Ещё в цехах шёл бой, ещё страшно дымила труба литейной, отравляя окрестности зелёным удушливым дымом, ещё в классах сдавали экзамены и всё же неотвратимо подходило время заманчивого отдыха.
В перспективе, поставленной Антоном Семёновичем, значились два варианта: Москва или Крым. Ни в одном из них не преследовалась цель пассивного отдыха: купаться, загорать, вкусно есть, вдоволь спать и прибавлять в весе. Коммунары отдыхали иначе, как правило, в походах, трудных, интересных и очень полезных во всех отношениях.
Не лёгкий вопрос – выбрать маршрут. Ох, не лёгкий! Каждому дано право обдумать, заранее взвесить все «за» и «против».
На совете командиров маршрут обсуждали дважды: Крымская партия в первом туре споров оставила Антона Семёновича, сторонника Москвы, в одиночестве. Его доводы не имели успеха. Тогда по конституции коммуны он обратился к общему собранию.
[71]
Это была его необычная речь. Он рассказал историю от времён Юрия Долгорукого до наших дней. Ярко обрисовав междоусобицы князей, борьбу за объединение Руси, царствование Ивана Грозного, жестокого и прогрессивного деспота, «смутное время» с нашествием Лже-Димитрия, подавление стрелецкого бунта Петром I, многократные пожары города, нашествие Наполеона и крах трёхсотлетия Романовых. Закончил пламенным призывом: «Товарищи! Москва – столица нашей Родины. Мы увидим памятники старины в архитектуре, картинных галереях, строении улиц, в музеях. Мы увидим Москву наших дней, места революционных битв, мавзолей В. И. Ленина, Красную площадь».
Москву поддержали старшие коммунары – комсомольцы. Сторонники Крыма дрогнули. Но без боя не сдавались. Продолжали отстаивать свой вариант, напирая на прелести южного климата, Крымские горы, Чёрное море, легендарный Севастополь и отдых в летнем лагере.
Чашу весов в пользу Москвы склонил Соломон Борисович. Из его выкладок стало ясно, что на Крым нет денег. Расчёты с заказчиками, приобретение летней формы, вклады в основные и оборотные средства производства, затраты на содержание коммуны – поглотили прибыли, которые мы заработали в хозрасчётном производстве.
Вопрос о крымском походе отложили до будущего лета. Но никто уже не жалел, вспоминая речь Антона Семёновича.
Техническая сторона походов в коммуне досконально разработана. Походы задолго готовили маршрутные, хозяйственные, культурные комиссии, которые заботились о питании, одежде на все случаи, местах размещения, видах транспорта и культурном обслуживании.
Опыт приобретён в трёхдневных харьковских походах коммуны на празднования 1-го Мая и 7-го Ноября, с участием в парадах и демонстрациях... С началом похода коммуна переходила от отрядной системы ко взводной, с командирами взводов во главе. Взводов пять: оркестр, первый взвод – старшие коммунары – мальчики, 2-й взвод – старшие девочки, 3-й взвод мальчики и замыкающий 4-й взвод – мальчики младшего возраста. Строй в колонне по шести. Впереди – оркестр, за ним, в интервале 6 метров – знамённая бригада, за знаменем шёл Антон Семёнович, возглавляя все взводы. Впереди шеренг своего взвода шёл командир. Между взводами выдерживался интервал в три-четыре метра. Колонна строилась быстро, в течение одной минуты, по сигналу общего сбора. Это достигалось постоянными тренировками. Строй выглядел красиво и парадно. В Харькове знали и всегда с любовью говорили: «Это идут дзержинцы!»
[72]
В походах хозяйственная комиссия снабжала комендантский отряд прозаическими вёдрами, урнами для мусора и тряпками. Тряпка в хороших руках – нужная вещь. Она стирает пыль, моет окна, двери, полы, и, где бы мы ни находились, традиция коммуны – чистота – входила вместе с нами. Вступал в действие весь нехитрый набор подметающих, чистящих и моющих средств.
