4 сентября – день нашего отплытия – был тёплый и солнечный. На море штиль. Одеваемся по-походному. Корзинки отправили к пристани. Ещё раз осматриваем обжитое место и строимся. Детский сад ещё спит после вчерашней трагедии прощания, Что-то непрошенное заволакивало глаза, стало грустно.
Остановились у здания ТО ГПУ. Рапорт чекистам об убытии. Здесь собрались уже толпы провожающих. К колонне пристраивались наши друзья: комсомольцы, отдыхающие санаториев, старые большевики. Их группу возглавил соратник В.И. Ленина товарищ Шелгунов. Он с палочкой, в тёмных очках, плохо видит, но шагает бодро.
У пристани открылся митинг. Выступали секретарь горкома, Шелгунов и от коммунаров – Швед. В ярких словах он благодарил всех, кто создал условия для нашей жизни, воспитания и прекрасного отдыха. Митинг венчал триумф единства коммуны со всеми присутствующими.
По расписанию «Армения» не пришла, и после митинга у пристани ещё долго шли беседы.
«Армения» стала на рейде, когда стемнело. Свой приход возвестила густой протяжной сиреной. С капитаном порта была договорённость в первую очередь принять коммунаров, но начавшаяся давка перечеркнула этот договор. Чрезвычайными усилиями первого взвода и оркестрантов удалось проводить на пристань девочек и усадить в баркас. К «Армении» баркас таскал на буксире паровой катер. Его рейсы казались долгими, вызывали недовольство.
Теплоход освещён всеми палубными огнями. Вдоль борта строчки иллюминаторов. Он прекрасен, но нам не до эстетики. Шестым рейсом закончилась наша мучительная переправа.
На просторной палубе вздохнули полной грудью. В каютах мест не досталось, и мы расположились в кормовом отсеке, под ярусами спасательных ботов. С высоты борта осматриваем огоньки вечернего города и прощаемся.
Где-то высокого над нами капитанская рубка – священный центр корабля. Оттуда исходят все команды и распоряжения. А кто из нас не мечтал подержать в руках штурвал корабля!
По времени стоянка окончилась. Подняли трап. На баке гремели цепи якорей. Забурлили винты. Глубоко внизу мелодичный звон телеграфа. «Армения» развернулась на курс.
В отведённом отсеке палубы расположились свободно. Часовые заняли места, ограждая от посторонних. Классные пассажиры будто провалились под палубу, устраиваясь в каютах, и мы свободно разместились по бортам. Над головой чистое звёздное небо, вокруг необозримый простор,
[232]
скрываемый пеленой ночи, а внизу, по отвесу вдоль борта, живая светло-зелёная полоса фосфористого света и монотонный шум разрезаемой волны.
«Армению» долго провожали дельфины. Тёмные тела проносились у борта ракетами, на небольшой глубине их было хорошо видно. Время от времени они высоко взлетали над поверхностью, увлекая за собой длинные шлейфы сказочных самоцветов. Младшие уже спали, а мы никак не могли оторваться от чарующего видения.
Утром вскочили до сигнала, чтобы встретить рассвет, полюбоваться игрой солнца и моря. Дул лёгкий ветер, поднимая искристую зыбь. Лишь на полубаке чувствуешь, как судно медленно проваливается куда-то вниз, а потом плавно выносится наверх на могучих руках.
По корабельному расписанию участвовали в приборке. Драили, лопатили, окатывали палубу. Упругие струи воды из шлангов стекали в узкие жёлоба у бортов. Морская работа нравилась. Боцман нас похвалил. После уборки получили «добро» от старпома на осмотр судна. Излазили все закоулки палубных надстроек, заглянули в просторную, хорошо освещённую дневным светом капитанскую рубку, прикоснулись к штурвалу. В штурманской рубке карты, навигационные приборы. В центре на массивной тумбе возвышается компас, сияя надраенной медью. Штурман рассказал, как прокладывается курс, определяются склонения, девиация. Показал секстан. Мы поспешно кивали головами, скрывая таким манером своё невежество, полное и позорное, как нам казалось, в морском деле.
