: “Есть же такие идиоты!! но я не в их числе”...

В пятидесятых закончил физфак МГУ. Несколько лет преподавал здесь физику. И вдруг всё бросил и подался в школу. Самую обычную. Чего ради? Вы удивитесь, но в самом престижном университете страны ему не хватало ... свободы.

Впрочем предоставим лучше слово самому герою.

– Переменой участи я обязан своему научному руководителю Александру Кронроду. В 1962 году я начал работать в 7-й школе, где организовывал первые математические классы и вместе с коллегами по МГУ готовил новые программы.

– В чём, если кратко, суть вашей методики?

– Самостоятельная проработка (исследование) учеником новой темы. На полугодие он получает серию задач разной сложности, которые должен решить. А потом — постепенно — разбираем всё вместе.

Методика эта успешно приземлилась в ряде московских школ с углублённым изучением математики — в 57-й, 91-й...

– Ваше кредо?

– Не мешать ученику.

– Правила, которыми руководствуетесь в общении с детьми?

– Первое: не впихивать халву железной ложкой. Иначе говоря — энтузиазм учителя должен иметь пределы.

И ещё, как это ни странно: энтузиазм ученика должен быть больше энтузиазма педагога. Хотя любовь к своему ремеслу — необходимое условие успеха.

Второе: избегать “внештатных ситуаций” на уроке. Опытный капитан дальнего плавания, отвечая на вопрос корреспондента, какие приключения случались с ним в море, ответил: “Конечно, в море всякое бывает. Но я осторожный человек, и у меня, слава Богу, обошлось без приключений”.

У хорошего учителя, как у того капитана, не должно быть никаких ЧП. Хотя, признаюсь, следовать этому правилу трудней всего. Я сам люблю импровизации, сюрпризы.

Помню, как-то один из моих учеников вызвался декламировать стихи собственного сочинения. На уроке. Это было настолько необычно и так нас всех захватило...

– Ваше главное педагогическое открытие?

Внезапное осознание того, что людей, оказывается, можно чему-то научить...

...Я убеждён,– внезапно меняет тему разговора Константинов,– что секрет поколения 60-х, давшего миру столько талантов, кроется в том, что год рождения большинства из них пришёлся на 1945-й, смешавший в себе горечь войны и радость победы. В Советской России всплеск математики совпал с самыми тяжёлыми послереволюционными годами.

– После первой встречи я запомнила такую вашу фразу: “Эпохи меняются — олимпиады остаются”. Так ли уж талантливо нынешнее поколение? Не даёт сбоев ваша теория?

– Талантливых и, главное, заинтересованных ребят немало. Олимпиады продолжают пользоваться популярностью, хотя с фантастическими в этом смысле 60-ми это безусловно несравнимо. Ценно и то, что дети участвуют в олимпиадах совершенно бескорыстно.

– Евгений Викторович Ткаченко любит приводить статистику олимпиадных побед как доказательство благополучия в образовании. С другой стороны, известно: на олимпиады каждая страна выставляет, простите мне это сравнение, самых “породистых щенков”. Вам как специалисту можно доверить роль эксперта в споре: есть ли связь между общим уровнем образования в стране и результатами олимпиад?

– Связь очень косвенная, а отличие — огромное.

Приведу такую аналогию. Если повышенная температура — признак болезни, то нормальная — вовсе не показатель здоровья.

Некоторые государства тратят колоссальные усилия на подготовку олимпиадной команды (6-10 человек). Это Румыния, Америка, Китай. И если показуха — самоцель, тогда объективно оценить уровень образования по итогам этих состязаний невозможно.

Как объяснить тот факт, что Ангарск или башкирский Белорецк дают стабильно высокие результаты на международных соревнованиях по математике? Думаю, прежде всего это связано с давними и крепкими традициями и в какой-то мере — с заинтересованностью местных властей.

Вы удивитесь, если я скажу, что главной математической Меккой Росси признан... Киров. Лет десять назад туда приехал по распределению выпускник Ленинградского университета Игорь Рубанов. Он сделал там блестящую карьеру, воспитав целое поколение замечательных учеников. Так что теперь мы вправе говорить о традициях Кировской математической школы.

Ежегодно в этом маленьком вятском городе проводится летняя математическая школа, где старшеклассники имеют возможность заниматься у лучших преподавателей из Санкт-Петербурга, Белорецка, Москвы, Гамбурга. На учёбу в Киров стремятся попасть американцы. Видите, как много зависит от одного человека! Ну а Турнир городов просто помог Кирову выйти в большой мир.

Кстати, я проанализировал данные турниров за последние несколько лет и выяснил: из 1100 столичных школ только сто постоянно участвуют в олимпиадах. Если же говорить об успешных, ярких выступлениях, из раза в раз отличается только десятка сильнейших. Это на десять миллионов горожан!

Получается, что Москва в этом плане — провинция. Причём берёт, как правило, не столько умением, сколько числом.

Хотя средний московский и российский уровень математической подготовки школьников всё равно выше американского. Беда Америки в том, что там к ученикам не предъявляют никаких требований. На олимпиадах предлагают самые лёгкие задачи, исходя из принципа: нельзя травмировать ребёнка трудными.

Рациональные американцы легко принимают ситуацию экономического неравенства в обществе, но вовсе не интеллектуального! Они убеждены: интеллектуальное превосходство одного человека над другим недопустимо. И ещё: не дай Бог, если белый решит лучше чёрного!

– Сегодня любят повторять: “Чтобы страна выжила, необходимо сохранить и восстановить её национальный генофонд”. Только и слышно: “Развивайте развитых!”, “Спасай элиту!”. А как быть с менее успешными учениками?

– Да-да, я понимаю... Американские коллеги, кстати, уделяют отстающим, детям с физическими и умственными отклонениями гораздо больше внимания. Почему у нас иначе? Я объясняю это так: люди сами лучше знают, где у них болит.

У нас в стране долго душили элиту, возник вакуум. Когда в обществе не хватает элиты, оно начинает рассыпаться. Это как пирамида: наверху — один Эйнштейн, сто ведущих профессоров. В основании — десять миллионов рабочих, прошедших курс общей физики в школе. Ниже — слабоумные.

Так вот, когда в стране с элитой будет более или менее порядок, обратим свой взор и на обездоленных.