6-го июля, как всегда, полный рабочий день, хотя этот день – начало нашего похода. Наш скромный гардероб укладывался в плетёные прямоугольные корзинки. Они легки, прочны и удобны во всех ситуациях, у каждого своя.
В любых перипетиях походной жизни мы быстро их находили по номерам, хотя знали и по другим признакам, даже по запаху.
Корзинки погружены на подводы и отправлены на вокзал с сопровождающим.
Торчащие фигуры на возах Русакова, Боярчука, Оноприенко, Редько с их прощальными маханиями рук и счастливыми рожицами вызывали хорошую зависть – они уже на колёсах.
После первого ужина долгожданный сигнал «Общий сбор». Разливистой гармонией трубили три корнета: Волченко, Никитина и Феди Борисова.
– Становись! – звонкая команда Калабалина, покрывающая трубные звуки музыкантов. У фасадной стороны главного здания нас провожали рабочие, воспитатели, повара, соседи с Шишковки и совхоза. Почему-то одиноко стоял сторож Шмигалёв с верным другом Пушком.
Соломон Борисович перемещался с лёгкостью шара от группы своего «штаба» к Антону Семёновичу и обратно, получал от него последние распоряжения и тут же отдавал команды исполнителям – Орденансу, Каневскому, Ганкевичу. На время похода Мошанский остался главным командиром коммуны, ответственным за ремонт и переоборудование. Наша жизнь не знала безответственности!
Под звуки оркестра знамя пронесли к голове колонны. Воцарилась торжественная тишина. Перед строем Антон Семёнович, как всегда, одет просто, но как-то по-особому, со свойственной ему аккуратностью. Зеркально блестят сапоги, сверкает белизной рубашка-косоворотка с узким пояском, с белым верхом фуражка, в руках походная палочка. Немного взволнован. Во всей фигуре торжественность, пружинная подтянутость и озабоченность, окидывая взглядом весь строй, он видел каждого из ста пятидесяти. Под его взглядом ещё стройнее становились фигуры, ещё радостнее пела душа.
[73]
Он обратился с короткой речью:
– Товарищи коммунары! Поздравляю вас с началом московского похода! Ударным трудом, хорошей учёбой, красивой дисциплиной вы, как все трудящиеся граждане нашей страны, заслужили право на отдых. Впереди вас ожидает много интересного и полезного. Желаю успеха и счастья!
Колонна и толпа провожающих грянула аплодисментами. Соломон Борисович вытер слезу. Эти пацаны и девчонки не дают жить спокойно, а всё же они хорошие, особенно в такой торжественный час – безмолвно говорило его доброе лицо.
– Справа по шести в колонну – шагом марш! – скомандовал Калабалин и строй под марш «Бойкий шаг» выступил на грунтовую дорогу. По обе стороны строя спешили, желая попасть в такт с оркестром, провожающие. Строем шли через открытое поле. В лесу, из-за узкой, неровной тропы, перешли на вольный шаг цепочкой. Можно поговорить, обменяться шуткой, впечатлениями, отбежать в сторону. Но никто не бегал вперёд Антона Семёновича. Это один из законов похода.
Из леса вышли на Белгородское шоссе и вновь построились. Снова бодрые марши на трёхкилометровой дистанции до городского парка. От городского парка пошли трамвайные линии по улицам Харькова. Шли по Пушкинской. Многоэтажные дома отдавали эхом грому оркестра, торжественному звону литавр Землянского. В домах снизу доверху открыты балконы, цветисто усеянные зрителями. Они приветствовали нас, махали платками – «Идут дзержинцы!» На перекрёстках останавливались трамваи, пропуская строй. Автомашины не мешали, их тогда было мало. Вокзал. Площадь заполнена народом. Разгружали подводы с нашим багажом, разбирая корзинки, муравьиными ручейками, с ношей на плечах устремились на перрон.
Наши три вагона свободны от посторонней публики. По команде разместили в вагонах багаж и построились на перроне.