По бесконечным поворотам железного трапа со скользкими блестящими поручнями и рифлёными ступенями спустились в машинное отделение. Здесь было душно и шумно. От запаха смазочных масел и духоты стало дурно. Но малодушия не показывали.
Высокие двигатели закрыты кожухами. Их называли главными. Осмотрели множество насосов, генераторов, пультов управления, бесконечное переплетение кабелей, труб, окрашенных разными красками, главный пост управления. Всё вместе казалось грандиозным и невероятно сложным. Целый завод. Если не больше. Вахтенный механик пояснил, что оборудование
[233]
на «Армении» изготовлено на заводе «Русский дизель». Импортное лишь на теплоходах «Крым» и «Грузия». С заводов Круппа. Оно получше отечественного, но у нас есть уже опытные образцы, которые превосходят зарубежную марку.
Чистота потрясающая. Поручни ограждений разрисованы «в шахматку». Медные трубки, манометр, телеграф надраены и отполированы, защитные кожухи окрашены, плиты подтёрты, хотя для непривычного человека скользки. Вахтенные машинисты делали своё дело с гаечными ключами и ветошью в руках. Они мало обращали внимания на «салажат».
Осмотрели роскошные салоны, кают-компанию, красный уголок, кубрики команды, ботдеки и снарядки, палубные механизмы и заключили, что «Армения» – уютный, хорошо оснащённый плавучий городок.
На палубе пассажиры отдыхали в шезлонгах, читали журналы, играли в шахматы. Одеты легко, по-домашнему. Этот вполне цивилизованный вид никак не вязался с их вчерашним поведением во время посадки. Патефон наигрывал модные чарльстоны и фокстроты. Несколько пар танцевали.
Наш оркестр не играл джазовой музыки. И эти патефонные мелодии мы воспринимали как буржуазную отрыжку.
Филька Куслий презренно бросил: «Крутят задом, как обезьяны, – буржуи недорезанные – аж глядеть противно».
Козырь расхохотался. Не в музыке дело. Эти халявы не умеют танцевать. А чарльстон – это неплохо!
На следующий день, в два часа дня, увидели маяк, а за ним высокий берег Одессы. «Армения» вошла в порт. Коммуну встретил оркестр пограничников. Среди чекистов выделялась богатырская фигура, в которой мы сразу узнали Броневого! По его виду нам показалось, что он встречает нас хорошими новостями. Он сгребал нас охапками в свои могучие объятия, а малышей сочно целовал. Новостями, однако, не порадовал. Сказал откровенно: «Без вас дела не будет, но и отправлять пока некуда. Правление не разрешит выезд до особого распоряжения – погуляйте в Одессе».
– Как не разрешит?! – возмутились «старики».– Мы сами поедем. Надоело валяться, хватит волынки!»
И тут Броневой как-то загадочно сказал: «А станки какие привезли, ох, станки! А завод какой – на весь Советский Союз!»
В город поднимались по широкой Потёмкинской лестнице. Остановились у памятника Ришелье, построились, и первый марш грянул вдоль всего приморского бульвара.
Через центр шли с развёрнутым знаменем. Светлый южный город. По обочинам улиц акации. Лёгкие, невысокие дома, витрины магазинов, парикмахерские, учреждения, кафе. Улицы нешумные, нет спешки. Прохожие аккуратно одеты, по сезону. Они будто прогуливаются и отдыхают, обласканные теплом.
[234]
На Ришельевской Степан Акимович устроил нас на жительство в спортивном зале клуба трамвайщиков. Он полон снарядов, и пацаны запищали от радости.
Распрощались с пограничниками и стали осваивать новое жильё. Начали, конечно, с уборки!
Броневой в тот же день отправился в Харьков, пообещав кое-что «протолкнуть». Мы завидовали ему.