– Мне рассказывали, что 25 лет назад, когда компьютеры в нашей стране были в диковинку, вы со своими учениками сделали первый компьютерный мультфильм. Как вы относитесь к компьютерным играм?

– Подростки за ними не видят реального мира. Кроме того, компьютер предлагает готовые версии — значит, притупляется воображение.

Нынешние дети не замечают природу. Я знаю студентов, которые впервые за свои 20 лет увидели радугу (или впервые обратили на неё внимание).

Всякий раз своим новым ученикам (математикам) я задаю вопрос: какого цвета ворона? Мне дружно отвечают: чёрного. Как бы не так! Ведь чёрные у неё только грудь и хвост, а крылья и бока — серые.

Так же точно тестирую физиков, и они в большинстве случае попадают в точку.

Этот тест лишний раз подтверждает моё убеждение, что физики живут в реальном мире, а математики — в придуманном.

Тем не менее математики находят гораздо больше сфер применения своим знаниям...

– Вот как?..

– Да, мои бывшие ученики сегодня выполняют самую неординарную работу. Например, позвонил я одному из них, а он мне говорит: “Ой, подождите, я должен выгнать телёнка из своего кабинета”. Я, конечно, изумился, а он спокойно объясняет: в его Институте трансплантации искусственных органов проводят опыты над животными, а он составляет  компьютерную программу.

Другой — в Брайтоне в стоматологическом институте: вычисляет формы коронок зубов.

Ещё кто-то — в Третьяковской галерее: составляет каталог картин на компьютере.

– Всю жизнь вы посвятили работе с одарёнными детьми. Всегда ли вы встречали понимание со стороны власть придержащих?

– Да нет, конечно! Турнир городов начал работать в злополучном для меня восьмидесятом. Болгарские учёные подкинули идею напечатать статью об этом начинании в международном журнале “Математические соревнования”, чтобы привлечь к турниру участников из разных стран. Естественно, на публикацию статьи потребовалось разрешение специального отдела Академии наук. Его не дали. Тогда я попросил болгарских учёных Табова и Банкова подписать эту статью, перекроил начало: “Мы, болгарские учёные, включились в Турнир городов и всех призываем к участию” и т.д. Вот так...

Меня уничтожали. Выгоняли из школы, из оргкомитета олимпиад. Это были предпоследние судороги советской власти.

Как выстоял? Для меня самого — чудо.

Есть древняя китайская мудрость: для того чтобы пройти сквозь стены, необходимо соблюсти два принципа. Во-первых, нужна полная уверенность в своих силах. Во-вторых, обладатель такого искусства должен сохранять его в глубокой тайне. Так что секрет своей жизнестойкости я не раскрою никому!

Дашковская Ольга, “Педагогический калейдоскоп”, 1995, № 24(76).

 

 

Учиться хочу, но не могу

Понятия “труднообучаемый ребёнок” в России нет

К сожалению, надо признать горькую истину — детей-отличников в школах становится всё меньше и меньше, а количество двоечников увеличивается. Ребят с нервно-психическими расстройствами в школах больше 15 процентов, к подростковому возрасту многие из них подходят с диагнозами “отклоняющееся поведение”, “интеллектуальное недоразвитие”, “невроз”. У родителей, порой и учителей в адрес такого ребёнка вполне может вырваться слово “дебил”, но эти дети не относятся к категории умственно отсталых. А понятие “труднообучаемый ребёнок” в России отсутствует. То есть проблема, конечно, существует, педагоги и психологи ею занимаются, но на создание специальных школ, классов, на разработку методик, на подготовку специалистов не хватает... Угадайте чего.

Опыт США в этой области заставляет печально вздохнуть. Понятие “труднообучаемый ребёнок” было придумано и введено американским психологом Керком в 1963 году, когда все дети в СССР были, конечно же, поголовно умны, здоровы и счастливы и учились дай Бог каждому. За эти годы в Америке были созданы около 500 специальных школ и клиник для труднообучаемых детей, права их узаконены актом “Об образовании лиц с нарушением способностей”, а за последние пять лет на изучение нарушений обучения у детей затрачено тридцать миллионов долларов. Там существуют даже колледжи и университеты, где могут помочь подросткам и студентам с проблемами в обучении.

Об этом на семинаре “Как работать с труднообучаемыми детьми” рассказывали американские психологи Карен Круз и Сьюзен Хорн, приехавшие в Москву по приглашению центра практической психологии “Катарсис”. На семинар прибыло около пятидесяти учителей из всех регионов страны, многие из них — по совету своих коллег, уже побывавших на таких семинарах. И естественно,– у российских учителей было что рассказать американским коллегам, и Карен Круз с Сьюзен Хорн вернутся домой с записями, которые помогут им в работе. Возможно, и нашим учителям удастся многое перенять у коллег и ввести в своих школах новые методы без дополнительных затрат.

По словам Карен Круз, дети с трудностями в обучении испытывают трудности также и в отношениях со сверстниками, более способными — поскольку не могут соревноваться с ними. Результат — низкая самооценка, которая обучению тоже не способствует. Основная же причина трудностей в обучении — наследственность и социальный уровень.

В Москве таких детей от 15 до 37 процентов — количество зависит от районов. А в целом по стране самое лучшее положение на Урале и в некоторых городах Сибири — 5-7 процентов, а самое сложное — в республиках Кавказа и на границах со странами ближнего зарубежья — от 40 до 70 процентов. Снизить эти цифры радикально семинар, конечно же, не поможет, пока не изменится социальная атмосфера, но хотя бы минимальное улучшение работы с детьми — всё же лучше, чем ничего.

Женин Владимир, “Педагогический калейдоскоп”, 1996, № 44.

