Большой поворот к бурным событиям – производственному штурму и строительству – не явился помехой в подготовке кавказского похода. На полный ход работала комиссия. В её состав вошли старые участники и новички. Васька Кравченко попробовал отпираться:
– Та що ж вы, товарищи, я и обоз загубыв, як той шляпа, а вы обратно выбираете!
– А чем тебе плохо, Вася! Сидишь на гарбе, от пуза шамаешь, ещё и командуешь,– с полными щёками смеха, серьёзно говорил Дорохов.
– От и берись сам и сиди на той гарбе с татарами, а я не хочу!
Но Ваську уломали. Из новичков в комиссию вошёл Игорь Панов. Он и мал ростом, да башковит. Ему и Марголину поручено строительство лагеря в Сочи.
Он ездил с Антоном Семёновичем по маршруту Харьков–Владикавказ–Тифлис и теперь рассказывал весь план похода: где что будет. Всё расписано. Вот одно плохо: попадает ночёвка на Крестовом перевале, а том холодно и летом снег бывает. По объёму переходов, посадок и пересадок, ночёвок и размещения в городах кавказский поход для комиссии сложнее крымского.
Только ли для комиссии? А для Антона Семёновича? Разве просто организовать, хотя бы питание на всём пути, к тому же в других республиках!
Степан Акимович со своим штабом энергично предпринимал меры в том же направлении. Шли письма, телеграммы, пробивались транспортные «пробки».
Вездесущий Орденанс с подручным Сычом командировались в щекотливые сферы. Их информации с мест приводил в систему Мощанский и докладывал Дидоренко.
Параллельно с подготовкой коммуны к кавказскому походу, группа из пяти человек – Лёни Глебова, Лёвы Салько, Вани Иванова, Серёжи Мезяка
[194]
и меня возмечтали отправиться в самостоятельную экспедицию. Манили алтайские дали.
Идея экспедиции принадлежала Салько. Его отец геолог, профессор, ежегодно возглавляет экспедиции студентов Харьковского горного института на практику.
Салько и бросил зерно в нашу почву, обещая обо всём договориться с отцом. Будучи приёмным сыном Антона Семёновича, он авторитетно ручался за успех в переговорах с ним.
– Дело верное, Антон отпустит!
Стали готовиться, серьёзно принялись за изучение Алтайского края.
В воображении рисовались горы, альпийские луга, быстрые реки, с переправами на лодках, скачки на лошадях, счастливые находки редких ископаемых, охота, вечера у костров и многое, многое...
В один из выходных дней погостили на квартире Салько-старшего.
Его квартира скорее походила на антропологический музей. Пол устилали медвежьи шкуры, на стенах множество чучел пернатых и шкурок зверьков, на полках гнёзда с птичьими яйцами, банки с пресмыкающимися, в террариумах ужи, змеи, ящерицы, веретенницы и прочие виды «гадов голых».
На стенных коврах развешена коллекция охотничьего оружия. В других комнатах шкуры тигров, рысей, куниц, барсуков. Книжные шкафы до потолка с книгами в хороших переплётах и шкафы с образцами минералов.
Наше глазенье сопровождалось разноголосым птичьим гомоном. Узники клеток знакомились с нами а, возможно, по-птичьему жаловались.
Богатство и разнообразие экспонатов окончательно вскружило нам головы.
В комнатах африканская температура, воздух напитан смесью запахов мёртвого и живого, к которому нужна привычка.
Профессор Салько вкратце рассказал о своих экспедициях, работах со студентами на Алтае, Памире, в Приморском крае, в Крыму и на Кавказе. Практика этого года предстоит на Алтае. Он согласился включить нашу группу в состав экспедиции на положении студентов. В геологии, как науке, мы, прямо скажем, плавали, но на подсобные работы вполне годились. На этом и порешили.
Мы получили карту-десятивёрстку, ознакомились в деталях с маршрутом. Всё шло на лад и время экспедиции совпадало с нашим отпуском.
В коммуне намерения «заговорщиков» сохранялись в тайне. Началась лихорадочная подготовка. Штаб – фотокружок, Глебов и Мезяк – члены
[195]
фотокружка. Остальные зачислялись и стали осваивать «фотографию». Из продуктового склада притащили огромный ящик, задвинули под стол и задрапировали длинной скатертью. Он стал тайником, куда посыпались путевые сокровища. На имущество составлен список и каждому определено, что положить в тайник. Носили и клали без постороннего глаза.