В Одессе жили неплохо. Без экскурсий не проходило дня. Оперный театр – гордость одесситов произвёл и на нас большое впечатление. Одесситы утверждают, что только в Париже и Вене построены две его копии, но самый красивый и удачный в смысле акустики – одесский.
Удалось побывать на предприятиях, осмотреть порт, увидеть пароходы в доках. Здесь, полностью вынутые из воды, они смотрятся совершенно иначе. На бульваре Фельдмана посетили Пушкинский музей.
На Канатной ознакомились с мореходным училищем дальнего плавания. Во все глаза осматривали учебные кабинеты, экспонаты, флаги, макеты парусных судов и пароходов. Всё было хорошо, как-то солидно, выполнено в натуре и в старинных гравюрах и фотографиях. Отсюда направлялись на практику будущие штурманы на парусники «Товарищ» и «Вегу». Здесь пахло морем, просмолёнными канатами, романтикой.
Сопровождая экскурсии, Антон Семёнович много рассказывал об истории города. Здания строились из лёгких блоков ракушечника. В результате под городом образовались пустоты – катакомбы.
Побывали и на известном во всех портах мира рынке «Привоз». Здесь можно купить всё. Вы хотите бритву «Золинген»? – Пожалуйста! Вы хотите фрак? – Пожалуйста! А материал на тройку «Индиго»? – Пожалуйста! Даже паровоз! А может, вы хотите иметь болячку? – Пожалуйста!
Паровоз мы купить не могли, болячки нам не требовались. Покупали оригинальные мелочи, игрушки. Кошельки держали покрепче. Одесские карманщики и нам внушали «уважение».
Одесситы – вежливый, воспитанный народ. Всегда расскажут, как и куда пройти, где что можно увидеть.
Дни стоят тёплые, и мы постоянные купальщики на «Лонжероне», «Большом фонтане» и «Люстдорфе». На окраине города у моря лачужки рыбаков, потрёпанные временем и кое-где сохранились снарядные воронки, поросшие кустарниками и бурьяном. Пропахшие морскими ветрами, накалённые солнцем, бедные, но очень опрятные, эти домики нам тоже нравились.
Насытившись впечатлениями, исходив пешком все закоулки города, мы были благодарны «Одессе-маме» за приют и ласку, но тоска по дому не давала покоя. С разговорами о коммуне вставали, с ними ложились спать. Хвостами ходили за Антоном Семёновичем и Дидоренко: «Что там? Какие
[235]
новости? Почему мы здесь околачиваемся?» Скребнёв и Петька Романов пригрозили побегом в Харьков.
На советах командиров требовали заказывать билеты и ехать без разрешения. Всеобщую настойчивость подогревали письма Когана. Они кричали болью: «Всё «горит», нет спален, нет столовой, нет школы».
И вдруг радостная весть. 14 сентября получена долгожданная телеграмма: «Выезжайте в Харьков. Броневой». Ликованию нет предела. Кричали «ура», прыгали и обнимались.
Очень выдержанный, неподверженный никаким влияниям местных жаргонов Степан Акимович поднял руку и перекрыл всеобщий праздник громогласным «Ша»! От удивления всё сразу стихло. А он манерно расстегнул свою полевую сумку, сладостно воздел очи куда-то к небу и движением фокусника извлёк на свет божий пачку железнодорожных билетов. Едем! Музыканты кинулись к инструментам и грянули «Краковяк». Степана Акимовича подняли на руки и принялись качать.
* * *
Утром 16 сентября мы уже в Харькове. Воздух родного города! Родные улицы, площади! Родные люди! Коммуну встретил Александр Осипович и другие члены правления. Построились вдоль перрона.
– Смирно! – скомандовал Антон Семёнович и, выйдя из строя, отдал рапорт Броневому:
«Коммуна прибыла из похода благополучно. Все коммунары здоровы, горячо приветствуют своё правление и заверяют, что немедленно включатся в новую работу и с честью выполнят возложенные задачи».
Приняв рапорт, Броневой произнёс небольшую речь: «Товарищи коммунары! Не будем закрывать на правду глаза. Вас встретит чрезвычайная обстановка. Правление надеется, что вы проявите стойкость и не «запищите».