 

 

Плоды просвещения

Когда я смотрю на своего семилетнего внука, вникающего в азы школьной программы, что придумали для первоклассников дяди и тёти из нашего образовательного министерства, мне становится не по себе. Желая, видимо, сделать из наших детей вундеркиндов, они сеют такой сумбур в их головах, что фактически убивают всякий интерес к учёбе, подрывают у первоклашек веру в себя и в свои способности. Я пишу об учебниках для 1-го класса “Математика” под редакцией М. Меро, М. Бантовой, Г. Бельтюковой. Там на странице 133 даны занимательные квадраты. Мы с мужем (оба с высшим образованием) пытались разобраться, понять их суть и направленность, но, увы так и не одолели. И таких примеров много. Взять хотя бы учебник “Устное народное творчество” под редакцией М. Головановой, В. Горецкого, Л. Климанова. Учебник состоит из 343 страниц, а до этого и “Букварь” ещё надо одолеть. Чтобы осилить “Букварь” и одновременно “Устное народное творчество”, учителя вынуждены устраивать спортивное состязание: каждый ученик должен в минуту прочитать 50 слов. И совсем неважно, понимает ученик смысл того, что читает,– главное автоматически “оттарабанить”. А если учесть, что у семилеток отсутствуют передние зубы, то многие из них просто не в состоянии произнести чётко то, что нужно.

Я сама — бывший педагог, тщательно изучила эти два учебника и решила через вашу газету обратиться в Министерство просвещения: пожалуйста, сопоставьте рекомендуемые программы с возможностями семилетних детей.

Калюжная Г., отличник просвещения СССР. “Труд”, 1997, 20 мая.

 

 

Тяжело в учении, легко в кошельке

Как я нанимала репетитора и поступала в институт вместе с сыном

...На дворе сентябрь. Начало учебного года. А в глазах родителей тоска: опять школа, уроки и вечный вопрос: как поступать и куда? До последнего звонка есть ещё время, чтобы разработать план генерального сражения за будущее своих чад и загодя позаботиться о блестящих результатах вступительных экзаменов в любой, даже очень престижный вуз.

Правда, если вы думаете, что достаточно нанять репетитора, записать отпрыска на подготовительные курсы, отправить его на стажировку за рубеж — и приёмная комиссия сама упадёт к вашим ногам, то вы заблуждаетесь. Гораздо чаще в обморок падают родители, когда узнают, что любимый киндер (вот так сюрприз) срезался на первом же экзамене, схлопотав законную “двойку”. К сожалению, и так бывает, причём довольно часто. Особенно в семьях с высоким IQ — коэффициентом умственного развития,– в которых детишек готовят — ни много ни мало — сразу в президенты фирмы, банка, страны.

Сама через всё это прошла, поскольку всегда была уверена, что ращу будущего Рокфеллера, Форда, в крайнем случае — Вашингтона, хотя ношу фамилию (по мужу) Ильина. Потратив кучу эмоций, нервов, здоровья и средств, получила вместе с сыном заветную серебряную медаль, успешно сдала вступительные экзамены и теперь “учусь” на третьем курсе университета лингвистики (бывший иняз Мориса Тореза). Готова дать бесплатные советы всем, кто собирается в нынешнее трудное время с наименьшими затратами получить студенческий билет.

С чего начинать и когда? Начинать нужно уже с седьмого класса, когда в школьной программе появляются черчение, астрономия — “разовые” предметы, оценки за которые тем не менее попадут в аттестат. Какая-нибудь случайная “четвёрка” по географии в восьмом может всё испортить, даже если в 10-м и 11-м ваш лоботряс вздумает учиться на одни “пятёрки”. Кстати, круглым отличником в школе становиться не рекомендую — можно надорваться. В классе моего сына одна потенциальная отличница, которая десять лет шла на золотую медаль, на последнем звонке расслабилась и перебрала с шампанским. Педсовет ей этого не простил и лишил заветной награды. Девочка с горя попала в психушку.

Хотя правила для поступающих в вузы перекраиваются каждый год, я бы не советовала пренебрегать серебром, которое, хоть и не даёт особых привилегий на вступительных, тем не менее добавляет шанс абитуриенту. “Круглые” зазнайки, чтоб вы знали, институтских преподавателей чисто психологически раздражают, а бойкие хорошисты вызывают уважение и желание поставить твёрдую “пятёрку”.

Но если по объективным причинам золотая медаль (она даёт право сдавать только один вступительный экзамен) всё-таки нужна, ведите строгий учёт всех четвертных и годовых оценок, которые войдут в аттестат, и по возможности быстро их исправляйте. Для этого надоедайте учителям, дружите с завучем, вступайте в родительский комитет.

У моего деловитого сына, кроме обычного дневника, был ещё и личный журнал, куда он проставлял все текущие оценки и с математической точностью просчитывал: на каком уроке нужно получить “пятёрку”, а с какого лучше сбежать, чтобы оценку за четверть не испортить. Нет, это не “подстава” с моей стороны. Скорее — страховка. В 10-11 классах нагрузка такая, что если готовиться ко всем предметам на совесть, то можно свихнутся.

Брать репетитора нужно с умом. Вот краткое руководство:

1. Никогда не нанимайте репетитора с улицы или по объявлению. К профессионалу и толковому педагогу можно попасть только через знакомых и только за большие деньги (от 20 долларов в час и выше).

2. Как бы ни было неловко, вы вправе отказать репетитору, если возникает малейшее сомнение в его порядочности и профессионализме. Если, к примеру, репетитор принимает по 10-15 учеников в день, гоните такого стахановца в шею. И помните, что обучение в группе стоит гораздо дешевле, чем индивидуальное.

3. Не стесняйтесь спрашивать у ребёнка, по какой методике проводится урок, как проверяется домашнее задание. Вас должен насторожить тот факт, что занятия проводятся на кухонном столе, прерываются чаепитием и телефонными звонками.

4. Если репетитор души не чает в своём талантливом ученике, меняйте педагога пока не поздно.

5. Советую искать репетитора в том вузе, куда решено подавать документы. Неважно, окажется ли педагог членом приёмной комиссии или нет, зато он научит, как обойти подводные камни, и выдаст все экзаменационные уловки и тайны.

Последние два года перед вступительными экзаменами мой сын три раза в неделю ездил на платные институтские курсы. Нынче подготовительные курсы действуют чуть ли не при каждом вузе. Школьников там учат, как поступить и не провалиться. Нам с сыном эти курсы очень помогли. Тем более что за месяц до вступительных экзаменов я попросила педагога заняться с моим сыном индивидуально. Вообще-то это запрещено, но кто откажет, если за деньги. Помогло. Экзамены мы сдали на “пятёрки”. А деньги сэкономили.

Не знаю, как насчёт других институтов, а что касается языковых, проверено: никакая зарубежная стажировка не заменит целенаправленной и качественной подготовки у себя дома.