Оставалось нерешённым главное – согласие и «благословление» Антона Семёновича. Лёва никак не решался поднимать этот вопрос, отговариваясь разными причинами, и когда наступил критический момент, он замялся и прямо сказал:
«Боюсь говорить Антону, иди ты».
С тетрадками, десятивёрсткой, маршрутом, выбрав подходящий час, когда в кабинете никого не было, я вошёл. Компаньоны остались за дверью. Начало предстоящего разговора мысленно репетировал не один раз и чувствовал себя подкованным.
Антон Семёнович был занят, что-то быстро написал и, не отрываясь от работы, спросил: «Что?»
– Антон Семёнович, мы задумали поехать на Алтай... С экспедицией, понимаете? Он приподнял брови.
– Кто это «мы» и с какой экспедицией? – Голос был располагающим.
Я раскрыл конспект и подробно изложил наши планы. Антон Семёнович слушал с интересом. В моём изложении пахло романтикой, сносными географическими сведениями и аргументацией. Я говорил о физической закалке, мужестве в покорении гор и рек, о полезных для нас познаниях и просил отпустить.
– Разрешите, Антон Семёнович. Мы оправдаем ваше доверие и нигде не опозорим коммуну!
Он помолчал, постучал пальцами по столу, улыбнулся и вдруг спросил:
– Ты не один здесь? Веди их сюда.
– Есть вести!
Я открыл дверь, и вся компания выстроилась перед столом.
– Подойдите ближе. Располагайтесь. Голос Антона Семёновича звучал дружелюбно.
На столе лежала моя тетрадь и карта.
Мы взяли стулья и окружили стол. Хорошее настроение Антона Семёновича предвещало успех. И действительно, он стал рассказывать об Алтае в таких красках, с такими подробностями, что и в книгах не писано, которые удалось нам прочитать. Похвалил за хорошую проработку географии, одобрил смелость и порыв и вдруг, как бы опечалившись, сказал: «Но...»
[196]
Этот маленький слог у Антона Семёновича всегда был наполнен особым содержанием.
Масляные улыбки компаньонов как языком слизало. От природы круглое лицо Мезяка постно вытянулось и застыло.
– Дорогие мои мальчики, вы всё хорошо придумали, только забыли одно: с кем я на Кавказ поведу пацанов?
– Как, Антон Семёнович! Разве едут не все? – вырвалось у меня с изумлением.
– Да, могут не поехать. Отпущу вас и другие захотят. У них появится соблазн, хотя Кавказ ничуть не хуже Алтая.
– Да, но мы первые! – возразил Глебов.
– Это не имеет значения. Разрывать коммуну я не могу, пожалуйста, увольте меня от этого.
В голосе появились знакомые металлические оттенки.
– Другое дело отправиться вам из Сочи, скажем, в Красную Поляну! И самостоятельность, и горы, и ручьи. Если есть порох, можете выстрелить. Против такой экспедиции, без отрыва от коллектива – возражать не буду. Придёт время и вы станете взрослыми, и тогда хоть на край света. На Алтай, Памир, Гималаи. Покоряйте вершины, открывайте неизведанное. А пока побудем вместе, не спешите. Это вам надо больше, чем мне.
Я хорошо знал принципиальность Антона Семёновича, не раз был свидетелем резких столкновений с приезжавшими всяких рангов. И всегда он брал верх. Он умел отстаивать свою позицию чёткими, ясными доводами.
Разговор был окончен. Отдав положенный салют, мы вышли.
В фотокомнате стоял ненужный теперь ящик. На боковой стороне тушью было написано «Верх. Осторожно. Не кантовать. Фотопринадлежности».
Глеб с досадой пихнул его ногой. Но Иванов успокоил: «Зачем, может пригодится?»
– Пацаны, а не рвануть ли нам в самом деле в Красную Поляну или ещё куда? – осторожно предложил Мезяк. Идея показалась интересной.
* * *
Наступили дни, когда не хватало времени. Какие-то скрытые пружины управляли нашей жизнью. Что-то не сделать вовремя, значит отстать. Нас подхлёстывали всё новые задачи и новые планы. Мечты на глазах становились реальностью. Пока держалась морозами дорога – возили материалы. Когда оттаяла почва, землекопы бросились рыть котлованы под фундаменты завода. Распутица и мешанина разрытой земли сопровождали нас всюду. Грязь подплывала под самое крыльцо главного здания и только героизм дневальных не пускал её дальше в святая святых.
