Перейти к основному содержанию

Наступившее утро взбудоражил звонкий сигнал. В окнах чуть брезжил серый рассвет. Ещё хотелось спать. Свет лампочек резко бил в глаза. Кто-то вставал, как по тревоге, решительно сбрасывая одеяло, кто-то искал под кроватью обувь, кого-то расталкивали, освобождая от глубокого сна.

–             Подъём! Ваньки-турки! Кому подать кофе?

Землянский уже был одет и заправлял кровать.

–             Дежурный по спальне сегодня Лорд Кус-фе! Филька, это тебя касается! – официально заявил командир и тут же потянул одеяло с заспанного «лорда».

Тот сладко зевнул, поёжился и уже сознательно протянул:

–             Знаю. То Кус-Фэ, то Кус-Пэ за всех парятся! Рыжих нашли!

Землянский хмыкнул. Двое братьев – Куклий Филька и Куклий Павел жили вместе. Они были как жуки чёрные, но характером совершенно разные. Павел был постарше и поспокойнее. Он одевался, посапывая и недовольно глядя на брата.

[29]

Бросив на плечи полотенца, побежали умываться, чистить зубы. Спальня принимала обычный вид. Вчерашний урок командира пришёлся кстати, с койкой справился уверенно.

По всей коммуне катился аврал. Каждый отряд убирал свой участок. Мылись стёкла, по всем закоулкам снималась пыль, чистили медные части, мыли плиточные полы широких нескончаемых коридоров, лестниц. Особо старательно прибирались туалеты и умывальники, чистили краны. Всё делалось нехитрым отрядным инвентарём и коммунарскими руками. Вёдра, тряпки, половые щётки, полотёрные щётки, пасты, дворницкие мётлы, скребки – всё хранилось и береглось в кладовках, под недремлющим оком хозяев – командиров, и когда нужно – всегда было на месте. Помещений много. Нужно спешить, чтобы вовремя сдать ДЧСК , Мане Хроликовой. Эта хрупкая девочка спуску не даст никому. Она знает все «потайные» места, где можно обнаружить малейшие следы пыли и грязи. В самых неожиданных ситуациях она преподнесёт на платочке найденные ископаемые.

Приборка закончена. Дежурный командир Никитин, приняв рапорт ДЧСК, даёт сигнал на поверку, которую проводят дежурный командир, ДЧСК, дежурный зам. нач. коммуны. Отряды выстраиваются в спальнях, каждый коммунар у своей койки. Комиссию встречает командир отряда. С появлением в дверях дежурного по коммуне следует команда: «Отряд, смирно – салют!».

Шесть пар глаз простреливают все укрепления большие и малые, выискивая главного врага – грязь и пыль. Спальни сверкают чистотой, натёрт паркет, кровати заправлены, открыты форточки, вымыты шеи и уши, начищена обувь и всё-таки недоверие. У Калошкина один ботинок не зашнурован, и это обнаруживается даже под спущенной штаниной.

В шестом отряде девочек случай из ряда вон выходящий. Когда командир Пихоцкая подала команду «смирно», она девочка, стоявшая в глубине спальни между кроватями, подбоченилась, прижав к талии плиссированную юбку. Дежурный Никитин счёл это недозволенным и громко повторил команду. Она не меняла позы и вызывающе смотрела на проверяющих.

–             Белинина, кру-гом! – скомандовал Никитин. Сработал рефлекс, и девочка повернулась спиной. Поверка потеряла всю торжественность. Все смеялись. Белинина, хотя и в смущении, но тоже улыбалась, сидя на своей кровати и держа на коленях неодетую юбку.

[30]

–             Белинину одеваться всем по очереди – посерьёзнел Никитин, уводя комиссию в другой отряд. Никакой скабрёзности, ничего выходящего за рамки отношений между членами одной семьи.

Завтрак в семь часов. В столовой шумно от множества голосов. Дежурные катаются между столами, как настоящие официанты, в белых фартучках, нарядные, обслуживая товарищей с профессиональным шиком.

Белинина не вошла, а впорхнула в столовую, стараясь быть незамеченной. Все уже знали о происшествии в шестом отряде. Переваливая языком горячую котлету, Петька прокомментировал:

–             Пацаны, а Нинка тапочки впереди ног поставила.

Его перебил Кус-Фэ: Нехай совет командиров выпишет ещё одну юбку. Дежурный повернёт кругом, а сзади тоже глухо.

–             Ша! – одёрнул его Землянский. – Смотреть в тарелку. Макароны не рассыпать. Вытереть носы.

В это время вошёл ССК Теренин с папкой.

–             К приказу встать! – скомандовал Никитин и все поднялись за столами и стало тихо. Голосом хорошего чтеца Теренин начал:

«Приказ по коммуне ГПУ УССР имени Ф.Э. Дзержинского 18 марта 1929 года, № 436,

§ 1.

