Перейти к основному содержанию

Барбаров и Шершнёв с группой коммунаров – Камардиновым, Шведом и Сторчаковой оторвались от колонны, быстро уходя вперёд. Долина расширялась. Вдалеке, на склоне горы, ласточкиными гнёздами влеплен посёлок. Подойдя ближе, мы увидели маленькие сакли с плоскими крышами одна над другой. Их разделяли узкие улочки, круто падающие вниз. Сакли вросли в зелень садов и ярких цветов в огороженных двориках. Пройдя дальше, мы увидели на равнине другой посёлок, похожий на наши украинские деревушки.

Послышался сигнал «Сбор музыкантов». Хозяева взяли свои инструменты и быстро построились. За ними строилась вся колонна. Со знамени снят чехол. Впереди дорогу перегородила отара овец. Они подняли густые клубы пыли и жалобно блеяли.

Левшаков повернулся лицом к оркестру, поднял руку и по его команде «Раз-два» оркестр громыхнул марш «Бойкий шаг». Строй выровнялся и подтянулся. Куда девалась дневная усталость!

Шли пружинным молодецким шагом, как всегда ходили дзержинцы по городским улицам и на парадах.

Овцы сгрудились, поджав курдюки и вытянув шеи. Чабаны засуетились, что-то крича и размахивая бичами. Ничто не помогало. Ещё немного, и Виктор Тимофеевич сошёлся бы с ними стенка на стенку. Но что это? Семён Калабалин, кому-то грозя кулаком, бегом тащил огромного барана за крутые рога в сторону от дороги. И отара сдвинулась с места и потянулась за вожаком. Дорога свободна. К вожаку Семён добирался чуть ли не по спинам овец и теперь, отряхиваясь от пыли, шёл вдоль строя.

–             Ну и здоровый, чертяка! Його тягнешь, а вин лоба наставив бытысь. Не було часу, а то б я з ним позабавлявся! – коротко рапортовал Антону Семёновичу, включаясь в строевой шаг.

Операция Калабалина развеселила строй. Кто-то заговорил о шашлыке.

Колонну встретили Шершнёв и Камардинов и повели с дороги по мягкому лугу долины в сторону горы. Под горой, покрытой густой зеленью деревьев, остановились на большой привал.

[134]

Вечер. Солнце опустилось за горы и в долине быстро наступили сумерки. Взводные командиры хлопотали над сооружением костров, добывая сухие ветки с горы соседнего леса. Приводили себя в порядок – мылись, отряхивали от пыли немудрёную одежду.

С появлением обоза получали продукты, брезенты, одеяла и устраивались на ночлег, прямо в лесу. Много травы для постелей, ею устилали ложа под брезентами.

В ауле замерцали огоньки, очерчивая светлячками густой тёмный фон горы. Вспыхнули и наши костры. Яркое пламя весело поднималось в тёмное небо, с потрескиванием рассыпая искры.

Варили полевой запорожский кулеш с салом. Вася Кравченко пшено отмерял банкой по счёту без вершков. Вершки ловко отгребал ладонью в мешок.

Степан Акимович, заметив скупость Васьки, в шутку сказал:

–             Ну и Василь! Дай тебе волю зараз куркулём заделаешься!

–             Та шо вы, Степан Акимович, я ж по правде меряю! – обиделся Вася.

В это время Маня Бобина попросила муки на заправку. Девочки варили ужин по-своему.

–             Не-не, мукычки не дам, дивчатка, нэ положено по рациёну! – мягко отвёл просьбу Кравченко, разводя руками.

–             И правда, куркуль! Сам як мукычка! – покраснела Бобина и гордо отошла, не настаивая.

Кулеш варился густой. Развариваясь, пшено клокотало и булькало, выбрасывая горячие комочки. Заправляли шкварками с луком, бросали лавровый лист, солили с частыми пробами на вкус. Вместе с паром потянуло таким запахом, от которого сами собой потекли слюнки.

Вслед за кулешом кипятили чай. Ещё из дома сохранились кулебяки. Их испёк на дорогу Карпо Филиппович с напутствием: «Нехай идять!» Они причерствели, но какой здоровый хруст пошёл в этой чудной Байдарской долине!