[197]
Строительное начальство гневалось на блюстителей чистоты, когда часто спешило в кабинет на «пару минут». Спешил начальник строительства Носалевич, спешили его прорабы и десятники.
Получив отказ на отселение коммунаров, они всё-таки добились частичного вторжения. На втором этаже отселили девочек из спальни, закрыли Тихий клуб, начали ломать стену. По проекту из двух смежных помещений предусматривался театр на 400 мест, с балконом ещё на 100 мест. Двери на парадную лестницу наглухо забили, и строители пользовались тыловыми окнами. В цехах штурмовали промфинплан 2-го квартала. На стене, у входа в столовую Терский развернул красочное поле сражения в золотистой рамке. Дрались «красные» и «синие» за светлый город коммунистической архитектуры с нашим дворцом в центре. Снизу наступала армия из трёх фронтов: механического, столярного и швейного. Каждый день отмечался линией столкновения противников, каждый день выпускалась сводка «Положение на фронтах».
В роли наших врагов выступали: перебои в литье, плохое оборудование и простои по этой причине, нехватка материалов, резцов, смазки, элементы нераспорядительности, расхлябанность.
С каждым днём накал соревнования нарастал. На цеховых собраниях слушались яростные выступления. Крыли и Когана, и Ганкевича, и снабженцев. Переходящее знамя коммуны вручалось победителям каждую пятидневку на торжественных собраниях. Побеждали поочерёдно, то механический, то швейный цех. Чаще знамя удерживали девочки. Штаб соревнования в таком накале не мог допустить ошибки при подведении итогов.
Столярный цех на левом фланге вёл отчаянные бои без существенного успеха. Ему вручалось рогожное знамя. Это кусок рогожи на палке. На собрании, в обстановке ликования победителей, завоевавших красное знамя, мужественные знаменосцы столяров принимали рогожку, под шуточную мелодию оркестра «Чижик-пыжик». Этот крест несли бригадиры. Ритуал рогожи не оборачивался в насмешки и мстительное злорадство победителей. Он был наглядным показателем отставания в стремительном беге вперёд. Он был напоминанием о том, что отстающих бьют. В других условиях, в вероятных схватках с настоящим врагом удары будут сильнее. Нас закаляли не только физически, но и духовно.
К концу квартала столярный, накопив резервы, быстро продвинулся вперёд, опрокидывая бегущего «врага», и вместе с механическим, ворвался в город, водрузив красный флаг на левой башне. Его продукция была реализована в срок.
[198]
Александр Осипович свой договор, скреплённый большевистским словом, выполнил. Строительство располагало средствами. Машина, новенькая «полуторка», пришла на второй день после совета командиров. Ею завладел коммунар Чарский, к великой зависти многих автомобилистов. Вокруг него увивались и Гонтаренко, и Боярчук, и Шурка Чевелий. Миша Чарский, один из первых колонистов-горьковцев пришедший в коммуну, вышел в самостоятельную жизнь, работал слесарем в механическом и теперь стал штатным водителем машины.
В середине мая торжественно отпраздновали закладку фундамента. Присутствовало много гостей, все рабочие, преподаватели коммуны, выступало много ораторов.
Вместе с Ваней Ткачуком Александр Осипович спустился в отрытый котлован и заложил капсулу с текстом «нашим потомкам». Строитель тут же, в кирпичной кладке, замуровал её раствором.
Антон Семёнович с волнением говорил: «Товарищи! Сегодня мы положили первый камень в фундамент нашего завода. Пусть же наш труд станет частью труда всех строителей нового общества. Да здравствует наша победа. Ура!»
Ответное «ура» потрясло воздух. Перекрывая людские голоса, гремел «Интернационал». Слушали, сняв головные уборы.
А на втором объекте по левую сторону главного здания, уже поднялись кирпичные стены спального корпуса, окружённые строительными лесами.
Каменщики мостили дороги к Белгородскому шоссе. Прямой линией в 2000 метров она соединит коммуну с городской магистралью. Месяц назад Горкоммунхоз обратил, наконец, внимание на долгие ходатайства совета командиров и начал земляные работы.
Дело не клеилось, подрядчики работали плохо, тянули волынку, стремясь сорвать копейку, а время шло. Тогда за эту работу взялись коммунары, поразив десятника сказочными темпами. За шесть дней профиль дороги был сделан по всем техническим требованиям. Вдобавок отрыли водосточные канавы по обочинам. Бесплатно!