Дежурный по коммуне – Никитин Семён;

Дежурная зам. нач. коммуны – Сторчакова Елена;

ДЧСК – Хохликова Женя.

§ 2

С утра все по нарядам отправляются в мастерские и в школу.

§ 3

Принять и поставить на довольствие нового воспитанника Конисевича Лёню.

§ 4

Принять нового зав. производством тов. Когана Соломона Борисовича.

§ 5

В соответствии с решением совета командиров выпустить из коммуны в ВУЗы коммунаров тт. Глупова, Теренину, Ледак, Курянчика. Учредить каждому стипендию коммуны до окончания ВУЗа.

Начальник коммуны А.С. Макаренко

ССК Теренин.

[31]

После завтрака производственники 1-й смены спешили в спальни переодеться в спецовки. Школьники первой смены готовили тетради и учебники. Выходя из столовой, каждый говорил «спасибо». Это равно относилось к дежурному по коммуне, Карпу Филипповичу и дежурному по столовой. Отвечал за всех «на здоровье» дежурный по коммуне.

К 7.20 в здании стало тише, закрылись двери в классах, куда-то пропали спецовочники, только ещё ходили по нижнему коридору какие-то взрослые люди, в направлении к кабинету и обратно.

Дневальный (теперь мальчик) внимательно осматривал входящих, незнакомых задерживал до выяснения. Его винтовка без слов говорила, что он не так себе стоит, не играет в солдатика. Рядом у стены большой железный сейф. Дневальный не знал, что в нём хранится, но охранял неусыпно. По заведённому порядку дневалили круглосуточно, сменяясь через два часа, и подчиняясь только командиру сторожевого отряда.

Не имея определённой программы, я бродил по коридору, легко скользя новыми подошвами по плиткам пола, читал стенгазету, заглянул в Громкий клуб. Здесь тишина. Со стен смотрели большие портреты вождей, по бокам окон опускались светлые из плотной ткани занавеси; венские стулья стояли на своих местах; на сцене чёрный рояль. Я открыл крышку и тихо провёл рукой по клавишам. Сверх ожидания звуки громко раскатились по помещению. Я испугался. Осторожно опустил крышку, чтобы не хлопнула.

Через стекло окон смотрело посветлевшее небо с низкими бегущими облаками. Одинокие не опавшие листья подбрасывал ветер, они раскачивались, но всё ещё прочно держались за ветви. С карнизов свисали новорождённые сосульки, отражая скупые лучи солнца. Оно поднималось, возвещая новый день. Какой он будет, этот день? Почему-то привлекла внимание люстра, вспомнилась «середина» Тетеряченко. Да, она была в середине потолка, окружена фигурной росписью. В углах тоже красочные орнаменты, соединённые полосками вдоль стен. На стенах чистых и гладких ни единой царапины, от батарей исходил тёплый воздух, согревающий тело и душу. Мне стало хорошо... и тревожно... Почему не гонят, не кричат, не дёргают за руки. Не сон ли это?

–             А, вот ты где! Обернувшись, я увидел Никитина. Он смотрел на меня приветливо.

–             Я тебя ищу. Пойдём к Тимофею Денисовичу. Проверит твою грамоту.

–             Какую грамоту? – не сразу понял я.

–             Ну, как ещё сказать – твои знания по арифметике, русскому, украинскому, по политике. В Коммуне все учатся, а ты много пропустил.

[32]

– Высокий, он смотрел на меня сверху вниз. – Сегодня решат, в какой тебе класс. Будешь учиться, как все.

В Тихом клубе, куда привёл Никитин, нас встретил среднего роста мужчина. Это был Тимофей Денисович Татаринов, один из ближайших помощников Антона Семёновича.

Здесь были ещё две молодые женщины, аккуратно, но просто одетые.

–             Вера Григорьевна, пожалуйста, небольшой диктант,– обратился Тимофей Денисович к одной из женщин.

–             Здравствуй, садись вот здесь. Она указала на стул за журнальным столиком.

–             Писать умеешь?

–             Пишу, как учил отец.

–             А грамматику знаешь?

–             Знаю. Грамотный. Из книг переписывал.

–             Ну, хорошо. Почитай громко вот эту страничку. На столик по-ложила открытую книгу. Это был томик Пушкина «Руслан и Людмила». Читал я с выражением, помня, как строго смотрел на меня отец, когда я ошибался. Потеряв зрение, он нуждался в моей помощи и по вечерам, при керосиновой лампе, я читал ему вслух.

–             Неплохо, довольно. А теперь попишем. Она диктовала медленно, выразительно, похаживая вокруг стола.

–             Сидеть надо прямо. – Я почувствовал, как она мягко взяла мою голову, и я выпрямился.

Проверив диктант, учительница резюмировала: – Со знаками препинания пока неладно. Есть описки. Пиши внимательнее и чище, чтобы перо не брызгало.