В Байдарах нас не оставили в одиночестве. Лагерь окружили местные жители, вначале дети, а за ними – взрослые. Появились представители местной власти, культработники, молодёжь – парни и девчата. Они окружили Барбарова и вели разговор как со старым знакомым. Здесь же вертелись Камардинов и Швед, как помощники Барбарова. Швед в коммуне – признанный оратор. На всех ответственных собраниях, где полагалось выступать с речью, по поручению комсомола, выдвигался Швед. Он небольшого роста, крепкого сложения. Глаза большие, серые. До Шведа в коммуне

[135]

ораторствовал Камардинов, но Швед его потеснил, и Васька отошёл на второй план. Возможно, что на почве ораторского искусства они сдружились.

Местную молодёжь и власти привлёк наш оркестр.

Барбаров с помощниками разведали обстановку до подхода коммуны и совместно с комсомольцами решил организовать встречу. Комсомольцев немного в селении, в основном из русских и украинских ребят. Место встречи в летнем сельском клубе. Он недавно построен.

После ужина нас пригласили на смычку с жителями Байдар.

Небольшое дощатое строение с открытой сценой и перед ним деревянные скамейки на деревянных столбиках. Здесь уже собрался народ, слышался гул голосов. Люди стояли по сторонам, не занимая мест. Коммуна подошла строем. На сцену внесли наше знамя, ассистенты замерли рядом.

Сцена освещалась висячими керосиновыми лампами с жестяными абажурами, стол накрыт красной скатертью. Когда мы разместились в амфитеатре, на сцену поднялся секретарь местной комсомольской организации, председатель Осоавиахима, ещё два пожилых человека, Барбаров, Швед и Сторчакова. Несмелых хозяев мы приглашали занять места рядом с нами. Садилась молодёжь, а старшие из аула остались стоять.

Коротким выступлением собрание открыл секретарь ячейки. Он кратко представил нас, пояснил, кто мы такие, почему здесь и куда направляемся.

Затем слово предоставили Шведу.

После горячего приветствия Швед рассказал о коммуне, о нашем труде и учёбе, о коллективе ребят, оставшихся без родителей и возрождённых советской властью и чекистами к новой трудовой жизни. Он с гордостью подчеркнул, что мы носим славное имя первого чекиста страны – Феликса Эдмундовича Дзержинского и что никогда ни при каких обстоятельствах не обесчестим это дорогое имя!

Коснулся вкратце нашего похода-отдыха, предоставленного коммунарам наградой за труд и учёбу. Вначале он говорил тихо, но постепенно голос его крепчал, придавая уверенность и значимость всей фигуре оратора. Затем перешёл к грандиозным событиям в стране, перечисляя стройки пятилетки и говоря о рождении новых заводов, фабрик, электростанций, каждая из которых радует трудящихся и рождает новый энтузиазм и размах. Швед говорил искренне, горячо, умело управляя интонациями.

Закончил свою речь страстными словами: «За нами будущее, товарищи! Мы горячо верим в наш светлый завтрашний день!

[136]

И никаким враждебным силам нас не сломить! Пусть живёт и крепнет боевая смычка города и деревни! Да здравствует великий Ленин – вождь и организатор Коммунистической партии, вдохновитель всех наших побед!»

Ему громко аплодировали, многие встали. В это время наши комсомольцы запели «Интернационал». Его подхватил оркестр, встали все присутствующие и пели. Собрание, посвящённое встрече, превратилось в митинг. За Шведом выступили председатель молодой артели, секретарь ячейки, виноградари–члены артели, чабаны. Они говорили о трудностях на новом пути, о недостатках, плохой обеспеченности инвентарём, о том, что им ещё мешают бывшие богатеи, об остатках бандитизма. Но в словах не было безнадёжности и упадочничества, они тоже верили в завтрашний день.

И подумалось, что и мы, и они, разделённые многими километрами, проживая в разных районах страны, делаем одно и то же дело, боремся за общие интересы.

После официальной части устроили объединённый концерт. Начался он короткой цирковой программой. Мы увидели знакомую собачку, бойко составляющую слова из ярких букв. В одном месте она перепутала буквы и не получила лакомство. Хозяин её строго пожурил, она сложила ушки и виновато клонила голову на лапки. Увидев поощрительный знак, исправила ошибку и ушла со сцены на задних лапках под аплодисменты зрителей.

–             Учись! – подтолкнул Калашкина Гришка Соколов, шмыгнув носом.