Ильина Александра, “Труд”, 1998, 15 сентября.

 

 

Сага о школе

сочинение педагога

Среднее образование периодически то хвалят, то ругают. Однако на моей памяти никто не пробовал рассмотреть обычную районную школу как систему с заданной функцией и проанализировать, выполняет ли система свою функцию: давать детям среднее образование. Из всех определений термина “система” я выбрала взятое из техники: система есть средство достижения цели. Кроме цели, существуют ещё инструмент, изделие и технология.

Изделие

Первоклашки — маленькие живые заготовки, такие трогательные, отзывчивые, жизнерадостные, с первых же дней попадают на конвейер. Начинается обработка поточным методом. Всех надо научить читать, писать, считать. Инструменты-учителя больше всего ценят усидчивость и послушание — эти качества материала способствуют эффективности обработки. Невостребованная же сообразительность ищет свои пути реализации. Так формируются “хулиганы”. Классу к седьмому-восьмому оказывается, что подавляющее большинство учеников не умеют читать, писать, слушать, думать и говорить. Читают по слогам, слушают механически, не вникая в суть, пишут безграмотно, говорят на “пиджин-руссиш”, а думать могут лишь при наличии подсказок. С памятью тоже проблемы, необходимость выучить стихотворение в три-четыре строфы — трагедия. В последнее время начали поговаривать, что детишек в школах излишне перегружают. Если исправно выполнять все домашние задания, то спать будет некогда. А разве двадцать лет назад задавали меньше? Ничего подобного! Просто раньше заготовки были другие: очень многое все и так знали, потому что книги читали даже двоечники. Читали Дюма, Вальтера Скотта, Купера, Марка Твена, Майн Рида... Нынешние “дети телевизоров” позитивной информации из мультиков и сериалов не черпают.

Словом, изделие сильно сопротивляется общепринятой обработке. И в итоге каждое лето школы выпускают (за некоторыми, конечно, исключениями) поток инфантильных недоучек, которым учителя поставили тройки, чтобы не создавать лишних трудностей ни себе, ни им. В обыкновенных районных школах из класса в 25-30 человек в среднем не более пяти умных и знающих. Воспитанных из них в лучшем случае двое. Самостоятельных порой ни одного.

Может быть, дело в дефектах инструмента?

Инструмент

Учителя делятся на три категории. Педагоги от Бога, причём смысл жизни в работе, составляют меньшинство. Следующая группа, с каждым годом всё более увеличивающаяся,– училки поневоле. Бывшие инженеры, библиотекари, музейные работники, а также женщины, временно преподающие в школах ради собственных детей. Третья категория – выпускники педагогических институтов и училищ — до сих пор остаётся самой многочисленной.

Наиболее талантливые и энергичные ушли в лицеи или инофирмы. Оставшиеся в обычных школах слишком консервативны или социально пассивны, чтобы рискнуть уйти или сменить сферу деятельности. Но они в этом не признаются, говорят, что надо же кому-то учить детей... У многих училок после нескольких лет в школе меняется осанка. Но самое важное другое: они не выглядят счастливыми.

Учитель, стоящий у доски, хочет он этого или не хочет, всем своим видом говорит: “Учитесь у меня — и станете такими, как я”. Учитель хочет, чтобы ученики полюбили его самого и его предмет. Но если от него не расходятся волны счастья, о какой любви может быть речь? Как научить тому, чего не умеешь сам? Постные лица, ровные невыразительные голоса живых динамиков отталкивают детей больше, чем крики и подзатыльники.

Учитель на каждом уроке представляет театр одного актёра. И уже поэтому неправда, что учителя — самые обыкновенные люди. Тогда почему бы не взять и не сыграть счастливую училку?..

Однако в большинстве случае учителя-инструменты просто стараются добросовестно обработать свои изделия согласно предписанной технологии.

Технология

Основные методы обучения до сих пор остаются репродуктивными (от слова “репродуктор”)...  Тьфу ты, да о чём это я? Что за дурацкое казённое выражение? Урок — это прежде всего игра, в которой учитель — водящий. Правила таковы: водящий выдаёт игрокам очередную порцию информации в соответствии с учебным планом. Игроки должны доказать, что она проглочена, переварена и усвоена. Запрещается отвлекаться и отвлекать других игроков, мешать водящему. Призы — оценки. Финальный тур носит название контрольной работы или экзамена. Водящих больше всего заботит, чтобы никто не опозорился в финале. Отдельные игроки периодически нарушают установленные правила, стараясь навязать свои собственные. Таких объявляют неуправляемыми. “Что за чушь!– воскликнут педагоги. –Мы что, веселить детей приходим? Мы их учим!” Да-да, конечно. Звенит звонок на урок, учителя неторопливо расходятся по классам, на ходу обсуждая какие-то свои проблемы, и будничными бесцветными голосами начинают что-то там бубнить. Ску-учно..

...Технология неэффективна.

Что делать?

Пустопорожние рассуждения о содержании образования, передовых методиках и т.п. мне уже осточертели. Ругаться умеют все, это несложно, а ориентироваться на конкретные школы или отдельных талантливых педагогов бессмысленно: чужой опыт перенять нельзя, можно лишь накопить собственный. Заставить детей учиться невозможно. Поменять педсостав? На кого? Сделаем образование платным — получим армию беспризорников.

Среднее образование — это огромный маховик, обладающий неизмеримой инерцией. Зайдите в любую школу, посидите на педсовете — и вам почудится, будто вы попали в 1989 год или ещё раньше. Ничего не меняется, ибо  не меняется главное — сами цели системы образования. А ведь от цели, как от печки, пляшет функция. Мы привыкли к словам “среднее образование”. На деле школы заняты просто “передержкой” (чтобы дети не болтались без дела по улицам), а в это время умные дяди и тёти выясняют, насколько образование должно быть “средним”, забыв о ... целях.

У нас, как всегда, чистят рыбу с хвоста, до одури обсуждая пути усовершенствования технологии да изредка пиная инструменты и изделия. А школьные реформы потому и буксуют, что цели не определены!

Кого государство хочет получать на выходе? Серые послушные массы или знающих, предприимчивых, самостоятельных работников? Полуоперившихся подростков или социально зрелых, дееспособных граждан?