От Веры Григорьевны я поступил к Лидии Фёдоровне. Она спраши-вала по географии. Я бойко называл столицы государств, главные реки, горные великаны, но когда подвела к карте, чтобы я показал Чехословакию и столицу Прагу, мой палец блуждал где-то у Северного полюса. Мне видеть такие карты не доводилось.

Лидия Фёдоровна достала с полки книгу, большую и толстую, и дала её мне. Это был географический атлас.

–             Это тебе в дополнение к учебникам. Ты всё там найдёшь... и Прагу.

Закончил экзамен Тимофей Денисович. Несколько вопросов по таблице умножения, дробям, простым и десятичным, пропорциями и процентами перешли на бумагу. В этой науке я показал больше, чем в географии. Стало легче. Я успокоился, хотя Тимофей Денисович продолжал расспрашивать

–             Про Чемберлена слыхал?

[33]

–             Чемберлена? И слыхал и видал!

–             Где же ты его видел? – поднял брови Тимофей Денисович.

–             На Павловской площади! Его несли на палке.

–             Гм, чего же на палке?

–             Того, что капиталист. И пьёт кровь с рабочих.

–             Ну, добре. А что такое брак, скажем, на заводе?

Это я знал хорошо. Отец часто употреблял это слово, насекая напильники.

–             Испорчу – забракуют, – говаривал он, – вычтут из жалованья.

–             Брак – это, когда портят и не получают денег, – эрудированно ответил я и приготовился к следующему вопросу. Вопросов больше не было. Я стоял, ожидая решения своей судьбы.

–             Сегодня гуляй, знакомься с коммуной, а завтра, голубе, за книжки, тетрадки и в 5-й класс! – заключил Тимофей Денисович.

–             В пятый?! Вот это здорово!.. У меня нет книжек и тетрадок...

–             Всё получишь у Лидии Фёдоровны. Они не новые, а всё равно береги, и другим по ним учиться!

–             Есть беречь,– отсалютовал я с радостью и, повернувшись на манер Теренина, Анисимова и Никитина, вышел из Тихого клуба.

Произошло что-то важное. Буду учиться и работать! Выхожу на двор без пальто и шапки. Не успел открыть наружную дверь, как вдогонку голос дневального:

–             Одевайся, пацан, на дворе холодно, а ты ещё слабак.

–             Какой я слабак!?

–             Факт, и не спорь!

Пришлось надеть свою пушистую шинель и шапку. Шинели висели поотрядно, чтобы не растрачивать времени на поиски. Спорить с дневальным было бесполезно. Не послушаться – разговор с дежурным, рапорт, «середина». Я оделся. Стало не только теплее, но и радостнее. Внутри что-то пело, окрыляли радостные надежды, хотелось свершить что-то большое, невиданное...

Свежий весенний ветер прогнал докучливые тучи и открыл солнце. Освещая серую стену фасада, оно вызывало к жизни тысячи ярких звёздочек-снежинок, то вспыхивающих, то погасающих в непрерывном мерцании.

С крыльца открывалась ничем не заполненная равнина, а перед зданием в подтаявшем ноздреватом снегу торчали мёртвые цветы, вырисовывались контуры клумб и рабаток.

По левую сторону гнездилось множество построек: домиков, сарайчиков, складов, мастерских, бараков, большей частью деревянных, представителей старого мира. В них ещё была нужда и их до времени терпели.

[34]

Над кирпичной постройкой высилась железная труба на растяжках с колпаком, из-под которого тянулся дым. А далее – отлогий спуск, переходящий в равнину с редкими постройками, водонапорными башенками, телефонными линиями, рощами, рекой и так – до самого горизонта. Справа за стеной открылся старый фруктовый сад с раскидистыми кронами яблонь, с тёмными стволами вишен и слив. Сад рассекали дорожки с деревянными скамьями. В средней части – круглая площадка со столиком и двумя рядами скамеек вокруг. Под деревьями чернели воронки с открывшейся землёй, а на стволах ещё держалась влажная прозрачная корочка наледи. Две синички, украшенные ярким оперением, играли в освещённой солнцем кроне, перескакивая с ветки, не ветку, поклёвывая то сверху, то снизу скрытых поселенцев-зимовщиков.

За садом – небольшое открытое пространство с футбольной площадкой, местами для палаток летнего лагеря. За всем этим начинался густой лес, украшенный бронзовой листвой зимнего дуба, стволами белых берёзок на опушке и в глубине, широкими кустарниками боярышника, бузины и рябинника с неопавшими кистями красной рябины. Между верхушек могучих дубов пряталось синее небо.

Всё вокруг свободно просматривалось. Никаких заборов, никаких других ограждений.

Нагулявшись и насмотревшись, я вернулся домой. Домой? – поймал я себя на мысли. И вдруг с удивительным прозрением, осязаемой ясностью я понял, что теперь у меня есть настоящий дом – наш дом.

[35]