–             Каштанка лучше, – заключил Витька, – она пела.

–             А ты хуже читаешь и не поёшь, – нетерпеливо махнул рукой на Калошкина Гришка, вытягивая шею к сцене.

Там выступал фокусник, глотая шпаги, из пустого ящичка вытягивал разноцветные ленты, опутывая ими себя и помощницу. После выпустил десятка два голубей и снова их куда-то спрятал, открывая нам пустой ящик. Всех удивил его заключительный номер. На глазах у зрителей выпил ведро воды. Потушили лампы и увидели, что из его рта вырывается пламя, как из форсунки, освещая сцену, а когда зажгли свет, в ведре снова обнаружили воду. Это подтвердили правдоискатели Панов и Те-рентюк, сбегавшие на сцену и ткнувшие пальцы в ведро.

Нашу программу Терский начал «Немым конферансье». Вместе с публикой смеялись и крымские горы!

Хор исполнил «Мы кузнецы», «Наш паровоз». Лена Соколова хорошо прочитала стихотворение М. Светлова «Гренада». Её вызывали «на бис».

[137]

Шура Сыромятникова и Мотя Петкова под оркестр танцевали татарский танец. Он вызвал оживление, дружеские аплодисменты. Вся композиция танца: законченное движение, грациозность и лёгкость, с чисто национальными чертами, характеризовали хорошую подготовку танцовщиц. Вместе со всеми дружно аплодировала цирковая труппа артистов. Их мнение было особенно дорого.

Заключали программу «Музыкальной шуткой», фрагментами из «Украинской сюиты» Левшакова и виртуозным «Турецким маршем». Его звуки всколыхнули всю тишину Байдарской долины, теряясь где-то далеко в горах и лесах.

В лагере поддерживались костры. Они светились в разных местах, привлекая к себе, создавая уют и особое тепло.

После команды «вольно», «разойдись» вместе с гостями облепили костры и продолжили дружественную беседу. Пели украинские песни. Как хорошо они звучали здесь, в горной долине, вдалеке от родного дома! От них веяло грустью и задушевностью.

Антон Семёнович, Дидоренко и Барбаров проверили посты. Они казались чем-то озабоченными и приказали усилить охрану лагеря дополнительно тремя постами с часовыми и подчасками. На винтовки выдали по обойме боевых патронов. Посты усилили старшими коммунарами и студентами вузов из бывших колонистов-горьковцев, которые проводили каникулы в наших походах.

Караул возглавил сам Калабалин. Перестройка сделана так осторожно, что о ней знали только прямые участники.

В 11 часов вечера с гостями попрощались. Приказ дан спать. Сигнала ко сну не было. Теперь укладывались в мягкие постели. В стане девчат тихие смешки, какая-то возня, шорох.

Втайне от хлопцев, отгороженные корзинками, они делили молоко. Его притащила Белинина чуть ли не ведро. Захлёбываясь от возбуждения, рассказывала: «И така хороша старушенция! Я иду, а вона коровку доить. Доню, каже, чи не поможешь мени подоить, бо ця корова така скажена, хочь почеши ий за вухом! Я чесала, чесала, а як побачила, що бабуля дуже стара, то и сама доила».

–             Чи не брэшэшь ты, Нинка,– забеспокоилась Зина Носик,– може ты видьма?

Но молоко всё же выпили и наконец угомонились.

Я ещё долго не мог уснуть. Вспомнил рассказ Антона Семёновича. Перед закрытыми глазами, как на киноленте, поплыли яркие картины. Представлялись шатры кочевников в этой долине. Меж них скакал татарский конник, которого видел в Оружейной палате в Москве, и... всё вдруг

[138]

заволоклось туманом, дымом пожарищ, сгинуло... И вот спят, разме-тавшись в разных позах, потомки хазар, печенегов, запорожских казаков, русских богатырей и татар... Какое удивительное смешение племён и народов успокоилось в глубоком сне дружбы и согласия...

* * *

Утреннюю тишину нарушил сигнал. Подъём. Было ещё темно. С гор спустился туман, забивший долину, как ватой. Вставать не хотелось.

В стороне фыркали лошади. Обозные готовились к погрузке. Ахмет, Керим и Селим – коренные жители Байдар – обступили Степана Акимовича и требовали доплаты за услуги. Они заломили высокую цену, и Дидоренко возражал. По их словам доплата нужна на корм лошадей, на ремонт обуви.