Пока цели обучения чётко не заданы, все элементы системы будут конфликтовать друг с другом.

* * *

Я поставила точку и дала почитать это сочинение своему приятелю — учителю литературы. “Ну так всё это давно известно,– заметил приятель.– Я со всем согласен. Но пойми: стоять у доски с таким настроением нельзя”. Да, знаю, сама десять лет училкой отпахала. Идти к детям с чувством бессмысленности своего дела невозможно. И получается, школы держатся на самообмане. А дети очень тонко чувствуют такие вещи. Им можно наврать, но обмануть их нельзя. Ощущение несоответствия обучения реалиям нынешней жизни подспудно накапливается и выливается в неосознанные протесты. А мы говорим: дети учится не хотят...

Ордынская Мария, “Мир за неделю”, 1999, № 5, 25 сентября

(из “Литературной газеты”)

Я выдёргивала волосы, чтобы болью заглушить

страх перед школой

Письмо бывшей отличницы, прошедшей 8 лет “морального концлагеря”

Меня очень больно задела статья “Вашего ребёнка невзлюбил учитель”. Читала и... плакала. Я была жертвой учительского произвола. Впрочем, почему “была”? Я — детский врач и как профессионал прекрасно понимаю, что этот кошмар будет преследовать меня всю жизнь, что никакой психолог и никакие лекарства не избавят меня от ЭТОГО...

Фельдфебель в юбке

Всё началось с того, что мои родители решили отдать меня в школу в шесть лет (было это в 1979 году). Предыдущие шесть лет они усердно “воспитывали” любимую дочку в лучших по тем временам учреждениях с “индивидуальным подходом” и английским языком, а когда выяснилось, что ребёнок в шесть лет свободно читает, считает и пишет,– отправили в класс, тем более, что моя мама работала в той же школе.

Помню, как было обидно, когда оказалось: читать можно только “мама мыла раму”, а писать — палочки и кружочки. К тому же выяснилось, что у меня отсутствует пространственное воображение — ни лепить, ни шить, ни рисовать...

“Учительница первая моя” оказалась настоящим фельдфебелем в юбке. Слово “придурок” на уроке воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Уже тогда надо мной начали издеваться — я же не хотела и не могла “быть как все”. Ну вот все нарисовали яблоко, а Ефремова не может и плачет — выйди к доске, Ефремова, и рисуй яблоко там! Не можешь — получи законную “двойку” (дома отметкам придавалось мистическое значение, “двоек” я боялась как огня).

 

Круги настоящего ада

До четвёртого класса всё это не переходило неких пределов (я же нужна была учителям — пухлощёкое создание с ясным взором, бодро декламировавшее стишки про дедушку Ленина...). Затем наступил ад.

В наш класс перевели одну очень жестокую и властную девочку, которая очень быстро стала “заводилой”, а “козлом отпущения” избрали меня — к тому моменту уже боявшуюся всего на свете и более всего — обычных школьных насмешек. Теперь к ним прибавились и “тёмные комнаты” (избиения).

Классным руководителем была мегера, с которой (это я узнала, когда стала взрослой) люди не выдерживали соседства по дачному участку. Я жила “от урока до урока”, с ужасом ожидая новой порции публичных издевательств... Через год в дружном школьном коллективе прибавилась ещё одна учительница рисования, имевшая обыкновение за забытые мелки или “неправильно” нарисованную лошадь бить учеников линейкой по лицу перед всем классом.

Всё это кончилось тем, что к двенадцати годам я перестала спать, есть, у меня клочьями выпадали волосы, а иногда я их вырывала, чтобы болью заглушить постоянных страх. После очередного урока рисования я попыталась броситься под автомобиль. К счастью, водитель успел затормозить. Это случайно увидел учитель истории, который сообщил родителям, что происходит что-то неладное.

К этому моменту меня уже вовсю водили по врачам, которые никак не могли определить причину внезапной “болезни” (на осмотрах я молчала, как пленный партизан, потому что учительница рисования сказала? “Если расскажешь матери, тебя исключат из пионеров и выгонят из школы”). В конце концов я оказалась у лучшего детского психоневролога Ленинграда В.И. Гарбузова, который вытащил меня из кошмарной пропасти. Меня очень долго лечили.

Я окончила восемь классов, поступила в медучилище, затем — в Педиатрический институт. Окончила и его с “красным дипломом”, сейчас работаю педиатром, специализируюсь в области детской эндокринологии.

Да, я добилась того, чего хотела, у меня прекрасные перспективы на будущее. Но... каждый раз, когда мне нужно зайти в свою “бывшую” школу, я глотаю успокаивающие таблетки. Само слово “школа” ассоциируется с каким-то иррациональным ужасом. Я научилась бороться со страхом без помощи врачей, но, когда у меня будет свой ребёнок, я буду беречь его от школы, как от армии.

Учителей нужно судить!

Я в медицине уже больше десяти лет. И несколько раз я видела, как такие же жертвы учителей и сверстников, затравленные, доведённые до отчаяния, делали последний шаг. Так называемые “завершённые суициды”. Поверьте, ничего страшнее и нелепее нет и быть не может.

Если участковый педиатр приходит на вызов в дом, где живёт ребёнок, и видит, что родители за ним не ухаживают, не кормят и тем более бьют,– он может, по крайней мере, обеспечить так называемый “социальный патронаж”. То есть прийти снова и запротоколировать то, что увидел, после чего реально привлечь и милицию, и социальную службу. Есть даже специальный термин СООСД (“синдром опасного обращения  с детьми”). Но если имеет место “школьный суицид”, даже со всеми возможными доказательствами, я не знаю ни одного случая, при котором учитель-варвар получил бы хоть что-то, кроме “общественного порицания”.

Я не собираюсь мстить. Но я не могу смириться с тем, что люди, изуродовавшие мою душу, обрёкшие меня на восемь лет “морального концлагеря”, спокойно ходят по земле и продолжают истязать самых умных, добрых и способных детей. Единственное, что меня останавливает, так это то, что в этой же школе работает моя мама. Она считает себя и своих коллег правыми. Пусть так, но я часто, слишком часто вижу детей, доведённых до невротического состояния в школе. И если я увижу такого же несчастного ребёнка, какой была я, — я “назначу” его матери встречу уже не только с психологом. А просто покажу ей вашу статью. И посоветую обратиться в суд. Немедленно.

