Перейти к основному содержанию

Совместный быт в одном коллективе, каким является наша коммуна, из мальчиков и девочек, юношей и девушек, не давал многим блюстителям нравственности спокойно спать. В самом деле, рассуждали они, как Макаренко мог допустить это безобразие, если у его воспитанников такое «прошлое». Бывшие наставницы в институтах благородных девиц, классные дамы гимназий, хозяева закрытых пансионов – они подвизались теперь на ниве советского воспитания и тащили в него разные концепции, которые давно были выброшены на свалку истории. Пребывание под одной крышей

[259]

воспитанников разного пола им казалось чудовищным и недопустимым. Буржуазных чистоплюев и хвастунов-выскочек Антон Семёнович не пускал на порог коммуны, ограждая её, как от чумы. Но это не значило, что проблем полового воспитания у нас не было. Тут Антон Семёнович был всегда начеку. Он добивался бережного, уважительного отношения мальчиков к девочкам. Ещё на первом году жизни коммуны совет командиров вынес постановление, запрещающее всякое жениховство и всякое «головокружение». «Никаких ухаживаний в коммуне!» – гласил текст постановления. Это был закон.

Жили мы, как братья и сёстры. Постоянный контроль «женоненавистных» пацанов был поистине вездесущим. Но жизнь есть жизнь. Появились и у нас глубоко законспирированные «парочки». Коротко встречались по углам коридоров, на дорожках сада, робко переглядывались на работе, за столиками на занятиях, при многих прочих обстоятельствах, не вызывая подозрений у простачков.

Главой корпорации «женоненавистников» был Алёша Землянский. От него не было житья ни «женихам», ни «невестам». Заподозренные в поражении стрелой Амура подвергались разгрому и бесконечным насмешкам Алёшки и его сподвижников. Виновные иногда страдали на общих собраниях.

В один из вечеров, после отбоя Антон Семёнович нежданно-негаданно пригласил в кабинет «на чай» очень известных и очень уважаемых коммунаров.

Разговор повёл без предисловий и без чая.

–             Ну, что, долго будете в коридорах подпирать стены? Если не прекратите, буду гонять палкой. Даю честное слово. Хотите?

–             Антон Семёнович, разве мы по-плохому? – не поднимая глаз, попробовал оправдаться Козырь.– Сенька Калабалин, Глупов, Курлянчик ведь поженихались на коммунарках...

–             Встречайтесь, влюбляйтесь и женитесь после коммуны. У нас детский дом! Слышите? Детский, а не чёрт знает что! Вы думаете о вашем примере для других? – Взгляд, обращённый к Землянскому, с горечью спрашивал: «И ты, Брут?»

«Робеспьер» низко нагнул голову, пряча круглые, как пуговицы, глаза. Кто тронул его каменное сердце? Как это могло случиться?

Уже мягче Антон Семёнович доказывал, что для сердечных дел не наступило время, но что оно будет, когда они станут на ноги, и что он не против, если избранницами и подругами станут коммунарки. Но просил понять, что теперь любовь надо «законсервировать». Всю компанию отпустил в лирико-огорошенном состоянии. О чём они думали? Какое примут решение?

[260]

За дверью их поджидала группа пацанов. Они не скрывали, что приглашение «на чай» состоялось по их инициативе. В коммуне не ведали анонимок.

–             Брысь отсюда, камса паршивая! (Имелась в виду мелкая рыбёшка – хамса, килька) – обрушился на них Землянский, но не выдержав тона, расхохотался. Пацаны ему были явно симпатичны, как младшие братья.

Вскоре в кабинете состоялся приём и для девчат, замешанных в ответной симпатии. Каждой был вручён изящный конверт с запиской. Конверты вручал Алексик. Антона Семёновича не было. Угощала чаем его жена Галина Стахиевна.

Для «мужской» половины содержание этой беседы осталось тайной, но девчат как подменили. Они стали решительно уклоняться от стрелы Амура. Отскакивали от них, как от каменных. И хлопцы поняли: пока они учатся, свадеб не будет.

[261]