Все отряды работали по 8 часов в день, принеся в жертву производство и школу.
По сведениям Соломона Борисовича потеряно сорок тысяч «чистеньких». Он кричал и хватался за сердце: «Как можно в такое время. Разве это палка в колёсах? Это бревно. Всем пальцам на одной руке одинаково больно, а с другой стороны, снабженцы низко кланяются коммунарам за такой подарок». Отныне круглосуточная транспортная связь с городом начала
[199]
действовать.
Пригрело весеннее солнце, высохли дорожки и полянки. Потянуло на свежий воздух, в лес.
Рабфаковцам тяжко высиживать последние уроки, а впереди экзамены. После занятий и работы торчали на стройке, лазали по лесам, присматривались к работе каменщиков и плотников. Труд ручной. Раствор замешивали в ящиках, кирпичи носили на спине в деревянных «козах», потолочные балки вытёсывали топорами.
Отобьёт плотник линию меловым шнуром, поплюёт на ладони и тешет. Получается ловко в его руках. Плоскость стёса гладкая и ровная. Не терпелось и ребятам испробовать плотницкое ремесло. При первом знакомстве строители отмахивались, как от мух. Прораб Дель бесцеремонно выставлял с объекта. Когда стали добровольно помогать на подноске кирпичей и раствора, он подобрел.
Кирпичей накладывали в «козу» по 12 штук. Таскали по трапам на верхние подмостки. И рабочие нет-нет, да и дадут мастерок в руки. Одно удовольствие класть кирпич на кирпич по «отвесу» на мягкий раствор. У плотников, перенимая их ухватку, тесали брёвна.
Деля привели в окончательное умиление, когда целый отряд захотел взяться строить тротуар перед корпусом. Всю работу делали самостоятельно от разметки до заливки бетоном. За этим приятным занятием нас и застал голос Алексюка: «Тебе, Глебову и Лёвке – срочно к Антону!»
Глебов работал неподалёку, а Салько нашли на крокетной площадке.
Короткое тревожное совещание, догадки, волнение. И откуда оно берётся, когда вызывают к Антону? Вызывали не всегда за проделки, но и по разным делам. Всё же первым делом каждый обращался к анализу своих «теней».
Войдя в кабинет, мы ничего не узнали в его строгих формах. Не кабинет, а театральная сцена. Справа избушка Бабы Яги, на ветках дерева зловещий филин с горящими глазами и ворон. Из-за кручёного ствола торчали три головы Змея Горыныча, слева раскинут шатёр. Его верхушка украшена конским хвостом. Полотно разрисовано яркими узорами и крупными хищниками. У входа вытянулись два стража с колчанами стрел. При беглом взгляде, в них трудно узнать человеческое. Щедрый грим изуродовал природные черты. По одежде и вооружению они представлялись степными воинами.
Стол Антона Семёновича закрыт плакатами с славянской вязью: «Если прямо ехать – убиту быть», «Направо ехать – женатому быть», «А налево ехать – богатому стать».
[200]
Необычное оформление, перенесённое из сказок, привело в недоумение.
Я посмотрел на друзей и увидел вместо лиц поглупевшие вопросительные знаки. Пахло спектаклем. Какая роль предназначена нам? Кроме «стражей», в кабинете никого не было. Вдруг из-за шатра, над конским хвостом появилась голова Терского. Она выплыла снизу. Бесстрастное худое и вытянутое лицо слегка подёргивалось, выжимая улыбку и само было очень смешным. Мы не сдержались. Терский вызвал невольный смех.
Антон Семёнович, объявившись из декораций, наградил нас не суровым, но и не весёлым взглядом, в котором говорилось, что это ещё «цветочки».
Вошёл Федя Борисов с трубой.
– Вызывали, Антон Семёнович?
– Давай сбор на совет командиров.
Кабинет заполнился через минуту.
– Ага, Ваньки-турки! – закудахтал скрипучим смехом Землянский,– попались?
В коридоре под дверью толпился народ в ожидании весёлого представления.
Сенька открыл заседание и дал слово Антону Семёновичу.
Тот нагнулся под стол, там что-то звякнуло. В поднятой руке завертелась сковородка.
– Товарищи! Перед вами три богатыря: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович.
Дружные аплодисменты. Мы не раскланялись, не зная, кто есть кто.
– Не кажется ли вам, что в фотографии открылись некоторые новшества?