С уважением, Елена Ефремова, Ленинградская область,

“Комсомольская правда”, 2000 г, 4 апреля.

 

 

В Саратове готовят защитников детей

Ввести в школах должность уполномоченных по защите прав детей предложил Александр Ландо — уполномоченный по правам человека в Саратовской области. С октября прошлого года эту идею дорабатывала специальная рабочая группа, в которую вошли представители областного Министерства образования, комиссия по делам несовершеннолетних, прокуратура. Решили так: чтобы эффективно защищать права детей, нужно прививать правовое сознание не только детям, но и остальным участникам учебного процесса — учителям, воспитателям, родителям. Было разработано “Положение об уполномоченном по защите прав участников общеобразовательного процесса” и Примерное положение о его выборах. Согласно ему уполномоченного избирают в школах на один год, в течение которого уволить правозащитника нельзя. Тогда же решили, что должность может занимать только взрослый — слишком хлопотное и беспокойное дело.

Эксперимент начат в январе и будет длиться один год. Поучаствовать согласились 12 школ. Юным уполномоченным даже подготовили спецкурс в местном институте повышения квалификации учителей, вёл который сам главный саратовский правозащитник.

Если начинание (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить) принесёт хорошие результаты, то через год “школьные уполномоченные” появятся в каждой саратовской школе.

Кстати: В одной из саратовских школ тоже в порядке эксперимента с начала учебного года проходит службу “школьный полицейский” — офицер милиции. Его задача — работа с трудными подростками, детьми из неблагополучных семей, выявление и борьба с наркотиками. В будущем учебном году в Саратове собираются привести в классы уже десять “школьных инспекторов”.

Цаплин Юрий, ред. “КП” в Саратове., “Комсомольская правда”, 2000, 4 апреля.

 

Мы устаём, как ломовые лошади

Ох и обрадовались же мы, когда узнали, что вроде бы вышли какие-то постановления об облегчении жизни одиннадцатиклассников. Дескать, выпускные классы слишком перегружены домашними заданиями, и посему, во-первых, запрещается задавать им на дом письменные работы по таким малосущественным предметам, как ОБЖ (основы безопасности жизни), экология, обществознание, второй иностранный язык, и МХК (мировая художественная культура). Во-вторых, все предметы будут разделены на базовые и факультативные. И тогда можно будет разгрузить сетку расписания.

Мы приносили в школу самые свежие газеты, в которых хоть что-то говорилось на волнующую нас тему, обменивались мнениями, радостно ждали улучшения жизни. Учителя тоже обсуждали скорые нововведения. Но всё пока что остаётся по-прежнему. Как нам объясняют, никаких приказов о внедрении новых порядков в школу до сих пор не поступило. Так что если кого-то когда-то и разгрузят, то, видно, мы в число счастливчиков уже не попадём.

У меня есть друзья в Измайловской гимназии. Там второй год, в качестве эксперимента, существует система, подобная той, о которой мы было размечтались. Ребята говорят, что им стало значительно легче готовиться в вузы. Поскольку всё внимание можно сфокусировать на предметах, необходимых для сдачи вступительных экзаменов, и изучать их углублённо самому, что очень важно.

Ведь что происходит сегодня? Многие после занятий бегут на какие-нибудь подготовительные курсы. Но там скорее помогают вспомнить, обобщить и разложить по полочкам полученные в школе знания, чем вникнуть в нюансы предмета. Конечно, здорово могут помочь репетиторы, натаскивая вас в овладении именно нужной наукой. Но не знаю, как в других школах, у нас же большинству такое “баловство” недоступно: репетиторы нынче берут от 10 до 60 долларов за урок, в зависимости от предмета, а также от квалификации и личных амбиций педагога.

Так что все мы сходимся во мнении: куда лучше досконально со школьным учителем и самому изучать любимые, а главное — необходимые в будущем науки, чем нахватываться, как это практикуется сегодня, вершков по огромному спектру предметов, которые тебе никогда в жизни не пригодятся. Мало того, что мы размениваемся по мелочам, якобы осваивая сразу полтора десятка разных наук (и в результате серьёзно не освоив ни одной), у нас же ещё безумно напряжённый рабочий день.

Представьте себе — семь, восемь, а у кого-то и девять уроков в школе, потом — три пары на каких-нибудь подготовительных курсах; о получении высшего образования думает большинство старшеклассников. Обычно первый урок начинается в 8.30. В некоторых школах, чтобы занятия заканчивались пораньше, вводится так называемый нулевой урок, на который надо приходить к 7.45. Для тех, кто не знает: восьмой урок заканчивается в 16.05. Забежать куда-нибудь пообедать некогда. Курсы, как правило,– три раза в неделю. С них мы возвращаемся в одиннадцатом часу вечера, выжатые, как лимон. О каких домашних заданиям, тем более письменных, можно вести разговор?

Но... В школьной программе запланирован обязательный 15-страничный реферат, скажем, по биологии или истории. Кто-то из учителей, понимая степень наших перегрузок, сквозь пальцы смотрит на то, что ученики скачивают необходимые сведения из Интернета и на этой основе компилируют что-то похожее на раскрытие темы. Но ведь есть и другие преподаватели. Чтобы ученик не дай Бог не списал или не прибег к помощи всезнающей компьютерной сети, они изобретают новые требования. Например, сделать реферат в форме сказки, былины или поэмы. Какая же это пытка — вымучивать 15-страничную биографию великих политических деятелей ХХ века, например, В.И. Ленина, в стихах. Я, между прочим, не придумываю и не утрирую — нам надо было выполнить такое задание по истории к 4 апреля. Мы не высыпаемся, мы ничего не успеваем, мы замотаны.

А потом спрашивают: чего это у молодёжи такая неустойчивая психика, что это они старших не замечают, а если и замечают, то настроены по большей части агрессивно? Да устаём мы, люди, устаём, как ломовые лошади. И поэтому, как манны небесной, ждём тех самых нововведений, с которых я начала своё письмо.

Вероника Кобзева, одиннадцатиклассница., “Вечерний клуб”, 2000, 8 апреля (№ 15).

Российская школа глазами министра

В. Филиппов.