–             Ваши лошади овсом не балованы. Видно, как вы их кормите! Одна сухая шкура и на подмётки не сгодится! Не на то просите!

–             Зачем обижаешь, хозяин, тут ваш жирный конь не шагает, падать будет. Наш идёт, овёс надо,– настаивал Керим. Штой чего, разговор ненужный. Нэ дашь – не паедим,– отрезал Селим.

В затянувшийся спор вмешался Антон Семёнович:

–             Поехали, товарищи, на корм и сбрую дадим. Ахмет хлопнул в ладоши и потёр ими в знак скрепления договора.

Светало. Густой туман медленно выползал из долины, как по трубе, открывая тёмные горы и небо. Спят Байдары.

Наш сигнал разбудил петухов и, вспомнив свои обязанности, они распелись на разные голоса и на все лады.

Вскоре в окнах замелькали редкие огоньки. Короткий завтрак, уборка лагеря. В четыре часа покидаем обжитую стоянку Байдарского аула. За Байдарами дорога сузилась и пошла в гору. Нас сопровождали весёлый гомон птиц и тёмная полоса леса.

Час марша привёл нас в нормальное состояние. Пропали лень и остатки сонного настроения. Лесные массивы то поднимались над дорогой, то опускались в глубокие балки, перемежались с живописными зелёными полянами и лугами. Следопыты разбрелись по лесу. Кто-то набрёл на лещину с орехами. Увлёкшись орехами, догоняли колонну бегом.

От Байдар шёл с нами проводник, один из местных жителей-татар. Его порекомендовали байдарские комсомольцы, он приветлив и словоохотлив, и видать, не новичок вождения экскурсий, хорошо ориентируется в родных местах. Проводник шёл впереди вместе с Барбаровым и группой любознательных ребят.

[139]

В лёгкой одежде и обуви, покрытый бронзой загара, он легко шагал, ничем не стеснённый и не связанный.

Барбаров, напротив, – затянут воинским ремнём, на котором справа висела увесистая кобура, а слева, на портупее тяжёлая сумка с планшетом и книжками. Сапоги печатали армейский шаг. Коротая время, он рассказывал эпизоды о покорении Крыма русскими армиями Румянцева и Суворова.

–             Подтянись! – скомандовал Антон Семёнович, ожидая отставших, которые, услышав команду, бегом выскакивали из-под укрытий деревьев и из всех щелей.

Кончилась узкая дорога. Перед нами выросло Нечто из серого камня с массивным перекрытием. Ворота. Мы остановились и умолкли, поражённые увиденным.

Это была грань между тем, что было и что теперь предстало перед нашими глазами. Слева всё заполнило огненное зарево, от которого нет сил оторваться и увидеть что-то другое. Из необозримой глади выплывал огромный шар легко и плавно, словно кто-то его подталкивал невидимой сильной рукой из глубин моря. Вот он оторвался от черты слияния воды и неба и поплыл. Всё ожило, засверкало искрами – и море, и небо, и, земля. Осветились розовым сиянием отвесные скалы, острыми шпилями уходящие ввысь и падающие куда-то в пропасть. С высоты обозрения, как из-за гигантского занавеса, открылся лёгкий простор воздуха, неба и моря. Оно спокойное, чистое и казалось, просвеченное на большие глубины.

От моря по склону всходила к нам полоса сплошной зелени, сверкающей прекрасными красками света и тени. Всё покоряло, в груди останавливалось дыхание, хотя воздух был лёгок, свеж, наполнен неизведанным смешением запахов трав, зелени и моря.

Когда поднималось солнце, на крыше ворот уже маячило несколько верхолазов, застывших в неподвижных картинных позах.

И вдруг, как провозвестник начала дня, как гимн всему живому, грянул «Интернационал».

В груди сдавило, перехватило дыхание... и покатились слёзы. Отчего? Может быть, ошеломила награда за все невзгоды прошлой короткой жизни? Может быть, это – очищение от человеческой скверны и полёт в будущее – сильное и прекрасное?

Кто знает, что потрясло так неожиданно и сильно в эти короткие минуты.

Очнувшись, я увидел и почувствовал, что какое-то подобие душевной бури коснулось и других, что не один я такой сентиментальный размазня.

[140]