Желаю успеха».
Ещё на дальних подступах к коммуне стали замечать важные перемены. Вот показались какие-то новые здания. Что-то поднялось справа и слева от нашего дворца. Как всегда, при возвращении из походов, нас встречали жители посёлка: рабочие, преподаватели, шишковские соседи.
[236]
Среди них было много незнакомых людей. Но почему сквозь радость встречи пробивается чувство какого-то смущения? Даже у Соломона Борисовича, добросовестно державшего «под козырёк», что-то подрагивало под нижней губой.
Всё разъяснилось, когда мы ступили на территорию своих владений. Перед нами открылась картина, от которой в глазах сделалось темно. Всё перерыто и перекопано. Горы строительных отходов. На месте цветников разбитая автомобильная колея, заполненная грязью. Предфасадная часть завершала картину разрухи и хаоса. Никогда «не пищали» коммунары, но тут хотелось завыть волком. И наверное бы завыли, если б не коробки цехов нового завода. Он уже поднимался под лесами, захватывая своим торжественным великолепием. При их виде мы забыли обо всём на свете и разразились громогласным «ура». Соломон Борисович смущённо убрал со щёки самую дорогую слезу.
Не распуская строй, Антон Семёнович объявил, что поход не закончен, что сохраняется взводная, а не отрядная система, вплоть до особого распоряжения.
Для размещения мальчиков выбрали столовую. Это новое помещение, не похожее на бывший уютный зал с росписями потолков и стен. Оно включало в себя две бывшие классные комнаты, кухню с прежним залом, часть коридора, планёрскую комнату Степана Акимовича и было готово принять сразу четыреста человек. Кухонный цех опустился в подвальное помещение. Раздаточная соединилась с кухней электрическим подъёмником. Здесь работы уже закончены, но всё надо мыть, чистить, скоблить. Такая же картина в комнате для девочек. Кабинет Антона Семёновича избежал «реконструкции». Из него выскакивали в расстроенных чувствах первые визитёры, прорабы и десятники. Особенно кипятился старший прораб Дель. Он так мчался по коридору, что его каштановая шевелюра и пышные усы стелились за ним будто на ветру.
Лёнька приступил к обязанностям и вызывал нужных людей, соблюдая непроницаемый нейтралитет. К вечеру первого дня отмыли и отчистили временное жильё. Выскобленный от грязи паркет попаклевали и натёрли мастикой. Отмыли и двери и окна. Остатки нечистого духа изгнали добрым сквозняком. Зал преобразился, будто сбросил с себя покрывало.
* * *
На другой день нашего возвращения приступили к делу. Работали 4 часа на производстве и 4 – на строительстве, в бригадах. Осваивали
[237]
профессии маляров, штукатуров, бетонщиков, плиточников. Столярные и лакокрасочные работы были уже не в диковинку, и с ними мы справлялись вполне профессионально.
Быстро наловчились гонять тачки по дощатому настилу. Четвёртый взвод цепочкой подавал кирпич. Старшие трудились на участках отделки рядом с мастерами. Через неделю уже снимали обрешётку спального корпуса «А». Открывались свежештукатуренные стены.
После стройки выходили все до одного убирать двор. Несмотря на усталость, работали весело, с азартом, шаг за шагом приближаясь к главной цели. На вечерних рапортах докладывали Антону Семёновичу об итогах рабочего дня на каждом участке, в каждой бригаде.
На общих собраниях, в присутствии Носалевича, Деля и бригадиров били по узким местам, тормозящим принятый темп. В большей части конфликты разгорались вокруг нехватки материалов. Доискивались до конкретных виновников, доставалось снабженцам.
Под воздействием вездесущих и нетерпеливых заказчиков как бы обнажался каждый участок, где учитывалось и главное и «мелочи», раскрывались все деловые и человеческие качества. До позднего вечера в кабинете Антона Семёновича работал оперативный штаб. Он состоял из бюро комсомола, командиров взводов, бригадиров участков, редколлегии, руководителей стройки. Здесь определялась программа работ следующего дня, распутывались сложные узлы снабжения и финансирования. Ежедневно штаб выпускал сводки о ходе строительных работ.