“Лучше тратить деньги государства на образование, чем на СИЗО”

– Владимир Михайлович, вы довольны образованием, которое получили в школе ваши дети?

– Нет, абсолютно не доволен. Я считаю, что это очень среднее образование. Причём намного ниже того, которое получили мы с женой. Она и я окончили школу с медалью. Мне пришлось нанимать им репетиторов, потому что мне было бы стыдно, если бы они не поступили в вуз. Нагрузка была сумасшедшая. Они одновременно ходили три раза в неделю на платные курсы и ещё три раза в неделю занимались с репетиторами.

– Сейчас много говорят о необходимости реформирования системы образования.

– Понятие реформы очень общее. Просто есть конкретный план действий. Это, например, введение в качестве эксперимента в 2001-2002 годах единого национального экзамена, отработка новых принципов финансирования, создание университетских комплексов. Также намечено проведение эксперимента по новой структуре и содержанию общего среднего 11- и 12-летнего образования.

Я горжусь тем, что по методологии преподавания наша школа осталась прогрессивной по сравнению с другими странами мира. Наши дети — самые сильные на всех международных олимпиадах. Но есть и другая статистика. Она говорит, что школа больна и надо что-то менять. В 1995-1997 гг. Европейское сообщество опросило 2 тысячи российских школ. Результаты опроса опубликованы: 50% российских школьников не усваивают половину содержания по физике, химии, биологии. Ничего удивительно. Да, 50% не усваивают, но из них 25% по своему развитию к старшим классам просто не в состоянии их освоить. Другие 25% — это те, которые себя считают гуманитариями, и им тонкости этих предметов не нужны. Я считаю, мы должны так же, как и на Западе, не заставлять всех наших детей изучать в одинаковом объёме физику, химию, биологию. Обязательной должна быть 10-летка. А сложные разделы надо изучать в профильных 11 и 12-м классах.

– А кто виноват в том, что новая расширенная программа втиснута в те же 10-11 классов?

– Мы, взрослые, виноваты. Мы перегрузили учебную программу, ввели новые предметы: основы граждановедения, основы экономики, основы безопасности жизнедеятельности, расширили тематику. Я уже не говорю о новых разделах в химии, биологии которые вводились из-за веяний в науке. Недавно мы посчитали и ужаснулись: сколько времени ребёнок должен заниматься, чтобы освоить новую программу... По нашим нормативам получается, что для освоения программы ребёнок должен заниматься 167 часов в неделю. Но в неделе всего 168 астрономических часов. И что мы можем требовать от детей при такой нагрузке?

– Что, по вашему мнению, следует изменить?

– Основная идея реформы — реструктуризация системы школьного образования. Во-первых, мы должны разгрузить детей в десятилетней школе. Мы должны убрать из программы сложные разделы сложных предметов. Во-вторых, чтобы не снижать требования при поступлении в вузы, следует перенести их в старшие профильные классы, где будет проходить углублённое изучение отдельных предметов. Например, для гуманитариев — углублённое изучение иностранных языков, для учеников с техническим уклоном — физика, химия, математика. Этот шаг заменит нам репетиторство, платные дополнительные курсы. В-третьих, надо ввести единый экзамен. Только так учатся во всём мире.

В. Филиппов. (“Век”, № 40, 2000 г.)

 

 

Эссе на школьную тему

Модернизация системы образования не затрагивает сути проблем

Школа... Масса проблем: учебный план, успеваемость, конфликтность, расписание, зачёты, контрольные работы, экзамены, сроки, мероприятия, текучка...

И уроки, уроки, уроки... Учителя знают, что это такое. Дни сливаются в непрерывную череду. Класс за классом, один за другим – заканчивается неделя.

И тетради, тетради... некогда голову поднять! Необходима обратная связь. Иначе ты плохой учитель.

Школа... общеобразовательный цикл, профильное обучение, факультативы, дополнительные занятия, различные методики, научно-исследовательские институты, связанные со школой.

Всё как в трубе? Всё, да не всё. Всё-таки школа учит. Пусть с низким к.п.д., пусть не обходится без выкручивания рук учителям, пусть дети не очень активно посещают школу, но школьный процесс идёт. Школа учит.

“В современно школе есть две серьёзные проблемы,– признаёт министр образования Владимир Михайлович Филиппов. – первая – ухудшение здоровья детей, вторая – снижение качества знаний”. (“Комсомольская правда” от 17.02.99 г.).

Школа... Какая она? Хорошая или плохая? Скорее плохая, чем хорошая, ибо устроена не так, как хотелось бы, как надо бы.

СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ

 Оно состоит из довольно большого числа разнородных предметов. Плохо друг с другом взаимодействующих, не интегрированных в крупные блоки, которые были бы тесно связаны с жизнью.

Всё в этом содержании перемешано: теорема синусов, дифракция и интерференция, образ князя Андрея, климат в Северной Америке, химические реакции, внутренние органы червя, экономика и политика. Это содержание образования подавляющему числу детей неинтересно, а многим непосильно.

“За последние 30 лет мы почти вдвое увеличили нагрузку на школьников, мы столько новых предметов втиснули: история края, обществознание, появились предметы, связанные с экономикой, экологией, информатикой”,– пишет там же министр Филиппов.

Содержание школьного образования насыщенно. Мало там только того, что касается души человека, его духа, его внутреннего мира.

Главного там неё хватает. В этом школьном конвейере главные предметы, рассказывающие человеку о Человеке, как бы в тени, и считаются если не откровенно второстепенными, то уж никак не важнее, чем, скажем, физика, химия, математика.

Среди большого числа других предметов, среди перенасыщенного учебного плана эти предметы не имеют достойного удельного веса. Ученики не улавливают глубинного родства литературы, музыки, изобразительного искусства, психологии, этики, эстетики.

Гуманитарное образование, начиная с начальной школы, построено плохо.

Я внимательно просмотрел несколько различных вариантов базисного учебного плана для средней общеобразовательной 12-летней школы, опубликованных летом 2000 года в “Учительской газете”. И вот что об этом думаю. Шекспир понимал человека как микрокосм. Он считал человека таким же бесконечным, как и всё Мироздание. Спустя 400 лет мы, знающие Бетховена, Достоевского и десятки и сотни других гениев, которых Шекспир не знал, потому что они пришли после него, создаём учебный план для российской школы, ориентированный на 80% на чисто утилитарные цели.