На стол неторопливо поднимались тарелки, вилки, ложки, чашки.
Присутствовавшие с приоткрытыми ртами смотрели во все глаза. Стол заполнялся явно нашим имуществом: рюкзаками, пачками соли, кулёчками и баночками, кастрюльками, биноклем, охотничьими припасами и мелочами быта – зубным порошком и щётками.
– Объясни, Илья Муромец,– обращение ко мне,– откуда сей домашний комфорт?
По сковородке стало ясно, что имущество извлекалось из ящика «фотопринадлежностей». Я глянул на свои оголённые руки (мы работали в голошейнах) и понял, почему мы представлены былинными богатырями.
За кулисой спрятался Боярчук – староста фотокружка – и на миг выглянул из любопытства, оскалившись жёлтыми зубами.
Не вызывало сомнения – ящик притащил в кабинет он.
[201]
Его называли Рыжим, да он и в самом деле весь рыжий – глаза, волосы и веснушчатое лицо. Вандал – подумал я. Его работа. Оправдываться не было смысла. Я рассказал всё начистоту. Кухонный инвентарь позаимствовали временно. Продукты положены как сухой паёк. На месте думали жить охотой и рыбалкой.
– Хорошо, нормы провианта не завышены, но зачем, скажите, на целый взвод вот это?
Антон Семёнович нагнулся и достал из-под стола полную пригоршню сухарей. Он держал сухари, чтобы не рассыпать и поворачивался так, чтобы показать всем. Поднялся смех. Боярчук, под шумок, согнувшись, подкрался к ящику и взял сухарь.
– Положи,– грозно шагнул к нему Глебов. Тимка поспешно бросил сухарь в ящик.
Терский не менял места, только беззвучно смеялся. Импровизация шатра и всё оформление – дело его рук. «И вы, Виктор Николаевич?» – подумалось с обидой.
Шатёр наш, из ящика. Это кусок списанного киноэкрана, припасённый для палатки.
– Куда вы собрались, в экспедицию? – с невинным видом спросил Землянский.– А в хозкомиссию не хотите? И сухарики захватите! Ха-ха-ха-ха! – он откинулся на спинку дивана.
Глебов до рези в глазах гипнотизировал Рыжего. Салько опустил голову. Это он по заданию сушил сухари у себя дома без риска. Антон Семёнович с утра до ночи работал, мать, Галина Стахиевна, по командировкам Наробраза. Он сам не заметил, как насушил пол-ящика.
В выступлениях командиры судили конспирацию и сектантство. Особенно изощрялся «учёной» риторикой Швед.
Санька Сопин, махнул рукой, сказал: «Нехай катятся!»
– И меня возьмите! – подал слабый голос воин у шатра – буду сто-ять на варти.
Теперь мы узнали маленького Котляра. Его выступление развеселило совет командиров. Антон Семёнович смеялся вместе со всеми, и тут же сказал: «Товарищи, это же безобразие! С некоторых пор у нас возникают какие-то группки. Одни просиживают вечера у своих радиоприёмников, другие пичкают африканских циклозонов, третьих не оттащить от машины. И получается, что к общекоммунарским делам они потеряли вкус. Не читают книг и газет, перестали участвовать в массовых кружках, на собрания смотрят как на повинность. Я считаю, что это эпидемия, и ведёт она к политической отсталости.
– Полюбуйтесь этими «героями»,– обращение в нашу сторону,– у них ведь «благородные» намерения. Решили путешествовать... без коммуны. Ушли в подполье. Забыли всё на свете и даже наших пацанов. Разве я про-
[202]
тив личных интересов? Но и о нас помнить не грех. Иначе мы всю коммуну поделим на хутора и станем вроде куркулей. Что касается этих запасов, их я думаю использовать для вылазки на нашем кавказском маршруте». Предложение Антона Семёновича приняли единогласно.
– Отнести всё на место! – тоном приказа сказал Макаренко Боярчу-ку.
Когда все разошлись, Рыжий начал складывать припасы в ящик. Мягко опустился шатёр и открыл Виктора Николаевича в полный рост. Опечатав ящик, Тимка, сгорбившись, потащил его на второй этаж. «Добрыня Никитич» шёл следом.
Лёвку и меня в коридоре встретила Галина Стахиевна.
– Лёвушка, как ты мог... у нас... сухари... и вся эта история. Что с тобой? Что всё это значит? – Она с укором посмотрела на меня.
[203]