– Под знамя, смирно – салют! Единым движением вскидываются руки, оркестр играет «под знамя» и знамя вносится в головной вагон. Здесь штаб Антона Семёновича, оркестр и хозкоманда. Посадка закончена. Свисток, и поезд тронулся, рассеивая чёрный дым по перрону. Перед окнами поплыли крытый перрон, провожающие, станционные постройки.
До свидания, Харьков! Колёса весело застучали по стыкам рельсов. При беглом осмотре вагонов ДЧСК Борискина установила необходимость уборки. Сразу же появился на свет наш универсальный инвентарь. Чтобы не перегружать дежурных, решили сделать общий аврал. Парадные парусовки и трусики сменили на домашние штаны и рубашки. Закипела работа.
[74]
Проводницы пожимали плечами: «Таких пассажиров у нас не бывает, ну и молодцы!» Инвентарь пополнился за счёт каптёрки вагона. Девочки запели песню «Ой, дож це за шум учинився», хлопцы подпевали и по-морскому драили «палубу». Через стёкла окон нам улыбнулось промытое вечернее солнце. Становилось уютнее, повеяло влажной свежестью.
Мы обживали временный дом. Уборку на обходе принимал дежурный Орлов и ДЧСК Клава Борискина. Требования не снижались, уборка произведена по-коммунарски, и начальство было довольно.
Столовая комиссия под опытным руководством старшей «хозяйки» Русакова, готовила ужин. Абдула Русаков обладал врождённым хозяйственным талантом. Постоянно выдвигался в столовые комиссии, умело, по «справедливости» делил пайки, любил шашлыки и внешне чем-то походил на чайханщика: плотный, с крупным носом и сливовыми глазами, всегда приветливый. Он стремился как можно лучше обслужить, особенно малышей. Звание старшей хозяйки к нему пришло по наследству. Когда-то эту должность в коммуне исполняла женщина.
После ужина устраивались по местам, доставали свои одеяла. Невольно вспоминались недавние крыши вагонов, открытые всем ветрам, тамбуры товарняков, тесные ящики под вагонами, облавы на «зайцев», упитанные, пьяные рожи нэпманов, страх и обиды маленьких человечков «вне закона». «Беспризорный» – какой страшный смысл заключён в этом слове! Имеет ли человечество способ измерить всю глубину горя детей и подростков, не познавших счастья детства, выброшенных на улицу, всюду гонимых, голодных и одичавших, влачащих с места на место, из города в город свою душу и тело, едва прикрытое рваным тряпьём. Теперь это было в прошлом. Все наши помыслы устремились в завтрашний день. Он нам казался прекрасным.
В штабном купе Антона Семёновича уютно и весело. Сюда пришли пацаны с 4-го взвода. Расселись, как дома, и играли в шахматы. Антон Семёнович любил эту игру, с удовольствием давал сеанс одновременной игры юным гроссмейстерам.
А в это время девчата занялись своими делами, вязали шапочки, вышивали, мережили наволочки на маленькие подушки. Любители книг читали, а многие, сгрудившись у окон, смотрели на уплывающие поля, ленты речек, рощи, полустанки. В третьем взводе пели: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт» с задорным припевом: «Эх, та, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это...»
Сева Шмигалёв по-разбойному свистел и ухарски приплясывал, подцепив под руку огромного и застенчивого Долинного.
[75]
Подошло время отбоя. По вагонам, в перестуке колёс, прозвучал родной сигнал: «Спать пора». Первым ко сну удалился четвёртый взвод. Гроссмейстеры получили по мату и, желая Антону Семёновичу спокойной ночи, обещали взять реванш. На дорогу каждый получил по конфете.
В штабе остались Левшаков, Волчек и Певень. Антон Семёнович угостил компанию чаем с домашними пирожками. Все непринуждённо беседовали, строили планы.
К двенадцати часам потушили большой свет. Дневальные заняли посты у дверей.
[76]