На стройку добровольно вышли наши преподаватели и даже члены их семей. Они весело включились в «игру», не отставая от своих учеников.
Сентябрь стал месяцем штурма, месяцем невиданных атак по всему фронту стройки. С каждым днём всё отчётливее вырисовывались контуры наших планов, росли, как на дрожжах, новые корпуса, прорисовывались контуры новой площади перед линией фасадов. На месте вчерашних свалок для мусора вновь благоухал розарий. Как сказочной рукой, начертаны дорожки, насыпаны и обсажены цветами новые клумбы.
Строительство перемещалось на левый фланг, к заводу. Только перед его фасадом ещё вращались барабаны бетономешалок, На первом этаже бетонировались фундаменты под станки, по периметру здания заканчивались работы на балконе второго этажа. Кровельщики закрывали крышу.
В правой части на втором этаже зал для конструкторского бюро. Здесь уже работают инженеры Горбунова: Георгиевский, Андреев, Силаков.
[238]
Невероятные темпы строительства заставили старых специалистов оценить всё окружающее по-новому, поверить в свои будущие молодые кадры. В конструкторском бюро за чертёжными столами работали Наташа Мельникова, Шура Сидоренко, Маня Бобина, Аня Редина. Под руководством инженеров они выполняли рабочие чертежи электросверлилок.
Между главным корпусом и заводом сооружён, на уровне второго этажа, висячий мостик «А-Б». Он как бы соединял быт с новым производством. В переоборудованном главном здании разместились учебные классы и кабинеты, зрительный зал со сценой, полукружный подвесной балкон, за стеной которого – киноаппаратная. Её компактные размеры и оборудование не вязались с прежним названием «кинобудки». Как только открылся спальный корпус, мы переключились на нормальный ритм жизни. В октябре у нас стало три ударных направления: школа, промфинплан старого производства и пуск нового завода.
Приступили к монтажу станочного парка. Эту работу выполняли специалисты с харьковских заводов. Когда распечатывались ящики, у нас перехватывало дыхание. Из промасленной упаковки извлекались станки разных габаритов, назначения и названий – всё трудно перечесть. Перед нами открылся технический мир зарубежных достижений разных стран с непривычными названиями фирм – «Келенбергеров», «Арчдейлей», «Гильдемейстеров», «Вандереров», «Гассе и Вреде», «Самсон-Верк» и других. Особое чувство вызывали станки заводов «Красный пролетарий» и «Комсомолец». Их принимали как старых друзей. Всё это богатство вверялось нам, и мы понимали, что теперь самое главное – это учёба. Мы даже представить не могли, что такая миниатюрная машина, какой была сверлилка, потребует столько оборудования.
После школы и работы бежали на завод. Весь инженерно-технический состав объявил себя ударным – обязался работать без выходных дней до окончания монтажных работ и пуска завода. Подъёмно-механических средств не было. Станки закатывались в цех вручную, с ломиками, на катках из труб и по команде: «Раз-два, взяли! ещё – взяли!» поднимались над стендами и опускались на шпильки фундаментов ручными талями.
Девочки не отставали от мальчиков. Швейный цех был упразднён, и они переключились на заводские работы.
Смонтированные станки: револьверные, строгальные, токарные, фрезерные, шлифовальные на глазах выстраивались в ряды. Вместе с инженерами изучали чертежи и паспорта. Новое оборудование представляло «тёмный лес» не только для коммунаров. Оно потребовало тщательного изучения в первую очередь от технического руководства завода. Приданные
[239]
к станкам образцы инструментов в наборах не могли обеспечить потребности производства. Встал вопрос об их изготовлении и на месте. Возникла необходимость в инструментальном цехе, как самостоятельной отрасли для изготовления резцов, калибров, шаблонов, точнейших измерительных приборов. Высокородные «иностранцы» требовали импортных смазок, эмульсий, и это создавало дополнительные проблемы.