Фактически объективно в основу школьного образования кладётся не развитие целостного отношения молодого человека к миру, когда человеку помогают понять, кто он такой, зачем живёт, как ему быть с другими людьми, что такое духовность, какова его связь с окружающей Вселенной (это главное), а специальные прикладные знания, умения и навыки – так называемые знаменитые ЗУНы.

Человек на земле... Почему человек может быть так жесток? Почему упорно исходит из собственного Эго, искренне полагая, что совершенно точно знает, что для него Добро и Зло?

Но если человек так сложен и противоречив, так велик и низок, если почти всё прекрасное и безобразное, что происходит на Земле, исходит от человека, а человек так невежественен и несчастен, то почему российская школа не занимается Человеком в должной мере?

А она им не занимается так, как это нужно, потому что содержание образования, учебный план, нацеленные на то, чтобы втиснуть в головы всех детей без разбора определённый и немалый объём прикладных знаний, по большей части совершенно ненужных ребёнку, не позволяют это сделать, как и сама действующая концепция образования.

ЕДИНОЕ, ОБЩЕЕ, СРЕДНЕЕ И... ФОРМАЛЬНОЕ

Отвратительнее всего то, что в самой массовой общеобразовательной школе содержание образования едино для всех, как и един учебный план от 5 до 7 уроков ежедневно с домашними заданиями по полумёртвому содержанию образования. (Что касается так называемой уровневой дифференциации, о которой в последнее время стало модно говорить, а также обучения по выбору в гимназиях, лицеях и в старших классах общеобразовательных школ, то это темы особого разговора. Замечу лишь то, что в этих попытках решить проблему дифференцированного обучения много ненормального, а главное, эти попытки всё равно остаётся в русле ныне действующей концепции образования).

Глупо получается! Ненормально, неестественно. Дети разные, с разными способностями, с разным здоровьем, с разной мотивацией к обучению, а содержание образования и учебный план для них едины!

Школа, созданная давным-давно как единая и унифицированная, фактически продолжает функционировать сегодня на прежних принципах. Да и концепция образования осталась прежней. Всё это болезненно, беременно конфликтом. Что и происходит на самом деле. Из последних выступлений и интервью самого министра Филиппова и других представителей Министерства образования мы узнаём, что министерство понимает необходимость существенно разгрузить содержание образования в 5-10-х классах будущей 12-летней школы, вывести наиболее сложные, тонкие вопросы в старшую, профильную школу, т.е. в 11-12-й классы.

Но ведь этого не достаточно! Ведь проще всего упростить содержание образования и на этом успокоиться. А как быть с теми детьми, которые хотели бы и могли бы учиться углублённо и профильно ранее чем в 11-12-м классах? Например, в 6-10-х? (А таких детей очень много; мы порой даже сами не понимаем, как их много!) Кроме того, по моему глубокому убеждению, надо не просто разгрузить содержание образования, а гуманитаризовать его как можно больше.

Выход один: определив в содержании образования обязательный для всех минимум, дать детям свободу выбора профильного углублённого изучения различных образовательных предметов, уже, скажем, в 6-10-х классах.

12-ЛЕТКА КАК МИНИМУМ...

Итак, подведём итоги. Да, наверное, надо вводить 12-летнее образование в школе. Но тогда надо иметь в виду следующее.

Чтобы нашим детям стало уютно в школе, чтобы не губить их здоровье, повысить КПД учебного процесса, снять проблему конфликтности, обмана, второгодничества и помочь им жить, надо изменить концепцию школьного образования. Нет, ни холодный ум, ни количество знаний, разрозненных между собой предметов, далёких от той жизни, в которой оказывается молодой человек, должны быть положены в основу, а внутреннее развитие человека, его сердце, его внутренний мир.

В содержании образования надо выделить обязательный для всех минимум (иногда его называют Госстандартом), посильный для всех детей, яркий, интересный, связанный с жизнью непосредственно, с человеком, с его внутренним миром, т.е. носящий выраженный гуманитарный характер. Да, видимо, в новом тысячелетии пришло время гуманитаризации образования. нового осмысления человека, его жизни и его судьбы. Иначе мы все умрём, сопьёмся, потеряем иммунитет и интерес к жизни.

Этот Госстандарт должен состоять из нескольких основных блоков, созданных, интегрированных из родственных друг другу предметов, объединённых общей целью: соответствовать интересам общества, государства и личности на самом первом, минимальном уровне. И, наверное, главным из этих блоков был бы тот, который условно можно было бы назвать “человековедение”.

Госстандарт надо изучать не по единому для всех учебному плану (это было бы повторением ошибки), а по группам, дифференцированно. Например, каким-то группам ребят окажется достаточно и 15 уроков в неделю, а другим потребуется не менее 22-25 уроков.

Далее надо дать детям свободу выбора профильного обучения (разумеется, со строгим соблюдением норм, охраняющих здоровье, в пределах оставшегося от Госстандарта времени), и сделать это надо не с 11-го класса, а гораздо раньше, не позже 6-7-го класса (это принципиально!) И, разумеется, делать это надо крайне осторожно, постепенно, только вместе с родителями и, повторяю ещё раз – по желанию ребёнка. Другое дело, что иногда желание мальчика или девочки учиться по той или иной программе не будет, к сожалению, соответствовать их возможностям, в таком случае методом проб и ошибок, рано или поздно ребёнок всё-таки найдёт своё призвание.

Однако главное не в этом. Главное в том, чтобы дети, заканчивая школу, могли с гордостью и радостью сказать: “Да! С нами говорили о том, что такое жизнь и как пройти по этой жизни достойно и без страха, не обманывая себя и других, почитая мать и отца. Нам помогли правильно оценить себя и свои возможности, помогли найти своё направление в жизни, над нами не было насилия, нам не забивали голову непонятными вещами неизвестно для чего и на всякий случай, а учителя были для нас помощниками и друзьями, а не насильниками и толкачами”. Тогда у нас родится Новая Школа, в честной и доброжелательной атмосфере которой молодой человек будет расти в своём физическом и нравственном здоровье, набираться именно тех знаний, которые нужны и ему, и обществу.

Микертумянц Анушаван Рубенович – преподаватель математики,

“Круг жизни”, № 4, 23 февраля 2001 г.