Перейти к основному содержанию

Прошло ещё одно благодатное лето. Вместе со всей детворой страны начали мы свой учебный год. Коммуна вошла в привычный ритм жизни: четыре часа учёбы и четыре производству.

Надели школьные юнгштурмовки, достали забытые летом учебники и тетрадки, настроились на нелёгкую умственную работу.

Состав учеников пёстрый, как по возрасту, так и по знаниям. При всём старании учителей «подтянуть» отстающих некоторые всё же остались на второй год. Отметки выставлялись честно.

Обилие «колов» и двоек в журналах не злило и не обижало. Все знали, что на первых порах это неизбежно и что если постараться, то можно получить хорошую отметку. В трудных случаях пользовались индивидуальным репетиторством. Более подготовленные, как правило, старшеклассники, помогали более младшим по физике, математике, химии. К так называемым коллективным методам обучения: комплексу, проектам, бригадам и т.п. Антон Семёнович относился в высшей степени скептически. Многонациональному составу коммунаров трудно было усвоить украинский язык. Кроме русского языка и литературы, все предметы на украинском. Прежде чем понять сущность теоремы или закона, нужно мысленно обращаться к переводу. Закон Архимеда о телах: «тило занурене в ридыну, втрачае своей ваги стильки, скильки важить вытеснена ным ридена» 3убрился как «Отче наш», без понимания. Искажения некоторых украинских слов, как «лямпа», «кляса», «плян», «мапа» вызывали смех. «Мапу» отождествляли с «Мавпою» и строили на этом обезьяньи сценки.

Сплошная украинизация, сошедшия с «верхов», попахивала национализмом и ставила в тупик даже учителей.

Черчение преподавал Терский. Проводя на доске линию от точки «а» к точке «б», он говорил: «Вид крапци «а» до «крапци «б» Никакая сила не могла его заставить сказать правильно.

[103]

От его неправильных ударений, смягчения слогов там, где нужно произносить твёрдо и наоборот, всё время подмывало хихикнуть. Что касается остального, то здесь всё было безукоризненно. Черчение любили в коммуне стар и млад, а знания, которые получили у Терского, сразу шли в дело на нашем производстве.

Уроки украинского языка и литературы вёл Тимофей Денисович Татаринов. На его уроках мы погружались в чудесную атмосферу украинского колорита. Он много читал нам Коцюбинского, Леси Украинки, Тараса Григорьевича Шевченко. Поэмы «Сон» и «Катерина» мастерски исполнял на память, как настоящий актёр. Любил юмор и умел шутить.

– Ой, голуба сизокрылый, та де ж ты литаешь! Чи не пидешь до дошки?

Во время занятий в классах царил образцовый порядок. Дежурные убирали класс, следили, чтоб всегда был мел, нужные пособия. О прогулах не могло быть речи. Опаздывающих отмечали в рапорте.

На уроках военного дела, можно сказать, отдыхали от «теории». Они проводились большей частью в форме практических занятий с трёхлинейной винтовкой, станковым пулемётом «Максим», противогазом и т.п. По топографии занимались на местности, составляли карты.

Математика Березняка побаивались. Взгляд у Константина Сидоровича был тяжёлый. Делая выдержку и как бы прицеливаясь, он выбирал кандидата на ответ к доске, а выбрав – резко стрелял указательным пальцем. В противоположность Бершетену Березняк читал на доступном нам языке. Не терпел зубрёжки. За шпаргалки сразу ставил «колы», но домашними заданиям не перегружал.

Перемена в помещениях проходила без крика и беготни, без возни и вытирания стен. Это удивляло посетителей коммуны из городских сфер просвещения. Бурсацкая вольница сдерживалась дежурными по коммуне, старостами классов и общественным сознанием бережного отношения к одежде и помещениям, которые всегда убирали сами.

Не в последнюю очередь напоминал об этом и кабинет Антона Семёновича. Все знали, что он противник «возни», а лишний раз стоять на «середине» и отхлопотать пару нарядов охотников не находилось. Такое поведение на переменах вошло в привычку. Разрядку застоявшейся энергии давали во дворе.

В отдельных случаях уроки вёл Антон Семёнович. Как правило, он сам подменял заболевших педагогов. Его уроки математики, физики, химии, черчения, рисования, русской литературы, истории всегда оставляли впечатление праздника. Его знаниям, казалось, нет границ, и мы смотрели на него как чуть ли не на волшебника.

[104]

Особенно интересны были его уроки по истории. Рассказывая об эпохе Петра Первого, он артистически перевоплощался в исторические образы окружения Петра и в самого царя. В рассказе перед глазами рисовалось жёсткое время дворцовых интриг Софьи Милославской, её расправа с Нарышкиными на глазах малолетнего Петра.

[105]