При «анатомических» исследованиях изучалась каждая деталь якорного устройства, изоляции, качества предохранительных лаков, способы обмотки, конструкции и системы взаимодействия шестерён, их модулирования и термической обработки. На помощь, в порядке шефства, пришёл коллектив инженеров Харьковского электромеханического завода. Узнав нас поближе, они записали в Книге отзывов:
«Коммуна может показать всему миру примеры воспитания трудовой дисциплины и внутреннего распорядка. Это образец коммунистической формы общежития, быта и труда. Желаем коммунарам доказать, что 7000 сверлилок будет дано в намеченный срок».
* * *
В годовщину Великой Октябрьской социалистической революции на торжественном заседании в клубе ГПУ коммунары рапортовали председателю Балицкому об окончании строительства завода, спального корпуса и переоборудовании главного корпуса. Наша финансовая система с честью выдержала все испытания жестокого режима экономии, постоянного ограничения материальных потребностей, всё подчинялось единой цели. Построен завод всесоюзного значения. В народное хозяйство поступят советские сверлилки с маркой «ФД-1», за которые государство не будет платить золотом. Реально воплощается в жизнь заветная мечта Антона Семёновича о подготовке из коммунаров грамотных специалистов со средним и высшим образованием.
На праздник в коммуну съехались гости: члены правления, рабочие заводов ХЭМЗа, «Серп и Молот», «Свет шахтёра». Им показывали новые спальни, классные комнаты, кабинеты, новый зрительный зал «Громкого клуба», читальный зал и библиотеку. Гости радовались нашим достижениям и гордились молодой сменой рабочего класса.
В седьмом часу вечера приехал председатель ВЦИКа Григорий Иванович Петровский. Его встречали коммунары и повели показывать коммуну. Вместе с группой опытных экскурсоводов высокого гостя сопровождали
[240]
Макаренко и Броневой. Григорий Иванович, очень подвижный, легко поднимался по лестницам, всем интересовался до мелочей, задавая вопросы, держался просто и радовался ещё больше, чем мы.
После знакомства с коммуной Григория Ивановича повели на завод. Прозвучал сигнал общего сбора. Коммунары строились в механическом цехе на первом этаже. Отдельная группа в новых спецовках заняла места у станков. В цехе Григория Ивановича встретили главный инженер Горбунов с группой своих коллег, новый начальник механического цеха Овчинников, инструкторы и мастера. В шеренге встречающих был и Соломон Борисович.
Гостей повели на балкон, где уже разместился оркестр.
У распределительного щита часовые Стреляный и Анисимов. Рубильник перевязан алым бантом. Торжественная тишина. Марголин включил большой свет. Красочно заиграли полотнища транспарантов, живые цветы по краям балкона, блеск фанфар, праздничные наряды гостей. Григорию Ивановичу вручили ножницы и он, поздравив всех с днём рождения завода, сказал, «Сегодня вступает в строй ещё один первенец нашей индустриальной пятилетки. Вы построили замечательный завод на свои средства и собственными руками. В этом особая ваша заслуга перед государством и Коммунистической партией. Сегодня вы широко открыли двери в светлое будущее. Ещё раз поздравляю вас с замечательной победой и объявляю завод открытым».
После исполнения «Интернационала» фанфары мажорно проиграли сигнал на работу. В это время Григорий Иванович разрезал ленту и включил главный рубильник. В наступившей тишине один за другим включались в работу станки с автономным управлением от собственных моторов. В рабочем гуле станков, в быстром вращении шкивов, свободных от приводных ремней, в лёгком шорохе фрез, в искорках опилок шлифовальных, в ритмичных ударах долбёжных ощущалась могучая сила нашего дебютанта.
Без команды, захваченные торжественностью момента хозяева и гости грянули победное «ура». Григорий Иванович с сопровождающими пошёл по рядам станков.
[241]